Дженни Смедли - Верные друзья. Собаки, которые всегда возвращаются
Я рос немного отшельником, часто испытывал страх и всегда старался подавить свои слабости. И смелостью не отличался. Например, в детстве мне говорили, что я ни в коем случае не должен потерять свой «пуповинный амулет», полученный при рождении, ибо, как утверждалось, тем самым я рискую посвятить всю оставшуюся жизнь поиску своей души, и мысль эта наполняла меня священным ужасом. Она была настолько навязчивой, что я дотрагивался до амулета, закрепленного на поясе, по многу раз в течение дня, а ночью перед сном долгое время выбирал безопасное место, где его можно было бы спрятать. Я очень боялся, что кто-нибудь подкрадется ко мне спящему и украдет мою душу. Братья, родители и даже сестра смеялись над моими страхами, заявляя, что уж их-то души никто не осмелится украсть!
Одежды на мне было мало: набедренная повязка из оленьей шкуры, продетая через пояс спереди и сзади, свисающая по обеим сторонам. На ногах – мягкие мокасины из оленьей кожи, на руках – кожаные повязки. Зимой я утеплялся, облачаясь в рубашку и штаны из оленьей шкуры. Мои черные волосы рассыпались по плечам. Я не любил заплетать их в косы и пучки: мне казалось, что от этого они будут только сильнее курчавиться. Многие часы я проводил, занимаясь отделкой своей одежды бусинами и перьями, пытаясь сделать ее особенной. Мне хотелось отличаться, выделяться из толпы, чувствовать к себе особое отношение заслуженно, а не потому лишь, что я такой низкорослый и щуплый Я ждал, молился Великому Духу о том, чтобы настал день, когда у меня будет свой собственный пони, потому что тогда меня будут воспринимать всерьез. Лошади были в нашей жизни далеко не всегда. Они стали одним из тех немногих действительно стоящих даров, которые принес с собой белый человек, придя на наши земли. Раньше мы оседло жили в земляных домах, но с появлением лошадей и белого человека стали жить в типи,[10] которые легко разбирались и перевозились с места на место. Численность бизонов сокращалась, по мере того как белый человек охотился на них и убивал их, торя дорожку своим огромным стадам европейского скота. Итак, мы перемещались и перемещались, следуя за стадами бизонов, которые раньше вольготно паслись, где им вздумается. Были у нас и проблемы с другими вытесненными племенами, потому что они заняли землю, которая раньше была нашей.
Я научился ездить верхом, когда мне было шесть лет, но своего пони у меня пока не было. Мои домашние не могли не признать, что езжу я хорошо и с пони обращаюсь уверенно, но они не считали меня достаточно взрослым для того, чтобы разрешить обзавестись собственным скакуном. Вместо этого, после того как я научился ездить верхом, они позволили мне выбрать себе щенка. Из всего помета ко мне подошла одна-единственная собачка. Я решил взять ее, потому что, как и я, она была некрупной для своего возраста; шкура ее была серой и мохнатой, похожей на волчью, а глаза поблескивали янтарем. Я назвал ее Пейот[11] в честь растения, которое применяла моя мать-целительница, потому что, хотя собака выглядела совершенно непримечательно, как это растение, для меня она действительно стала чем-то волшебным, подобно тому, как пейот обретал магические свойства в руках матери.
Я смастерил для Пейот кожаную упряжь и хомут, украсил их бусинками, раковинами, вырытыми из почвы, и полосками раскрашенной кожи, и таким образом перевозил на Пейот свои пожитки. Я водил ее вокруг типи, перевозил на ней вещи до своего места для игр, представляя, что она – моя лошадка. Я настолько увлекался этой игрой, что временами заговаривался и становился объектом насмешек. Кое-кто из парней даже угрожал, что мне дадут новое имя – «Мальчик с собакой вместо лошади».
Пейот и я росли и учились вместе. Два года спустя никто уже не осмеливался смеяться надо мной, потому что мой тщедушный щеночек превратился в большое, внушающее трепет, поджарое, похожее на волка животное с огромными зубами. Она хищно скалила их на ребят, которые пытались разозлить меня, и те быстренько ретировались. Это вызывало у меня улыбку. Ее шерсть выросла густой, и теперь Пейот не была страшна любая непогода. Она каждый день плавала в озерах и реках, даже очень холодных. Как же мне хотелось, чтобы я тоже мог расти так быстро и мощно, как она. Подчас я мечтал о том, чтобы уметь принимать облик других созданий, и в этих мечтах я, словно ветер, носился по равнинам не на двух, а на четырех ногах. Иногда мне даже представлялось, что я лечу, сидя верхом на лошади.
Однажды, когда мне было 12 лет, а точнее – в самый день моего рождения, все изменилось навсегда, но решительно не так, как мне бы того хотелось. Я очень рассердился на свою семью в тот день. Последние слова, которые я адресовал им, были полны злобы, о чем я позднее жалел. Я полагал, что в 12 лет мне уже можно было отправляться на охоту в компании отца и братьев, но они только дразнили меня и говорили, что я не вырос больше восьмилетнего ребенка и делать мне с ними нечего. Когда ранним утром того дня они оставили меня в деревне с женщинами и детьми, я был так расстроен, смущен и зол, что убежал, не попрощавшись, не сказав никому, куда иду, и рванул подальше, в лесную глушь. Пейот была рядом со мной и несла мои пожитки.
