Эрик Найт - Лесси
— Конечно же, отличная собака! — сказала старушка, и в голосе ее было счастье. — Ей только и нужно было немножко тепла, немножко еды да чтобы кто-нибудь был с ней добрым.
Муж мотнул головой как будто в досаде, что жена не догадывается, к чему он клонит.
— Ах, да как же ты не понимаешь, Далли! Собака отличная, и теперь, когда она пообчистилась и немного отъелась, видно, что она очень дорогая. Ну, и…
— Ну и что?
— У дорогой собаки должны оказаться где-нибудь хозяева.
— Хозяева? Какие же это хозяева, если они пустили беднягу бродяжить, и она у них так отощала, и они оставляют ее околевать с голоду в самую непогодь — как в ту ночь, когда мы ее подобрали. Нечего сказать, хозяева!
Муж покачал головой и тяжело опустился в кресло. Он набил свою глиняную трубку.
— Нет, Далли, так нельзя. Собака дорогая, теперь я и сам это вижу. Ты привяжешься к ней, полюбишь, а в один прекрасный день явится хозяин и…
Жена сидела, встревоженная этой новой и страшной мыслью. Как же так… ее прекрасная собака… ее собака!
Она уставилась в огонь, потом долго глядела на Лесси. И наконец заговорила:
— Хорошо. Если ее рано или поздно должны у нас забрать, Дан, то уж пусть это будет пораньше. Ох, если и вправду есть у ней хозяин!.. Ты, Дан, разузнай, хорошо? Походи вокруг, порасспроси.
Муж кивнул в знак согласия.
— Так будет честнее, — сказал он. — Завтра я пойду в город и расспрошу по округе.
— Нет, Дан, сегодня. Ступай сейчас же. У меня не будет ни минуты покоя, я и спать не смогу, пока не узнаю наверное. Ступай сегодня же, расспроси по всей округе, и тогда, если нужно будет, чтоб она от нас ушла, она уйдет. А если она ничья, тогда — мы исполнили свой долг и можем ни о чем не тревожиться.
Мужчина попыхивал трубкой, но женщина не давала ему покоя, пока он не согласился пойти в тот же день.
В полдень он вышел из дому и медленно зашагал по шоссе к городу, что лежал в четырех милях от них. Весь день женщина качалась в своей качалке. Время от времени она вставала, подходила к дверям и смотрела на дорогу.
День был долгий. Томительно тянулась для старушки каждая минута. Уже смеркалось, когда она наконец услышала шаги. Чуть ли не прежде, чем открылась дверь, она начала:
— Ну как?
— Я расспрашивал повсюду, во всех местах — и никто как будто ее не потерял.
— Тогда она наша!
Женщина просияла от радости и посмотрела на гордую собаку, все еще худую, с запавшими боками, но представлявшуюся ей совершенством собачьего рода.
— Наша! — повторила она. — Мы им дали полную возможность получить ее обратно. Теперь она наша.
— Понятно, Далли. Но они еще могут пройти ненароком мимо и увидеть ее, так что ты…
— Собака наша, — твердо повторила женщина.
Она решила про себя, что никакой хозяин, если он здесь пройдет, собаки не увидит. Уж она о том позаботится. Собака будет всегда при ней, в их домике. Она не даст ей бегать кругом на свободе, чтобы этот страшный неведомый хозяин мог увидеть ее, когда пройдет здесь ненароком.
Глава восемнадцатая
СВОБОДА — САМЫЙ ЩЕДРЫЙ ДАР!
Лесси лежала на ковре. За три недели, что она прожила в своем новом доме, силы ее восстановились. Ее чувствам вернулась нормальная их острота, мускулы стали почти такими же крепкими, как были когда-то.
Вернулось и кое-что другое. Когда она была больной и слабой, это как бы забылось. Но теперь, когда здоровье окрепло, крепло с каждым днем и это — настойчивое и требовательное.
Побудительная сила, владевшая ею всю жизнь, проснулась и не давала покоя.
После полудня беспокойство всегда усиливалось. Когда же стрелки часов подвигались к четырем, оно становилось бешеным.
В ней тогда заговаривало чувство времени.
Время… время идти… время идти за мальчиком!
Лесси вставала и подходила к двери. Она скулила и поднимала голову.
— Ну чего тебе еще, моя ласонька?
Это говорила седая маленькая женщина.
— Я же выводила тебя на поводке — мы отлично с тобой погуляли. Тебе вовсе не нужно опять во двор. Сюда! На место! Лежать!
Но Лесси не слушалась. Она тыкалась мордой в дверь. Она подходила к окошку и стояла на задних лапах. Опять опускалась на все четыре и бежала обратно к двери. Потом, точно зверь в клетке, принималась шагать взад и вперед. Шагала без конца: подойдет к двери, повернет, дойдет до окна — повернет. И шагала так, стуча лапами в плиты пола. Лязг когтей о плиты шел так же ритмично, как лязг вязальных спиц в руках миссис Фадден.
