Станислав Золотцев - Камышовый кот Иван Иванович
Вот и написал Степан Софронович о небывалом расцвете крупной — с две мужских ладони! — породы членистоногих, плодящихся в лесной староборской водице… И этим кратким газетным сообщением он опрокинул распространённые измышления, согласно коим газет у нас теперь почти никто не читает. Якобы…
Ещё как читают!
…Уже через несколько дней после прихода к читателям газеты с той заметкой появились в Старом Бору сразу несколько машин из Талабска. Местные, ничего недоброго не подозревая, показывали им путь на озерко — ибо ещё не знали, какую громкую славу оно обрело. Они-то, староборские жители, тот номер московской газеты и впрямь ещё в глаза не видели. И уже через день-два им пришлось горько пожалеть об этом неведении. Потому что через день-два с большака в ту же сторону стали сворачивать большегрузные транспортные средства с питерскими и столичными номерами, а потом к озерку проехали несколько холодильных фур из соседней, зарубежно-суверенной Прибалтики. А вслед за ними — южане в кепках…
Описывать, что творили эти раколовы на озерке, до сих пор не могу — сердце болит. Тем паче невозможно живописать, какими инструментами для добычи раков они там действовали. Упомяну лишь насос для откачки торфа, который обычно используют при осушении болот… Короче, не прошло и десятка дней — и от ракового изобилия в том озерке ничего не осталось. Да и сам лесной чистейший водоём стал существовать лишь символически. Незваные «мелиораторы», можно сказать, убили его своей грозной машинерией. Перерубили, растоптали, забили грязью и раздавили все жилки лесной чаши с хрустально-целебной водицей — ручейки, подземные протоки, роднички, ключи… И много лет пройдёт, покуда это озерко вновь нальётся былой чистотой и волшебной силой, покуда заведётся в нём опять какая-либо живность. И на лесных полянках, и на лугах вокруг него долго ещё не будет расти животворное разнотравье, — они тоже были отравлены и замордованы незваными раколовами.
Так что очень недобрую службу сослужила для жителей талабской приозёрной деревни короткая газетная заметка, написанная старым сельским учителем. Ну, староборцы народ такой, — они, конечно, пошумели, покричали в сердцах на Степана Софроновича — но вскоре остыли, успокоились. Понимали: не хотел их бывший школьный наставник зло сотворить, оповещая мир о природном чуде в их местности. Но и сам пожилой натуралист после этого случая каждый раз, берясь за перо, теперь всерьёз начинал размышлять: а не обернется ли его корреспонденция вредом для земляков, как то произошло после «раковой» сенсации.
Потому и послушался Степан Софронович своего бывшего ученика Ваню Брянцева. Подумал: «И вправду — вдруг опять всякие понаедут…» И не стал оповещать любителей и знатоков животного мира о феноменальном исключении из правил и законов этого мира, случившемся в Старом Бору… Впрочем, «всякие» всё равно появились в деревне именно в связи с камышовым котом. Но это произошло значительно позже, когда он вырос и прославился уже с помощью молвы народной.
А пока — пока он только что прозрел и перестал быть ползунком, встал на лапы, вот уже сделал первую попытку прыгнуть… Но всё равно пока ещё питается молоком от вымени козы Нюськи, поражая этим всех староборцев. Впрочем, под козье молоко уже и прочая кормёжка начинает ему нравиться, и не только бурёнкино млеко из блюдечка, но и кусочки хлеба, размоченные в том же млеке. А ещё несколько дней — найдёныш, уже ставший Иваном Ивановичем, ест из блюдца с молоком мелко нарезанные волокна куриного мяса, а вскоре и без молока поглощает всё, что даёт ему Федя. И начинает обходить брянцевскую усадьбу, дом и подворье, которые теперь стали и его владениями, и ему предстоит здесь вырасти и прожить несколько лет… Об этом-то и пойдёт теперь речь.
…Вы, может быть, хотите спросить, зачем столько времени и места надо было уделять рассказу о первых днях найдёныша? Кое-кто, наверное, даже и так скажет, а для чего вообще автору надобно было делать главным героем своего произведения всего лишь кота, пусть даже и камышового? Что, больше не о ком или не о чем писать? Особенно сейчас, когда столько всяких событий произошло и происходит на нашей земле с людьми, с их городами и сёлами, с их странами и народами. И чаще всего — событий горестных, даже страшных и кровавых. И уж если писать о несчастных, о сиротах, то разве не знает автор, что огромное множество детей в нашей стране стали сиротами из-за неразумия и жестокости взрослых. Сотни тысяч малышей и даже младенцев лишились отца или матери, а то и всех родных. И далеко не на каждого из этих сирот нашлись заботливые взрослые, дав кров и пищу, сделав своим приёмным ребёнком… Но всё же есть и такие, добрые и замечательные люди: чужие осиротевшие малыши становятся для них родными. Отчего бы автору не сделать одного из таких взрослых людей или одного из таких малышей героем своей повести? Нет же, он рассказывает нам всего лишь про осиротевшего дикого котёнка, которого сельский житель спас от пернатого хищника и взял к себе в дом… Почему? Что за странный выбор?
