Эдуард Лимонов - Великая мать любви
...HIT WE WITH A FLOWE*
o Ударь мена цветком (англ.). Из Лу Рида.
Вторая по значению девушка в Иностранном Сервисе Альбан Мишель позвонила мне: "Мсье, испанский издатель интересуется вашей книгой "Journal d'un rate". Однако до принятия решения, они хотели бы посмотреть русский текст. У вас сохранилась рукопись?"
Я был зол в тот день. В моем жилище под крышей сделалось очень холодно и светло. Можно было видеть пар изо рта. Мой домашний климат послушно следует климату парижских улиц, точнее третьего аррондисманта. И я был зол на Альбан Мишель, - издав в феврале мою книгу, они и пальцем не пошевельнули, чтобы ее продать. И в феврале же они отвергли мою отличную рукопись (тотчас купленную Фламмарионом и за большие деньги.) У меня сложилось впечатление, что по какой-то, только мне известной причине, они решили избавиться от автора Лимонова. "Я же вам давал уже в свое время экземпляр русской книги..." - сказал я, может быть слегка раздраженно. Думаю за прочным прикрытием моего акцента, вторая по значению девушка иностранного сервиса однако не заметила моего раздражения.
"Увы, - сказала вторая, - мы отправили книгу вашему немецкому издателю и не догадались сделать копию."
"У меня остался лишь один мой экземпляр. И я не собираюсь с ним расставаться."
"Мы можем прислать курьера, - предложила она, - мы сделаем копию в издательстве".
Ну уж нет, подумал я, отдавать вам последнюю копию я не стану. Рисковать, наученный горьким опытом общения с издательствами, не буду. Потеряете... уже теряли, где я найду текст? Книга издана черт знает когда эмигрантским издательством в Нью-Йорке... "Я должен посмотреть в моих бумагах, - сказал я, - может быть у меня осталась копия. Я посмотрю и позвоню вам, ОК?"
Рукописи я не нашел. По-моему, дабы избавиться от полукилограмма бумаги, я ее выбросил. Раз в год на меня находят припадки антиархивной враждебности, - остаток привычек годов номадничества и тогда я чищу свои архивы как Сталин чистил партию, безжалостно и сразу.
Так как издательский бизнес - старый и медленный бизнес, я стараюсь быть быстрым. В любом случае всегда найдется полсотни жоп, которые умудрятся сделать свою работу медленно и плохо, - затормозят мое движение к книге, потому имеет смысл делать хотя бы мою часть работы молниеносно. Она позвонила мне в пять вечера, до шести я копался в бумагах...
Уже в десять утра следующего дня я был на улице, - русская книга в конверте, - и шел в копи-центр. Пусть это удовольствие и будет стоить мне сотню франков, однако душа моя будет спокойна... Было светло и холодно. 23 ноября всего лишь, но очень холодно. На мне были одеты две тишорт, свитер, пиджак и бушлат Ганса-Дитриха Ратмана, - немецкого моряка. Очки. Я сам окрасил оправу в черный цвет. Каждые пару месяцев мне приходится их подкрашивать, ибо, неопытный краситель, я выбрал не ту краску и она облупливается как нос, обожженный на весеннем солнце. Почему я останавливаюсь на деталях? Вот на окрашенной оправе? Для меня каждая одежда не случайна, и все они что-то значат. К примеру узконосые черные сапоги, я ношу одну и ту же модель, - покупая их всегда в одном магазине, - у центра Помпиду (владелец улыбается, он уже оставил надежду соблазнить меня другой обувью), почему я их выбрал? Отчасти потому что отец мой был офицером и первые пятнадцать лет моей жизни все мужчины вокруг меня носили исключительно сапоги до колен... не узконосые однако. Узконосость же я выбрал в память о том времени, когда я стал юношей. Тогда были модны узкие ботинки.
Я отправился по моему обычному маршруту: рю Вьей дю Тампль - рю понт Луи-Филипп - через два моста, - через сквер у Нотр-дам, на левый берег и добравшись до Копи-центра на углу рю Сан-Жак и бульвара Сан-Жэрмэн стал подниматься по винтовой лестнице на первый этаж. Недоподнялся. Хвост очереди выливался на лестницу. Я вздохнул и стал спускаться. Блядские студенты копировали глупейшие учебные чертежи и вопросники по экономике. "Merde!" воскликнул я, выражая свое недовольство студентами. Выйдя на рю Сан-Жак, я сказал себе, что пойду по направлению к издательству и если не найду копи-центра по пути, заставлю вторую по значению или ее секретаршу, сделать копию при мне, или же сделаю копию сам на зирокс-машине издательства. Почему столько студентов? Учебный год начинается в октябре. Разгар учебного года, пик активности?
