Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
— Садитесь, ребятки, — сказал сержант, и мы уселись в углу перед пустым, уходящим в бесконечность столом. — Я же обещал накормить вас до отвала, верно? Ну, так, навались! — И он поставил перед нами три полные доверху тарелки.
— Кушайте на здоровье, — докончил он. — Деревенский рулет с картофельной соломкой. Двойная порция.
Мое разочарование, возможно, перешло бы все границы, но на следующий день нам объявили официально, куда нас отправляют, и все остальное вылетело у меня из головы. Даже не верилось: я еду в Скарборо! Конечно, я знал, что это красивый курортный город на море. Но возликовал я по другой причине — он же в Йоркшире!
Вероятно, вести преступную жизнь раз от разу становится все легче. Лиха беда — начало, а потом совесть умолкает навсегда.
Так, во всяком случае, казалось мне, когда я, улизнув в самоволку, сел в автобус. Уйти из казарм не составило ни малейшего труда, на улицах Скарборо — ни единого военного полицейского, и, когда я небрежной походкой вошел в помещение автобусного вокзала, никто не обратил на меня ни малейшего внимания.
Была суббота, 13 февраля. Роды у Хелен могли начаться с минуты на минуту, так как же я мог усидеть на месте всего в нескольких милях от нее? Ни в субботу, ни в воскресенье занятий у нас не было, значит, я ничего не пропущу и меня никто не хватится. Это чисто формальное нарушение дисциплины, убеждал я себя, но все равно выбора у меня не было: любой ценой мне надо увидеться с Хелен!
Да и ждать долго не придется, думал я, взбегая на знакомое крыльцо Хестон-Грейнджа. Я ворвался в кухню и обвел ее разочарованным взглядом. Никого! А я почему-то был уверен, что Хелен ждет меня здесь с заранее распростертыми объятиями. Я во весь голос окликнул ее по имени — никакого ответа. Я застыл на месте, напряженно прислушиваясь, но тут из внутренней двери появился ее отец.
— Сын у тебя, — сказал он.
Я уцепился рукой за спинку стула.
— Как…
— Сын у тебя.
До чего же он спокоен!
— Когда?..
— Минут десять назад. Сестра Браун как раз позвонила. Интересно, что ты так сразу и вошел.
Я все еще держался за стул, и он внимательно на меня посмотрел.
— Плеснуть тебе виски?
— Виски? А зачем?
— Да так. Очень ты побелел. Ну уж перекусить тебе надо обязательно.
— Нет, нет, нет! Спасибо. Я сейчас же туда. Он улыбнулся.
— Торопиться некуда. И не до тебя им сейчас. Лучше сначала поешь.
— Спасибо, не хочу. Можно… можно я возьму вашу машину?
Выруливая на дорогу, я все еще дрожал. Ну почему мистер Олдерсон не подготовил меня постепенно? Сказал бы для начала: «А у меня для тебя новость» или еще что-нибудь такое, вместо того чтобы оглушить с места в карьер. Когда я остановил машину перед домом сестры Браун, то все еще по-настоящему не понял, что я — отец.
Гринсайдский родильный дом — название звучное и внушительное, хотя на самом деле это было просто жилище сестры Браун. На свою практику она имела официальное разрешение, и случалось, что у нее одновременно лежали две-три роженицы из Дарроуби и его окрестностей.
Дверь мне открыла она и всплеснула руками.
— Мистер Хэрриот! Ну, за вами дело не стало! Откуда вы взялись?
Была она бодрой энергичной женщиной невысокого роста с насмешливыми глазами. Я смущенно улыбнулся:
— Да вот… Заехал к мистеру Олдерсону, а он мне и сказал.
— Могли бы дать нам все-таки время искупать маленького, — заметила она. — Ну что поделаешь, поднимитесь, посмотрите на него. Просто молодчага — девять фунтов!
По-прежнему словно во сне я поднялся следом за ней в маленькую спальню. Хелен лежала на кровати, лицо у нее раскраснелось.
— Здравствуй, — сказала она. Я подошел и поцеловал ее.
— Как это было? — спросил я боязливо.
— Ужасно, — ответила Хелен без особого удовольствия и кивнула на колыбель рядом с кроватью.
И я впервые узрел моего сына. Малютка Джимми был кирпично-красного цвета, лицо у него выглядело оплывшим, как у пропойцы. Пока я наклонялся над ним, он стиснул крохотные кулачки под подбородком, казалось, в нем происходит отчаянная внутренняя борьба. Лицо его раздулось и побагровело — такие гримасы он строил. Затем из глубины складочек в меня злобным взглядом впились его глаза, и он высунул кончик языка из уголка губ.
— Господи! — вскричал я.
Сестра Браун с недоумением посмотрела на меня:
— Что с вами?
