Галина Исакова - Мы с Варварой ходим парой…
В ее миске воды не было тоже. «Милая, — издалека начала я, — видишь ли, тут такое дело…»
«МАМ! Я ПИТЬ ХОЧУ!» — настойчивее повторила она, обрывая мои объяснения. Мастифы иногда бывают так упрямы!
Обозлившись, предложила ей на выбор: пойти на улицу и напиться из лужи (благо, лил дождь) или хлебнуть из унитаза. Варвара ухмыльнулась мстительно и демонстративно подергала унитазную «смывалку». Воды не было. «Да, — читалось в ее взгляде, — пусть я умру от жажды, но и ты не почистишь зубы!»
Электричества не было тоже. Видимо, чтобы никого их жильцов не убило током. Впрочем, кипятить нам было все равно нечего. И мы пошли гулять. Спустились пять этажей в полной темноте и обнаружили внизу запертую подъездную дверь… И запертую — почему-то — на большой амбарный замок. Пошутил, что ли, кто-то? Нехорошие слова в темноте звучат очень убедительно и, отразившись от стен и лестниц, возвращаются многоголосым успокаивающим эхом. Через несколько минут из катакомб нас вызволила дворничиха.
Прогулка прошла под ливнем. Брюхо и лапы загрязнились. Вернувшись домой, поплевала на тряпочку, гармонично растерла грязь по Варваре, утешив ее напоследок, что «гигиена — враг туриста».
А время поджимало. Решив перед уходом проверить детей, обнаружила очаровательную картину: у Олечки, цветочка моего ненаглядного, произошел понос и все простыни… Да Бог с ними, с простынями.., все дети.., их плюшевые шубки…
Пришлось позвонить на работу и сказать, что перевожу через дорогу отряд бабушек-тихоходов, и вероятно, задержусь.
Бегом — через темные пролеты лестниц — в магазин за бутылем воды. Естественно, в ближайшем воды не было, бегом в дальний. Бегом домой. Протерла засранцев, поменяла простыни, налила страдалице воды, залпом сама выпила кружку… Уф…
Все! Можно бежать на работу! Сунула в сумку зубную щетку и пасту, драгоценную дискету…
Ну, о всяких приятных мелочах типа застрявшего в замке ключа, забытого кошелька и попыток вспомнить — а закрутила ли я краны?! Да или нет?! Нет или да?! — даже не упоминаю.
До работы доехала без приключений. Да и что за приключение — подрезать трамвай и шарахнуться на пешехода. Детский лепет, а не приключение.
Охрана с вахты дала денег в долг — расплатиться с водителем.
На рабочем столе, усыпанном опавшими листьями пионов, ждала записка: СРОЧНО! К КОММЕРЧЕСКОМУ ДИРЕКТОРУ!
Оказалось, в одном рекламном макете, в заголовке (!) вышла ошибка. Аршинными буквами написано: ВЫИГАЙ ПРИЗ! Без буквы «р»… КоРРектора пришлось расстрелять.
Отряхнувшись, как собака, от передряг утра, выпила-таки кофе и пошла, как ни в чем не бывало, чистить зубы. Как будто так и надо.
А что? Нормальное утро нормального дня.
Июль — макушка лета и жизни!
«Все предвещало, что у Кролика опять будет очень занятой день. Кролик вышел из дому и, принюхиваясь к теплому ветру, размышлял о том, с чего начать…» Итак, сегодня! Написать заявление, уйти с поста Главного, купить Варварушке витаминов, себе — новые туфли и книжку, и заняться, наконец, личной жизнью!
Август
Я люблю:
чужой город, в котором живу, хотя он надменно-равнодушен ко мне; люблю чужого мужчину, хотя он никогда не будет со мной; люблю своего бывшего мужа, хотя он предал меня; люблю свою собаку, хотя она трусиха и не говорит правды — но и не врет; люблю свою квартиру, хотя она не моя; люблю колбасу, хотя, говорят, ее делают из бумаги; люблю книжки, хотя их всегда не хватает; люблю горячую воду, хотя она вонючая и желтая; люблю спать, хотя… нет, тут без оговорок; люблю своих подруг, хотя иногда они меня раздражают; люблю день зарплаты, хотя денег не хватает на достаточное количество книжек и путешествий; люблю самолеты, хотя они падают и в аэропортах нельзя курить; люблю курить, хотя знаю, что это неполезно; люблю сидеть в форуме, хотя денег сжирается ой-е-ёй; люблю праздновать сегодня годовщину своей грусти; люблю себя за способность любить, хотя любить все это с таким чудовищным количеством оговорок очень сложно.
Август
Депрессия
Я боюсь зимы. Как вспомню, что опять будет все время темно, холодно, сто штанов, цыпки на руках. Опять все сначала… Бесконечная серо-белая зима, пустое небо… Мне кажется, я не переживу этого. Если завтра встану утром и пойму, что «опять зима» — просто закрою глаза и умру. Мне не хочется плакать — хочется удавиться.
