Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
Мистер Шарп ожидал нас, и его круглое лицо сияло все тем же оживлением. Мы вошли вслед за ним в коровник, и Фарнон кивнул на корову.
— Поглядите, что тут можно сделать.
Я присел на корточки, начал ощупывать сосок и примерно на середине обнаружил уплотнение. Этот комок необходимо было разрушить, и я принялся ввинчивать в канал тонкую металлическую спираль. Секунду спустя я обнаружил, что сижу в стоке для навозной жижи и пытаюсь отдышаться, а на моей рубашке как раз над солнечным сплетением красуется отпечаток раздвоенного копыта.
Глупое положение! Но сделать я ничего не мог и продолжал сидеть, открывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная из воды.
Мистер Шарп прижал ладонь ко рту — его природная деликатность вступила в конфликт с естественным желанием рассмеяться при виде севшего в лужу ветеринара.
— Вы уж извините, молодой человек! Мне бы вас предупредить, что корова эта страсть какая вежливая. Ей бы только кому руку пожать! — Сраженный собственным остроумием, он прижался лбом к боку коровы и затрясся в припадке беззвучного хохота.
Я отдышался и встал на ноги, старательно сохраняя достоинство. Мистер Шарп держал корову за морду, а Фарнон задирал ей хвост, и мне удалось ввести инструмент в фиброзный комок. Я несколько раз дернул и прочистил канал. Однако, хотя принятые меры предосторожности несколько ограничили возможности коровы, ей все-таки удалось насажать мне синяков на руки и на ноги.
Когда операция была завершена, фермер потянул сосок и на пол брызнула белая пенящаяся струя.
— Вот это дело! Теперь она работает на четырех цилиндрах!
Болюсовый пистолет
Лошадям и другим животным теперь лекарство чаще вводят с помощью инъекций. Но в 30-х годах рогатому скоту давали микстуры, а лошадям — болюсы, огромные пилюли из мягкой пасты. Ветеринар обычно засовывал болюс в глотку рукой, но фермеры предпочитали пользоваться «пистолетом», который вводили лошади в рот, и нажимом на шток заложенный внутри болюс выбрасывался в глотку.
Болюсовый зевник
Чтобы открыть лошади рот достаточно широко и засунуть ей в глотку болюс, ветеринар или фермер просто ухватывал ее за язык. Часто пользовались и зевником — приспособлением длиной вместе с ручкой около полуметра. Его вводили лошади в рот горизонтально и ручку резко опускали. Рот раскрывался, закругленные концы зевника выскакивали наружу по сторонам верхней челюсти, после чего болюс засовывался в глотку — рукой или с помощью болюсового пистолета, просунутых сквозь кольцо зевника.
Клайдсдейлская лошадь
На севере Британии рабочие лошади чаще всего принадлежат к клайдсдейлской породе. Они похожи на шайров, но более длинные ноги и менее массивное туловище обеспечивают им большую маневренность и быстроту. На ногах и брюхе у них больше светлого. Кобылы жеребятся обычно раз в два года в апреле-мае после 11 месяцев беременности. В Британии все еще сохраняются более 6 тысяч клайдсдейлов.
Копытные ножи
Ветеринару часто приходится лечить охромевших лошадей. Прежде всего следует проверить копыто. Иногда оно разрастается и мешает ходить. Для удаления лишнего рога используют нож с роговой ручкой и острым загнутым вбок лезвием длиной около 10 см (внизу). Иногда лошадь хромает из-за раны в подошве. Ножом с узким лезвием (вверху), тоже острым и загнутым, ветеринар исследует все трещины в копыте, пока не обнаруживает ту, которая ведет к ране. Тогда он расширяет отверстие, чтобы дать сток гною.
3. В дружеской обстановке
— Вернемся другой дорогой, — Фарнон наклонился над рулевым колесом и протер рукавом сетку трещин на ветровом стекле. — Через Бренкстоунский перевал и вниз по Силдейлскому склону. Крюк невелик, а мне хочется, чтобы вы все это увидели.
Мы свернули на крутое узкое шоссе и забирались все выше над обрывом, уходившим в темноту ущелья, по которому клубился ручей, устремляясь к широкой долине. На вершине мы вышли из машины. Окутанные летними сумерками нагромождения куполов и пиков убегали на запад, теряясь в золоте и багрянце закатного неба. На востоке над нами нависала темная громада горы, безлесная, суровая. Большие кубические камни усеивали ее нижние склоны.
