Станислав Золотцев - Статьи и рецензии
Обзор книги Станислав Золотцев - Статьи и рецензии
Станислав Золотцев
СТАТЬИ И РЕЦЕНЗИИ
ЧЕСТЬ, СБЕРЕЖЕННАЯ СМОЛОДУ
Сначала — пусть скажут сами за себя строки поэта, которому посвящены эти размышления:
Пока мы бегали по травке, Завод кряхтел, как Геркулес, Ведя мартеновские плавки И ладя доменный процесс. Неравнодушно вырастали И шли, куда вела страна, Напористые дети стали, Прямые внуки чугуна. И ласка Родины огромной Была бы меньше неспроста Без этих труб и дымной домны, И шлаковоза у моста…
«Ода заводу» — так, бесхитростно и прямо, поименовано это короткое стихотворение Юрия Конецкого, помещенное в первом томе недавно вышедшего в Москве его трехтомника. Оно, сразу замечу, не представляется мне сколь-либо вершинным из множества его произведений (хотя, безусловно, по-моему — хороший, крепкий и сочный образец русского стиха), а приведено здесь потому, что является одной из самых характерных, стержневых страниц творчества моего уральского сверстника, одним из сущностных штрихов, без коих немыслим портрет его художественной судьбы. Оно датировано 1982 годом: позднесоветское время, когда, будем откровенны в воспоминаниях, уже не очень многие авторы, даже реальной пролетарской биографией обладавшие, отдавали в стихах щедрую дань заводской теме. Но, полагаю, и не будь под строками сей даты, знающий и зрелый читатель мог бы дать им точное определение — советское стихотворение. Что для кого-то в этом слове содержится высшая оценка не только литературная, а кто-то пренебрежительно добавит — «совковое», то дело иное, социальное, а суть дела: строки рождены действительно глубоко советским мировосприятием глубоко русского автора. И сегодня, по прошествии более полутора десятка «новых» лет, стало очевидно: никакого разлома, разрыва, никаких особых противоречий (кроме разве что «стилистических», согласно откровению А. Синявского) меж этими двумя определениями творческой сущности нет. Вернее — не было ни для автора обозреваемого здесь трехтомника, ни для его наставников-земляков Бориса Ручьева, Людмилы Татьяничевой и других талантливых тружеников российского стиха, взращенных индустриальной мощью Урала. Ни для единого из настоящих русских поэтов советского времени… Вот в чем меня окончательно убедило это Собрание сочинений моего екатеринбургского товарища — оно поставило точку в нелегких и долгих размышлениях над взаимоотношениями этих двух понятий — «русский» и «советский».
Я, разумеется, говорю прежде всего о собственно поэтической составляющей трехтомника, скажем точнее — и о стихах «для взрослых», созданных Юрием Конецким более чем за сорок лет, хотя по высшему счету поэзией пронизано все, что представлено в его новых книгах, даже его выступления с трибун различных форумов, отстаивающие отечественную культуру. Без преувеличения: поистине диву даешься и радостной гордостью преисполняешься, видя по-уральски эпический размах его трудов и глубину их. Тут и искрометно-озорная сатирическая проза, и насыщенные весьма колючим по отношению к «рыночной» действительности юмором циклы миниатюр; немалый ряд страниц отдан красочным и улыбчивым детским стихам, в которых автор смело выводит на современный уровень лучшие линии традиций этого жанра. Серьезного отдельного исследования заслуживает раздел переводов; тут ограничусь лишь одним замечанием — в своих переложениях стихов иноязычных коллег по перу Ю. Конецкий остается собой, художником родного языка и своего личностного взгляда на жизнь, однако при этом он так «перевоплощается» в стилистике и в интонациях переводимого стиха, будь то баллада Киплинга, будь то песнь хантыйки, так воссоздает колорит и музыку творений другого народа, что перевод становится фактом русской поэзии. Ибо идет он как переводчик по единственно верному в этой литературной сфере пути — перелагает лишь то, что ему близко по душе, родственно по мироощущению… Сделано уральцем за десятилетия немало, а все ж, говорю, основа им созданного — собственно поэзия. Главный, самый весомый духовный груз, о котором автор сам сказал так:
Чем больше я груза носил на плечах,
Тем только сильней от него становился.
Это — финал «Груза». А вот не цитаты — лишь названия стихотворений, красной нитью прошившие первый том: «В кузнице», «Кирпичи», «Завод», «Мастеровые», «Гидролог», «Камнерез», «Шофер», «На стройке», «Старатели». Не просто красная — суровая нить, стихотворная канва трудового, многообразного, напряженного, созидательного бытия. Того бытия, которому отданы были судьбы и родителей, и пращуров — и доля самого автора, уроженца уральского индустриального городка, — в самые юные годы он прошел основательную закалку в цехе, и сполохи раскаленного металла сроднились с жаром первых вдохновений; и вот кувалда
…По железному пляшет огню,
По извивам кривых заготовок.
