Джон Кац - Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я
На этот раз пластиковый контейнер в багажное отделение вывезли две женщины. Я слышал, как они ворковали. «Ну, какая прелесть, — сказала одна из них. — Он пытается меня лизнуть. Какая лапочка!»
Я приоткрыл дверцу контейнера, совсем чуть-чуть, и просунул туда руку. Гомер прижался к задней стенке, весь дрожа. Чем-то, видимо, я его напугал. Пристегнув поводок к ошейнику, я легонько потянул его к себе. Но щенка все приводило в ужас: и этот большой незнакомец, и яркие огни, и шум багажного транспортера. Я взял его на руки, а добрая самаритянка, следившая за всей этой сценой, предложила отвезти контейнер.
В Гомере меня тогда поразили, и продолжают удивлять теперь, его глаза — ясные, любопытные, с какими-то озорными искорками. Он был намного меньше и тоньше Девона, казался более неуклюжим и тело его вместо темной лоснящейся шерсти покрывал какой-то щенячий пух. Девон походил на волка, а Гомер скорее на маленькую лису. Девон и всем видом, и повадкой выглядел так, что хоть сейчас на выставку. Гомер, казалось, был предназначен лишь для того, чтобы бегать и играть. Гомер был хорошеньким. Девон «хорошеньким» не был.
Однако Гомер, так же, как и Девон, реагировал на любой знак и любой звук. Он поворачивал голову всякий раз, как только слышал что-нибудь интересное.
Мы вышли наружу, и я повел дрожащего Гомера знакомится с Девоном. Как это отличалось от пережитого в аэропорту Ньюарка!
Девон на свободе, без поводка, обычно не обращал внимания на других собак. Некоторые породы — особенно овчарки и золотистые ретриверы — иногда пробуждали в нем пастушьи инстинкты, но он терял к ним интерес, как только осознавал, что это вовсе не скот. Он ни разу серьезно не покусал ни одну собаку, не набросился на нее, хотя порой ему и случалось прихватить зубами ту, которая слишком уж нахально тыкалась ему в морду.
Поэтому я был просто потрясен, когда — едва я открыл машину — Девон с рычанием набросился на Гомера, повалил его на землю и стал подбираться к горлу. Гомер завизжал.
Я оттолкнул Девона, и он с яростью взглянул на меня. Вид его ясно говорил: мне известно, что ты задумал, но эта маленькая шавка не войдет в нашу машину, в наш дом, в нашу жизнь. Я заработал право на свое место, а для него здесь места нет.
Гомер, — как выяснилось позже, он всегда очень остро воспринимает драматизм ситуации, — визжал так, точно его убивали. Я подхватил его и усадил на одеяло на переднем сиденье, а Девона, протянув назад руку, похлопал по плечу. Он еще пару раз хрипло рыкнул, и Гомер снова взвизгнул. Тогда, повернувшись к Девону, я взял его за морду и, глядя в глаза, прошипел: «Эта собака будет жить с нами, а если я услышу еще хоть одно рычание, то размажу тебя по сиденью». Девон бросил на меня убийственный взгляд, предупреждение выслушал, но никакого раскаяния не проявил. Гомер тем временем свернулся калачиком на одеяле. Я гладил его и скармливал ему по кусочкам печенье, а он с удовольствием его поглощал.
В сущности, он был совсем еще малыш. Маленький пушистый комочек того коричневато-серого цвета, который специалисты называют «голубым». Ушки он насторожил, но почти игнорировал Девона, который следил за ним прямо как ястреб за добычей. Мы тронулись в обратный путь. Когда бы я ни посмотрел на Девона, всякий раз натыкался на его сердитый взгляд.
По дороге я заехал к своим друзьям Джеффу и Мишель; которым хотелось, чтоб я показал нового щенка их почти трехлетним близнецам. Здесь уж мне придется глядеть в оба. Когда я первый раз привез к ним Девона, он не поладил с их маленькой добродушной собачонкой Лулу и куснул одного из близнецов, протянувшего руку, чтобы его погладить. Потребовалось несколько месяцев строгого контроля и воспитательной работы, прежде чем он признал Джеффа и Мишель.
Но Гомер весело влетел в гостиную и прыгнул прямо к Мишель на колени. Тут же облизал ей лицо, кинулся к детям, обслюнявил сначала их, потом Джеффа. Наконец, дошла очередь и до Лулу, ее он тоже лизнул. Сразу стало более или менее ясно, как Гомер привык встречать новых знакомых.
Когда пришла пора детям ложиться спать, он отправился с ними наверх в спальню, чтобы обменяться поцелуями перед сном.
Девон тем временем улизнул в столовую и плюхнулся там на ковер.