Один-единственный голос окликнул меня, когда мы с Пейот крадучись покидали деревню. Моя бабушка увидела меня и закричала: «Макита! Энеоэсте!» («Остановись, Маленький Человек!»), но я ничего не ответил и припустил бежать. Она хотела заставить меня заняться каким-то делом по хозяйству, а я не был ни ребенком, ни женщиной. Она так и не поняла, что возвращаться я не собираюсь в течение нескольких дней – уж это точно. Я полагал, что семья встревожится, когда я не приду домой вечером, решит, что меня съели, или что я заблудился, или умер от голода и жажды, и представлял, как они все будут поражены, когда я вернусь домой несколько дней спустя, целый и невредимый несмотря ни на что. Я покажу им, что я достаточно взрослый, чтобы по праву считаться мужчиной. Я научу их уважать меня. Я заставлю их понять, что я – тоже особенный.
Тем временем находиться вдали от родного поселения оказалось не так уж легко. Моя маленькая «лошадка», Пейот, несла на спине мой мех для воды и подстилку, и мы шли куда глаза глядят. Нам стало очень жарко, а вскоре и запасы воды подошли к концу. Если бы мы не набрели на речку, то вполне могли бы умереть от жажды. Речка та была широкой и мелкой, с грохотом несла она свои воды по каменистому руслу. Густые кроны деревьев склонялись к воде, словно пытаясь окунуться в ее прохладу, а на мелководье утоляли свою жажду птицы. Мы с Пейот напились, поплавали и поиграли в воде. Я решил, что тут, на берегу, мы и заночуем. С наступлением темноты множество животных устремилось к реке на водопой. Вскоре я уже не мог разглядеть их, а только различал их голоса. Заслышав вдали завывание и скулеж койотов, я похолодел.
В ту ночь я почти не сомкнул глаз. Небо надо мной казалось таким бескрайним, что я чувствовал себя еще меньше, чем когда-либо прежде, и особенно уязвимым. Когда солнце село, я почувствовал себя еще более одиноким и напуганным, но твердо намеревался не сдаваться, не бежать вприскочку обратно домой, как ребенок, каковым меня там считали. Здесь, на пустынной равнине, было совсем не так тихо, как я ожидал. Журчание реки действовало умиротворяюще, но рычание и визг животных по-прежнему не умолкали, не давая мне расслабиться. Временами раздавался особенно высокий визг, как будто что-то или кто-то издавал последний предсмертный вопль в непроглядной тьме. Я лежал, прислушиваясь к каждому звуку, и каждый звук, как мне казалось, издавала какая-то дикая зверюга, подкрадывающаяся ко мне, чтобы съесть. Мое настроение передалось Пейот, и она стала ворчать и тявкать на каждый звук и тень, пугая меня еще больше. Каждый раз, когда я почти проваливался в сон, она рывком садилась и принюхивалась, шерсть на ее спине вставала дыбом, но я так и не мог взять в толк, что именно она учуяла.
Небо стало настолько темным, что невозможно было определить, как далеко находятся звезды, которые таращились на меня, точно тысячи широко распахнутых глаз. Мне ничего не оставалось, кроме как напряженно вглядываться в темноту и пытаться расшифровать язык теней. Я начал дрожать и в душе взмолился, чтобы утро настало скорее, но до него еще нужно было прождать много томительных часов. По прошествии нескольких бессонных часов я сдался и развел огонь. Я не хотел делать этого, полагая, что люди моего племени, которые уже должны, наверное, отправиться на мои поиски, могут увидеть его. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы меня с позором утащили обратно, будто напуганного маленького ребенка. Я хотел вернуться, когда буду готов, и планировал сделать это по-своему. Но свет и тепло костра сейчас были необходимы мне, как воздух. Еще вечером я на всякий случай собрал немного хвороста, так что уже несколько минут спустя сидел, глядя на языки пламени, но мне приходилось поминутно оглядываться вокруг, потому что вид теней, пляшущих за костром, наводил на мысль, что кто-то крадется сюда и вот-вот набросится на меня. Я всматривался в окружающую черноту за пределами светового круга у костра, от всей души надеясь не встретиться взглядом с парой зеленых или красных глаз. Я обнял Пейот, прижал ее к себе, зарывшись в ее густую шкуру, точно в теплое одеяло. Наконец я заснул, сплетшись в тесный клубок со своей собакой. Я выжил в ту ночь, и когда над горизонтом, словно тающий мед, забрезжил рассвет, я проснулся в великолепном настроении. Я чувствовал, что проявил себя. Я был мужчиной! Ощущая себя смелым и способным на все, я набрал ягод и выпил немного ледяной воды из быстротечной реки.