— Он какой-то страшненький…
— Что-о?! — Она смерила меня свирепым взглядом. — Мистер Хэрриот! Да как у вас язык повернулся? Такой красивый мальчик!
Я снова заглянул в колыбель. Джимми приветствовал меня кривой злоехидной усмешкой, полиловел и пустил несколько пузырей.
— Вы уверены, что с ним ничего такого нет?
С кровати донесся слабый смешок, но сестра Браун не сочла мои слова сколько-нибудь забавными.
— Такого? Что, собственно, вы имеете в виду? — Она негодующе выпрямилась.
— Ну, э… — сказал я, переминаясь с ноги на ногу. — Может быть, с ним что-то не так?
Мне почудилось, что она вот-вот меня ударит.
— Что-то… Да как вы смеете! О чем вы говорите? В жизни не слышала подобной чепухи! — Она умоляюще оглянулась на кровать, но глаза Хелен были закрыты, хотя она чуть-чуть улыбалась.
Я отвел взбешенную хозяйку дома в сторону.
— Сестра Браун, а у вас случайно еще одного тут нет?
— Одного — чего? — спросила она ледяным тоном.
— Ну младенца. Так сказать, новорожденного. Мне хотелось бы сравнить Джимми с каким-нибудь таким же.
Глаза у нее полезли на лоб:
— Сравнить его? Мистер Хэрриот, я не хочу вас больше слушать. Вы святого выведете из терпения!
— Но я же вас прошу, — повторил я. — Еще одного у вас не найдется?
Она молча уставилась на меня, как на нечто доселе неведомое и немыслимое.
— Ну… в соседней спальне лежит миссис Дьюберн. Малютка Сидни родился почти одновременно с Джимми.
— Можно я на него посмотрю? — умоляюще воззвал я к ней.
Она заколебалась, но ее губы сложились в сострадательную улыбку:
— Вы… вы… Хорошо, погодите минутку. Сестра Браун вышла в соседнюю комнату, и до меня донеслись неясные голоса, потом она вернулась и сделала мне знак войти.
С миссис Дьюберн, супругой мясника, я был давно знаком. Ее обрамленное подушкой лицо было усталым и раскрасневшимся, как у Хелен.
— Мистер Хэрриот, вот уж не ждала вас увидеть! Я думала, вы в армии.
— Точнее говоря, в ВВС, миссис Дьюберн. У меня… э… увольнительная.
Я заглянул в колыбель. Сидни тоже был темно-красный и оплывший, и в нем тоже происходила какая-то внутренняя борьба, выражавшаяся в нелепых гримасах, которые завершились оскалом беззубых десен. Я невольно попятился и сказал:
— Какой красивый мальчик!
— Да, ведь правда ужасно миленький? — с нежностью произнесла его мать.
— Нет, просто чудесный, — подхватил я, еще раз ошарашенно заглядывая в колыбель. — Большое спасибо, миссис Дьюберн, что вы разрешили мне посмотреть на него.
— Ну что вы, мистер Хэрриот. Я так тронута, что вам захотелось на него взглянуть.
За дверью я перевел дух и вытер мокрый лоб. С меня точно гора свалилась — Сидни был даже пострашнее Джимми.
Когда я вернулся к Хелен, сестра Браун сидела рядом с ней на кровати и обе они явно потешались на мой счет. (Разумеется, задним числом я должен согласиться, что мог показаться смешным. Теперь Сидни Дьюберн и мой сын высокие, широкоплечие, очень красивые молодые мужчины, так что мои страхи оказались беспочвенными.)
Сестра Браун поглядела на меня с веселой усмешкой, видимо даровав мне свое прощение:
— Наверное, вы считаете своих телят и жеребят красавцами уже в ту минуту, когда они появляются на свет?
— Ну да, — ответил я. — Не буду отрицать. По-моему, они удивительно красивы.
Как мне не раз приходилось упоминать, находчивостью я не отличаюсь, но на обратном пути в Скарборо у меня в уме начал складываться адский план.
Роды жены давали мне право на отпуск, но для чего он мне сейчас? Хелен пробудет у сестры Браун еще две недели. Так какой толк томиться в Дарроуби одному, а с ней видеться урывками? Нет, лучше через две недели послать себе телеграмму с извещением, что у меня родился сын, и тогда отпуск мы проведем вместе.
Небезынтересно, как мои нравственные принципы не выдерживали соблазна. Но, сказал я себе, кому от этого какой вред? Я ведь ничего лишнего не присваиваю, а просто меняю время. Ни ВВС, ни положение на фронтах не понесут никакого морального ущерба. Задолго до того, как затемненный автобус въехал на затемненные улицы Скарборо, я уже твердо знал, что не отступлю. На следующее же утро я написал в Дарроуби одному приятелю и объяснил ему, что и как следует сделать.