У хижины я выпустил из машины обеих собак, и Девон снова попробовал наброситься на Гомера. Щенок завизжал, я закричал. Девон хоть и остановился, но по-прежнему выглядел оскорбленным, отнюдь не склонным к примирению. Поджидавший нас Джулиус дружески приветствовал щенка. Гомер сразу же это оценил, преисполнился к нему самых добрых чувств и больше от него не отходил. Когда мы отправились на прогулку, он шел рядом с Джулиусом, лишь слегка от него приотстав, а на меня и Девона поглядывал с почти равным опасением.
Все оказалось совсем не так безоблачно, как я ожидал. По возвращении домой Гомер попытался ко мне подойти, но тут же замер. Я оглянулся и увидел Девона, который припав к полу в позе пастушьей собаки, не спускал с Гомера глаз. Я выгнал его из дома, потом уселся на ковре и стал ждать.
Гомер — это восхитительное создание — забрался ко мне на колени и начал облизывать руку, я почесывал ему животик и угощал кусочками печенья. Джулиус тоже подошел, чтобы успокоить Гомера; у него была удивительно щедрая душа. Подобно Гомеру, он в своей жизни почти не знал конфликтов. С самого рождения его любили, и он любил, а потому в этом мире он чувствовал себя вполне уверенно.
Теперь, впрочем, он осторожно оглядывался — нет ли поблизости Девона, этой сумасшедшей собаки. Хорошо, что он не видел того, что было видно мне сквозь стеклянную дверь, — фигуры Девона в лунном свете. Тот сквозь стекло глядел на нас, на Гомера и на всю эту картину гнусного предательства.
* * *Гомер не походил на Девона. С Девоном жизнь представляла собой чередование шумных ссор с периодами покоя и взаимной любви, проникнутыми весельем.
Он уже многого достиг. Научился быть ласковым с людьми, любил гулять, ездить со мной, высунув голову из окна, любил гоняться за казарками или грузовиками. Охотно принимал похвалы, поощрительные похлопывания и угощения от узкого круга своих друзей и почитателей. Но был разборчив: все прочее считал ниже своего достоинства.
Он все еще вел себя вызывающе, но теперь уже не столь часто. Хотя делал то, что я от него требовал, но всегда на свой собственный лад: когда я его звал, приходил не сразу, никогда по первой команде не ложился.
Гомер — приспособившийся сперва к моей хижине, потом к Нью-Джерси, к картинам и звукам его жизни, к гудкам и шуму машин, к моим громким командам Девону, — не желал неприятностей. Он чувствовал себя несчастным, если я громко кричал или швырял на тротуар металлический ошейник Девона (не говоря уже о совке!). Все чего он хотел — это знать, и выполнить то, чего хочу я. И, конечно, он всячески старался не навлечь на себя неудовольствие своего сверхбдительного старшего брата.
Я раз или два в день оставлял Девона на четверть часа в доме, чтобы наедине с Гомером заняться его дрессировкой. Сперва мы проводили тренировки во дворе перед домом, пока оба не обратили внимание, что из окна на нас глядят два темных сердитых глаза. Тогда для дрессировки я стал уводить Гомера в парк.
Девон всегда находил способ дать мне почувствовать свою обиду. К нашему возвращению пара вилок из кухни вдруг оказывалась на диване в гостиной или все мои башмаки лежали в одной куче, да к тому же из них были старательно выдернуты шнурки. Или диванные подушки валялись на полу. Дом выглядел так, словно злой дух в нем похозяйничал. Это было то же самое послание от Девона, что и раньше: «Оставляешь меня одного — будешь расплачиваться. Каждый раз!»
У Девона был особый талант. Он никогда не портил вещи, которые растаскивал по дому, и его невозможно было поймать на месте преступления. Да и сами злодеяния не были слишком серьезными; он просто оставлял мне сообщение — обычное дело для совместной жизни с бордер-колли. Я особо не возражал. Если ему казалось, что я его посланий не замечал, он сердился.
А вот его отношение к Гомеру оставалось проблемой. Гомер не подходил, когда я сидел на диване и смотрел телевизор; не прыгал по утрам ко мне в постель, чтобы поздороваться. Но если я сам подходил, гладил его или ласкал, то весь извивался и повизгивал от радости. Как и Девон, он не выпускал меня из виду, следовал за мной из комнаты в комнату. Но иногда, страшась сердитого взгляда Девона, малыш не решался вылезти из своей кровати или сесть рядом со мной.
Дин уговаривала меня принять меры. «Совсем не здорово, что Девон не подпускает Гомера. Это ваша задача решать, кто вправе к вам подходить».
По мнению Дин, Девон занимает и будет занимать доминирующее положение как номер второй в иерархии нашей семьи (номер один — это, разумеется, я), что дает ему известные привилегии: он может, например, первым приступать к еде, хватать самые вкусные куски, забирать себе жевательные косточки и игрушки. Но если Девон превышает свои «полномочия», мне следует принимать меры.