Через час Лесси прекращала свое расхаживание. Она медленно подходила к очагу и ложилась на ковер. Время миновало. Она лежала и глядела на огонь немигающими глазами.
Животные подвластны привычке, но могут выработаться у них и новые привычки. Могло бы сложиться и так, что Лесси позабыла бы старое и прижилась в новом доме. Старики, муж и жена, обходились с ней по-хорошему, со всей любовью простых и добрых людей, и она их слушалась и подходила к ним на зов и давала им погладить себя, приласкать.
Но она это разрешала со сдержанностью собаки, которая признает только одного хозяина, а этот хозяин в отсутствии.
Потому что Лесси ничего не забыла. Напротив, с возвращением здоровья она вспоминала живей и живей; и все дольше, все беспокойней изо дня в день, едва завечереет, она расхаживала так между дверью и окном.
Старики, конечно, приметили это. Далли очень дорожила новым предметом привязанности, вдруг вошедшим в ее жизнь, и жадно наблюдала за каждым движением Лесси, за всем, что с нею делалось. И это каждодневное хождение, словно на часах — от дверей к окну, от окна к дверям, — не могло ускользнуть от ее внимания.
Женщина надеялась, чуть ли не мечтала, что собака забудет внешний мир и научится довольствоваться их уютным и скромным мирком — с домиком при дороге, с курятником и раскормленным гусем. Но в конце концов она поняла, что толку не будет, потому что Лесси последние дни стала отказываться от пищи. И тогда старушка все себе уяснила.
Однажды вечером она долго сидела молча и наконец среди полной тишины заговорила:
— Дан!
— Ну, что такое?
— Ей здесь не будет счастья.
— Счастья? Кому это «ей»? О ком ты?
— Ты знаешь, о ком. О Миледи. Ей здесь нехорошо. Она беспокоится.
— Ох, что за вздор! Ты думаешь о собаке больше, чем она того стоит. Она чуть поморщится, и ты уже тревожишься, что у нее корь, или чумка, или… уж не знаю, что еще!
Женщина перевела глаза на Миледи, как они окрестили Лесси. Покачала головой:
— Нет. Я тебе не говорила, Дан, но последние три дня она не ест.
Мужчина сдвинул очки на лоб и внимательно поглядел на собаку. Потом остановил взгляд на жене.
— Да нет же, Далли, нет. Все в порядке. Ты так ее закармливаешь — неудивительно будет, если она станет воротить нос от такого обеда, каким не побрезговал бы сам король. Вот и все.
— Нет, вовсе это, Дан, не вздор. И ты сам это знаешь. А то почему ты всегда крепко держишь ее на поводке, когда выводишь на ночь погулять?
— Ну, да просто так, на всякий случай — пока она еще не совсем привыкла к дому. Если дать ей свободу, она может потеряться, а места ей незнакомые, она не найдет обратной дороги, и тогда…
— Брось, к чему эти сказки, Дан! Ты знаешь не хуже меня, что, если бы дать ей свободу, она бы ушла и оставила нас и никогда бы не вернулась.
Муж не ответил. Жена продолжала:
— Ей у нас нехорошо, Дан. Ты не видишь того, что вижу я: как она каждый день с четырех часов начинает шагать от дверей к окну, от окна к дверям. Скоро проторит дорожку на полу!
— Ох, только и всего! Да собаки же всегда таким манером просятся на прогулку.
— Нет, Дан, не то. Я же пробовала. Я беру ее на поводок — и она в самом деле идет со мной мило и послушно. Но она это делает, Дан… ну, ты понимаешь, как.
— Как?
— Да так, как будто только из жалости к нам. Мы были к ней добры, и она не хочет нас обидеть и поэтому слушается нас. Она, мне кажется, слишком вежлива, чтобы убежать, пока мы сами не велим ей уйти…
— Еще что! Такого в собаке не бывает — такого человеческого…
— А в Миледи есть, Дан. Ты ее не знаешь. Слушай, Дан!
— Ну что?
Старушка понизила голос:
— Видишь ли, я свою собаку понимаю. Я кое-что знаю о ней.
— Эх, женщина! Вечно ты заберешь себе в голову какую-нибудь фантазию!
— Нет, правда, Дан. Я знаю — мы с Миледи обе это знаем. Она шла своим путем, Дан, и она устала в пути и остановилась тут на время — ну, как если бы тут у нас была больница… или придорожная гостиница из старинной повести.
А теперь, когда она поправилась, она хочет дальше в свой путь. Она воспитанная и деликатная — она не хочет нас обидеть. Но в душе она рвется уйти. Она не может быть счастлива.
Старик не отвечал. Подставив ладонь, он выколачивал из трубки пепел и пристально глядел на собаку. Наконец он заговорил.