В кафе на углу рю Суфло и рю Сан-Жак за стеклом сидел южноафриканский писатель Брэйтэн Брэйтэнбах и читал южноафриканскую газету. Перед ним стоял бокал пива. Мы с ним хорошо знакомы. Было бы время, я бы вошел в кафэ и сел рядом... Дойдя до пляс Эдмон Ростан я перешел рю Суффло. За столом Макдональда на углу Сан-Мишель сидел большелицый и грубоносый тип с конским хвостом волос, стянутых резинкой и жевал супер-хамбургер, с пузырящимся желтым сыром и серым рубленым мясом. Тип был грустен... .Лишь пройдя по бульвару Сан-Мишель до самого магазина "Отрэмаи", и вспомнил, что типа зовут Джинго Эдварде. Предполагается, что он комик, потому что он грубо, как в Бруклине орет, раздевается, хватает женщин за задницы... и тому подобные трюки из бруклинского репертуара. В Бруклине таких тысячи. Но оставшимся на родине вульгарным грубиянам за их номера не платят. Во Франции Джинго "артист"... ' Вне сомнения, французское подсознание тихо радуется лицезрея вульгарного (в чем они тайно уверены, даже самые восторженные американофилы среди них), каким ему и положено быть, американца... Что же касается книжного магазина "Отрэман", никогда в своих многочисленных витринах среди фотографий поэтов и писателей они не поместили мою фотографию, или мои книги. То ли у них особенный вкус и то, что я делаю их не прельщает, то ли они патриоты и пропагандируют своих мелких французских пескарей в ущерб главной советской акуле. ("Главную советскую акулу", я, признаюсь в плагиате, украл у параноика татарина Булата, вместе с ним мы были заперты в 1962 г. в психбольнице. Разодрав в клочья подушку, голый пух прилип к мокрому носу, Булат обожал орать "Я главный советский кит! Я главная советская акула!")
Я знаю эту часть бульвара Сан-Жэрмэн. Здесь есть несколько "копи-иммедиат" по франку за страницу, а то и по франку двадцать сантимов, но никаких копи-центров... Немало простоял я на этом куске бульвара у стендов со старыми книгами, выискивая издания по торговле оружием или документальные книги о "наемниках". Так как я родился в конце войны, в городе имени первого чекиста, в день Советской Армии, и папочка мой был офицером, и военные меня окружали, - у меня немирные вкусы... Я шел себе, глядя невнимательно, узнавая, а не разглядывая витрины и двери. Уже приближаясь к концу бульвара, между двумя магазинами книг я не узнал алюминиевую свеже-новую дверь, и такое же окно. Над дверью располагалась темная таблица со сложной, не объясняющей а скорее затрудняющей определение назначения двери надписью: "Центр по продаже и пропагандированию экспериментальных машин". Каких машин, сказано не было. Шестое чувство подсказало мне, что следует остановиться. Поискав глазами, среди мелких надписей, украшающих стекла окна, я нашел "фотокопии". В отличии от всех других заведений подобного рода надпись была неброской и даже нарочито незаметной. Создавалось впечатление, что владельцы старались скорее спрятать надпись, как бы вовсе не желая, чтобы к ним являлись с бульвара Сан-Мишель делать копии.
Я вошел. За двумя дверьми было тепло и звучала музыка. Стены были окрашены в желто-шафрановый цвет, музыка была восточная. Несколько недораспакованных или же недоупакованных машин помещались у двери. Направо, амбразура без двери открывала соседнее помещение. Прямо, еще одна амбразура была прикрыта свисающими с потолка несколькими плоскостями мягкой резины. Я заглянул в ближнюю амбразуру. Помещение было меблировано двумя небольшими зирокс-машинами. И не души. А музыка, ангельски-безразличная, радостная и фатальная - один голос непонятного пола тонко завывал об удовольствиях нирваны. На непонятном языке. Ибо это не был японский, и не был бенгали... Я прошел к плоскостям, и отведя их, сделал шаг вперед. Вдалеке, в глубине большого, более темного зала сидел перед голубым экраном человек. Один-единственный. На высоком стуле. Завидев меня, он не спеша встал, и пошел ко мне. Улыбаясь радостно.
Приблизившись, он оказался худым очкастым восточным человеком пакистанцем или индийцем: лицо и руки цвета бобов, еще нежареного кофе, шафрановая рубашка с рукавами до локтей, черные брюки. "Бонжур..." сказал он приветливо.
"Сколько берете вы за страницу фотокопии?" - Я не спросил осуществима ли вообще операция копи-производства на его восточной территории.
"Трант сантим", - ответил он, влюбленно глядя на меня. "Прекрасно, сказал я. - Где машина?"
Мы вернулись в помещение, куда я уже заглядывал. Неспеша, спокойно он продемонстрировал мне машину. Для начала он огладил ее ближнее к нам ребро. Это была не старой, но и не очень новой модели зирокс-машина. Следовало приподымать всякий раз резиновую крышку-коврик, и распластав книгу на стекле, покрывать ее ковриком. Дождавшись моей первой копии, он вгляделся в еще горячий лист. Не спросил ни какой это язык, ни что за книга, несмотря на то, что на книге, он видел, была во всю заднюю обложку моя фотография. Ненавязчивый довольный тем, что я доволен копией, он ушел.