…Признаюсь, у меня нет ответов на эти возможные вопросы. Было бы проще всего ответить на них словами прекрасного русского писателя Ивана Бунина: «Не всё ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле».
Но мне, однако, не всё равно…
Есть много чудесных и сильных людей, несущих добро, или же, напротив, неладно живущих и горе приносящих другим, есть много людей, которые стали и ещё станут действующими лицами в моих книгах. Но вот сейчас я знаю одно: я должен поведать вам о камышовом коте Иване Ивановиче. Надо — и всё тут. И ни о чём другом, кроме его судьбы, писать не стану, пока этого не сделаю. И, скажу вам по секрету, что книги по-настоящему только так и пишутся, — когда человек знает и чувствует, что он согласен скорее умереть, чем не высказать того, чем заняты его ум и сердце. Не напишет — свихнётся, или сердце у него разорвётся. Вот так и у меня сейчас… Хоть убейте — а я пишу про этого дикого найдёныша.
…Тем более, уж если вы прочитали все страницы моего повествования вплоть до этой, значит — стоило мне его писать. И до этой страницы, и дальше. А, главное, ради чего дальше: дело в том, что наш Иван Иванович дальше станет именно действующим лицом в моей книге. Героем её в самом буквальном смысле. Поверьте, не стал бы я вам о нём рассказывать, если б это был заурядный кот. Тем более такой, что всё время ждёт, пока его покормят, а сам лениво греется на солнышке или в самом тёплом углу дома. Ну, в самом крайнем случае немного мышей половит для порядка да изредка зазевавшуюся птичку или выпавшего из гнезда птенчика схватит… О таких повествовать нет смысла — ни о котах, ни о людях. Про таких ещё в давние века народ сложил присловье: «Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Или ещё такое: «Пользы от него, что от козла молока».
Но Иван Иванович, именно козьим-то молоком вскормленный, стал совсем иным образном семейства кошачьих. От него всю его недолгую жизнь людям и нашим братьям меньшим, жившим в доме Брянцевых и в Старом Бору, польза шла немалая. Как только он стал подрастать, начал совершать поступки. Иногда и впрямь героические и мужественные. Такие, что Степан Софронович временами чуть не плакал от досады, — до того ему хотелось, чтобы читатели больших газет страны или хотя бы газет нашей Талабской губернии узнали бы об исключительных способностях и небывалых доблестях приозёрного кота, живущего под людским кровом…
Именно он, старый учитель, отыскал научное определение породы нашего героя. Отыскал, роясь вместе с Федей во множестве различных справочников и брошюр по животному миру русского Северо-Запада, а также просматривая кипы старых и даже старинных газет и журналов и выискивая в них сообщения, заметки и очерки своих предшественников, исследователей и знатоков природы талабских и прибалтийских земель. Вот что писал один из них более ста лет назад: «Дикая кошка часто образует помеси с домашней. Такие гибриды от домашних кошек почти неотличимы, но приручить их практически невозможно». Другой его коллега несколько позже сообщал, что дикие лесные кошки очень редко соприкасаются и спариваются с кошками приозёрными, у них разный «код» поведения, хотя предок у них общий — некогда одичавшая домашняя кошка… Так что мой сын, конечно, был прав: камышовыми котами собратьев Ивана Ивановича можно звать лишь условно. Никакие они не камышовые. Это просто ветвь — причём, скорее всего, младшая ветвь — семейства диких лесных кошек, только гнездящаяся вокруг нашего «нелюдимого моря», как поётся о нём в песне, вокруг Талабского озера…
…Там, где порой версты за полторы до «большой воды» почва под ногами уже начинает подрагивать упруго. А то встречаются места, зовущиеся «клюквенными зыбями»: ноги тонут во мхах, но не вязнут, их не засасывает топь — и берег раскачивается под тобой вместе с густыми и обширными россыпями клюквы… Там, где, кажется, даже стога и копны прибрежных деревень пахнут рыбой и планктоном. За века эти дикие кошачьи особи прочно породнились с миром тростников, хвощей, камышей, аира, мелкого ивняка, болотного багульника и всей приозёрной природы. И — обособились от своих лесных сородичей. Потому и не вступают с ними в «брачные отношения», — так ведь и среди людей братья не женятся на сестрах. А вот с домашними порой у них такое бывает, ибо далеко ушли от них камышовые коты по всей сущности жизни своей.