Вдруг вспомнила наши зимние прогулки, как было хорошо — народу нет, светло, в пуховике тепло, румяные щечки, собаке не жарко. Тут и поймала себя на мысли, что, пожалуй, зима — это прикольное время года.
Но это словно два разных воспоминания. Они идут параллельно и никак друг на друга не влияют. Комфортные прогулки и усталость, копящаяся годами, от вечной зимы. Я цепляюсь за лето, как Ди Каприо в «Титанике» за разваливающийся плот, но чувствую, что неумолимо сползаю в зиму. Необратимо. Я не готова, не верю, не могу, не хочу! Мне нужно сделать что-то такое, от чего ход времен потерял бы свою силу, сломать к чертовой матери это обреченное ожидание… Уехать на зиму в Италию, на остров Корфу, на самый пупочный дико-жаркий-вечно-солнечный экватор, вбить колышки и врасти там намертво, на ближайшие 10 месяцев.
Я не хочу снова доставать варежки, сапоги, шапки. Если завтра наступит зима, то послезавтра для меня никогда не наступит. И я стала бояться старости… Старости, болезней и запаха старых вещей, настоянный на дешевых лекарствах. Я боюсь, что умрет моя бабушка, и каждый день жду звонка. Не хочу быть старой, с морщинистой кожей и некрасивыми руками. Я не буду старой, потому что умру раньше — зимой.
28 августа
Воскресенье
Чтобы морально подготовиться к уборке квартиры, полдня сидела в форуме, потом мокла в ванной, потом читала Агату Кристи. У Кристи — большая семья обедает в родовом замке. Слуги, канделябры, благородный звон столового серебра. КушаютЪ.
КушаютЪ и кушаютЪ. После обеда пошли пить рейнвейн в библиотеку и ждать, пока папу укокошат… Девочки остались в гостиной дуть кофе и чопорно молчать. Понятное дело, пока папу не убили, говорить особо не о чем. Папу убили, но сначала все решили поесть. И кларетом заполировать. И кремом с тушеным инжиром.
Через два часа такого безобразия захотелось есть и мне. Не просто есть, а что-нибудь такого сожрать — урча и не жуя, глотать большие горячие куски из сковородки. Обжигаясь и дуя на пальцы. Вытирая жирные руки о рубаху. Пуча глаза от жара во рту и обмахиваясь ладошкой. Жадно глотать, чувствуя, как вкусный кусок прокатывается по пищеводу и падает в желудок, уже исходящий желудочным соком. Утолив первый голод, уже сесть, не торопясь, в кресло, а на входную в дверь вывесить табличку, чтобы в течение получаса не беспокоили. Поймать в радиоприемнике Альбано и Рамину Паэур и, ритмично гребя челюстями, плыть по волнам блаженства.
В доме обнаружились только чеснок, сыр и сметана. Ну и пачка вареников со шкварками. А также неисчислимые запасы кофе и кулинарных книг. А, ну и помидоры. Специально купленные вчера на случай пищевого пожара. Пока кипели вареники, мне было даже не лень сделать «сырную закуску». Первый раз в жизни сделать. Сыр, чеснок, сметана — потереть, перемешать и на черный хлеб, сверху кружочек помидорины. Свежей, красной, сочной, смачной…
Боже мой, что за жадность-то, а? Так нажраться чеснока. Так набить себя хлебом. Будто амбар осенью. Чтобы ворота подпирать пришлось. И вареников сверху. И кофе…
Обошлись без кларета. Инжира, конечно, не хватало, но после тарелки чеснока мечта об инжире как-то поблекла. Уборке снова не повезло. И то сказать: с таким пузом не за пылью гоняться, а в кресле сидеть, отдуваясь и пыхтя. Распространяя такой дурманящий запах чеснока, от которого бациллы дохнут еще на подлете к подъезду, а коварный папин убийца из книжки только чистосердечным признанием может спасти себя от удушья. Я, конечно, снова взялась за книгу. Только бы они не ели, только бы не ели…
5 сентября
Как избавиться от сурка?
Иногда мне хочется сойти с ума. Мне хочется спать и не просыпаться, не умереть во сне, нет — спать и видеть сны, как бывает всегда. Сны — это единственное, что меняется в моей жизни. Хотя даже их, спасительные сны, я перестаю запоминать, а может, и видеть. Меняются декорации — зима, весна, лето, осень. Меняется форма одежды: кепка — на шапку, кроссовки — на ботинки, куртка — на кофту, потом — в жару — на футболку. Вечные джинсы и вечный белобрысый хвостик на затылке, стянутый старой махрушкой. Меняется цвет лака на ногтях, но иногда я забываю и об этом; смотрю на свои руки, удивляясь — мои ли это руки и почему на них все еще нет «маргариток смерти» — веснушек, пигментных пятен. Наверное, мой биологический возраст — лет этак 89. Я так давно живу и мне давно уже все понятно. Шлейф смертей тянется за мной — настоящих и придуманных. Иногда мне хочется, чтобы моя собака умерла.