Я посмотрел кругом и тихо присвистнул. Все это совершенно не походило на дружелюбные пологие холмы, среди которых я въезжал в Дарроуби. Фарнон обернулся ко мне:
— Да, это один из самых диких пейзажей в Англии, а зимой тут бывает и совсем жутко. Перевал иногда неделями остается под снегом.
Я глубоко вдохнул чистый воздух. В величавых просторах нигде не было заметно ни малейшего движения, но откуда-то донесся крик кроншнепа, и внизу глухо ревел поток.
Уже совсем стемнело. Мы сели в машину и начали длинный спуск в Силдейлскую долину. Она тонула в смутной тьме, но на склонах, там, где ютились одинокие фермы, мерцали огоньки.
Мы въехали в тихую деревушку, и Фарнон внезапно нажал на тормоз. Мое подвижное сиденье скользнуло вперед как по маслу, и я с треском ударился лбом о ветровое стекло, но Фарнон словно ничего не заметил.
— Тут есть чудесный трактирчик. Зайдемте выпить пива.
Ничего похожего мне еще видеть не доводилось. Это была просто большая квадратная кухня с каменным полом. Один угол занимали огромный очаг и старая закопченная печь с духовкой. В очаге стоял чайник, шипело и постреливало единственное большое полено, наполняя помещение приятным смолистым запахом.
На скамьях с высокими спинками у стен расположились посетители — человек десять-двенадцать. Перед ними на дубовых столах, потрескавшихся и покоробившихся от возраста, рядами выстроились пинтовые кружки.
Когда мы вошли, наступила тишина, потом кто-то сказал: «А, мистер Фарнон!» — без особой радости, но вежливо, и остальные дружески кивнули или что-то приветственно буркнули. Почти все это были фермеры и работники с красными обветренными лицами, собравшиеся тут приятно отдохнуть без шума и бурного веселья. Молодые парни сидели, расстегнув рубашки на могучей груди. Из угла доносились негромкие голоса и пощелкивание — там шла мирная игра в домино.
Фарнон подвел меня к скамье, заказал две кружки пива и поглядел на меня.
— Ну, место ваше, если оно вас устраивает. Четыре фунта в неделю, стол и квартира. Договорились?
От неожиданности я онемел. Меня берут! И четыре фунта в неделю! Мне вспомнились трагические объявления в «Рикорде»: «Опытный ветеринарный врач согласен работать только за содержание». Ассоциация ветеринаров вынуждена была пустить в ход все свое влияние, чтобы газета прекратила печатать эти вопли отчаяния. Нельзя было допустить, чтобы представители нашей профессии публично предлагали свои услуги даром. Четыре фунта — это же целое богатство!
— Спасибо, — сказал я, изо всех сил стараясь скрыть свое ликование. — Я согласен.
— Отлично. — Фарнон отхлебнул пива. — А теперь я расскажу вам, что и как. Практику я купил год назад у восьмидесятилетнего старца. Он еще работал, учтите. На редкость крепкий старик. Но ездить по вызовам в глухую ночь ему становилось не по силам. И конечно, в других отношениях он тоже недотягивал — цеплялся за старину. Эти древние орудия в операционной принадлежали ему. Ну как бы то ни было, от практики оставались только рожки да ножки, и теперь я пытаюсь ее восстановить. Пока она почти не приносит дохода, но я убежден, что нам надо только продержаться год-другой — и все будет прекрасно. Фермеры рады врачу помоложе, и им нравятся новые способы лечения. К сожалению, старик брал с них за консультацию всего три шиллинга шесть пенсов, и отучить их от этого непросто. Люди тут чудесные, и вам они понравятся, но раскошеливаться они не любят, пока вы им не докажете, что за свои деньги они получают сполна.
Он увлеченно повествовал о своих планах, трактирщик не успевал наливать пиво, и атмосфера в зале все больше теплела. Его заполнили завсегдатаи, шум и духота нарастали, и перед закрытием я оказался среди очень симпатичных людей, с которыми словно был знаком давным-давно, а мой коллега куда-то подевался.
Зато в поле моего зрения вновь и вновь возникала странная личность — старичок в грязной белой панаме, лихо торчавшей над лишенным всякой растительности коричневым лицом, которому годы придали сходство со старым порыжелым сапогом. Он крутился возле нашей компании, делал мне знаки, подмигивал. Полагая, что его что-то тревожит, я покорно последовал за ним к скамье в углу. Старичок сел напротив, сжал пальцы на ручке своей палки, уперся в них подбородком и уставился на меня из-под полуопущенных век.
— Вот что, молодой человек, мне с вами потолковать надо. Всю жизнь я возле скотины провел, вот и надо нам потолковать.