Нет конца бесконечному дню.
Каждый вздох то упрям, то неловок…
Но, когда в общежитье иду
И ступаю на пыльные кочки,
Настигают меня на ходу
Наковальней пропетые строчки…
И — опять-таки! — никуда не уйти от все того же социально-вехового определения. Да, «вкусные», сочные, ладные строчки звонкого русского стиха, и однако же — в обоих смыслах явно советского производства. Из тех, что и в прежние времена были не в фаворе у пиитической «элиты» (она же «придворная оппозиция»), считались законодателями литературных мод чем-то второсортным, приземленным, грубым, чуждым утонченности и изяществу якобы высокоинтеллектуального стихотворящего «бомонда» (читай — «поэты эстрады», они же грядущие «прорабы перестройки»). Вспомним: такие понятия, как «народная основа поэзии» или «поэзия труда», о коих изредка с одобрением отзывались идеологические «смотрящие» в официозно-отчетных текстах, оными же столоначальниками и их «высоколобыми» любимцами в кулуарах подвергались высокомерному осмеянию, — стоит глянуть лишь на издевательские пародии уже забытых ныне А. Иванова и 3. Паперного… А уж в постсоветские времена «могильщиками советской литературы», во множестве засевшими во всяких административных «швыдких» ведомствах и редакционно-издательских фирмах, этот — едва ли не самый плодородный — пласт русской словесности минувшего века и вовсе предан забвению. Объявлен не существовавшим. «Отменен»… Сей глагол в новом качестве я услышал еще в начале 90-х от одного из впавших в нищету «живых классиков»; с горьким вздохом он говорил: «Мои книги отменены новой властью!»
…Нет, поверьте, я не ухожу «в сторону» от конкретных размышлений над творчеством Ю. Конецкого, напротив: тем и знаменателен для меня выход его «ПСС», что, как почти никакое другое, это издание заставило задуматься над судьбами нашей литературы недавних десятилетий в целом. На то и «друга в поколенье» творчество, товарища по трудовой стезе… Ведь что и говорить, немало нашлось в «демократическо-либеральные» годы и таких пишущих, что сами «отменили» былые страницы своих книг (имя им создавшие) из-за их «советскости», тематики завода и пашни. А то и дальше пошли, как один некогда громогласный (и действительно даровитый) поэт, в былые годы клеймивший оппонентов-«западников» как «духовных власовцев», а в начале 90-х на страницах своего журнальчика, уже гибнувшего, опубликовавший роман-восхваление власовской армии… А вот мой уральский сверстник не изменил ни себе, ни знамени нашему рабоче-крестьянскому, и в первых двух книгах его трехтомника звучание определяют прежде всего стихотворения и поэмы, обращенные к трудовой воле «Каменного пояса» — она же и воля духовная, к судьбам ее вершителей, как давних, прославленных, так и тех, кто кровным, семейным родством был связан с автором:
Запалом в гранате — семейные святцы.
Мне сны фронтовые отцовские снятся
И бабкины чудо-луга,
И мама в мартеновском, юная, снится,
И прадедов неупокоенных лица,
И тропка в кедрач сквозь лога…
И это тоже — отмененные стихи? Строки, проникнутые чудом восторга от удивительной, то противоречивой, то органичной слиянности двух стихий, среди которых зрела юная душа: заповедной красы уральской горной природы и заводских зарев, рождающих основу материальной силы страны; строфы сострадания и поздней сыновней нежности к людям, вынесшим на себе все тяготы грозовых эпох века, — «отменены»?.. Вот ответ на этот далеко не риторический (учитывая разрушительные погромы на ниве российской словесности) вопрос:
Поэзию, как трепет сердца,
Никто не сможет отменить.
Сей — тоже далекий от риторики, выстраданный душой художника слова — вдохновенно-чеканный постулат не Ю. Конецким создан, но без преувеличения скажем: он и ему принадлежит. Замечательная уральская поэтесса Любовь Ладейщикова, его многолетняя соратница и мать его детей, воедино с ним выдохнула эти строки, когда они с несколькими земляками-единомышленниками создавали Цех Поэтов, стремясь отстоять среди «союзписа-тельских» расколов и раздраев честь отечественного искусства стиха, «прицельного искусства», — говоря словами Конецкого, относящимися к резьбе по камню; однако слово не тверже ли самоцветов и алмазов! Своего рода эпиграфом к тем борениям стала ранее написанная Юрием Валерьевичем блистательная миниатюра, не случайно и посвященная самой родной женщине и музе:
