Джеймс Хэрриот - Кошачьи истории
Как поклонника кошек меня больно уязвляло, что собственные кошки шарахаются от одного моего вида. Жулька и Олли были теперь членами нашей семьи. Мы их преданно любили, и, когда уезжали на день, Хелен, едва вернувшись, бежала к задней двери, чтобы покормить их. Они прекрасно это знали и либо уже сидели на стенке, либо сразу являлись на ее зов из дровяного сарая, где прочно обосновались.
Вот и на этот раз, когда мы приехали из Бротона и Хелен вынесла миски с кормом и молоком, они встретили ее на стенке.
— Олли, Жулька, — приговаривала она, поглаживая пушистые спины. Давно прошли те дни, когда они не позволяли дотронуться до себя. Теперь они радостно терлись о ее ладонь, выгибали спины и мурлыкали, а когда принимались за еду, она продолжала их ласкать. В сущности это были очень кроткие создания, и их дикость выражалась только в пугливости, а Хелен они больше не боялись. Мои дети и кое-кто в деревне тоже сумели завоевать их доверие, и они позволяли погладить себя. Но Хэрриоту — ни за что!
Вот так теперь, когда я тихонько вышел следом за Хелен и направился к стенке, они тут же отпрянули от мисок и отступили на безопасное расстояние, все еще выгибая спины, но недостижимые. На меня они вроде бы смотрели вполне мирно, но стоило шевельнуть рукой, как они снова попятились.
— Ты только посмотри! Эти дурашки не желают иметь со мной ничего общего! — сказал я.
Было тем более обидно, что все годы ветеринарной практики кошки меня всегда особенно интересовали и, казалось, чувствовали это, а потому моя задача упрощалась. Я считал, что мне легче справляться с ними, чем большинству людей, оттого, что они мне нравятся и откликаются на мою симпатию. Я немножко гордился своим умением находить к ним подход и не сомневался, что между мной и всем кошачьим племенем существует особое взаимопонимание, что все они платят мне такой же симпатией. Короче говоря, я, если быть откровенным, воображал себя эдаким кошачьим фаворитом. А эти двое меня чурались — по иронии судьбы именно те, к кому я особенно привязался.
Довольно-таки бессердечно с их стороны, думал я, раз они лечились у меня и, возможно, обязаны мне жизнью. Как-никак кошачий грипп — штука опасная. Наверное, позабыли. А если и помнят, то не считают, что это дает мне право прикоснуться к ним хоть пальцем. Нет, конечно, в первую очередь они помнят, как я накрыл их сачком и засунул в клетку перед операцией. У меня возникло ощущение, что, глядя на меня, они видят именно сачок и клетку.
Оставалось лишь надеяться, что время все загладит, но, как выяснилось, судьба продолжала подстраивать каверзы. Ну, например, шерсть Олли. В отличие от сестры шерсть у него была очень длинной и постоянно спутывалась, образуя колтуны. Будь он нормальным домашним котом, я бы регулярно его расчесывал, но при таком отношении ко мне об этом и речи быть не могло. Года через два Хелен однажды позвала меня на кухню.
— Ты только взгляни на него! — воскликнула она. — Смотреть жутко.
Я осторожно подошел к окну. Да, Олли, бесспорно, выглядел весьма не элегантно — взлохмаченный, весь в колтунах, он являл разительный и жалкий контраст со своей гладенькой красивой сестрицей.
— Знаю, знаю, но что я могу поделать? — Я уже хотел отвернуться от окна и вдруг застыл на месте. — У него на шее болтаются просто чудовищные комки шерсти. Возьми-ка ножницы. Чик-чик, и все в порядке.
Хелен страдальчески вздохнула.
— Но ведь мы это уже пробовали! Я же не ветеринар, да и он мне этого не позволит. Гладь — пожалуйста, а тут вдруг ножницы!
— Знаю, и все-таки попытайся. Это же сущий пустяк. — Я вложил ей в руку кривые ножницы и принялся давать инструкции из окна. — Сначала заведи пальцы за самый большой колтун. Вот так, отлично! А теперь раскрой ножницы и…
Но едва сверкнула сталь, как Олли умчался вверх по склону. Хелен в отчаянии обернулась ко мне.
— Безнадежно, Джим! Он даже один колтун выстричь не дает, а их десятки!
Я посмотрел на всклокоченного беглеца, отделенного от нас недостижимым расстоянием, и сказал:
— Да, ты права. Надо придумать что-нибудь еще.
Но все другое требовало усыпить Олли, чтобы я мог поработать над ним, и, естественно, на ум пришли мои верные капсулы нембутала. Они выручали меня в неисчислимых случаях, когда к пациенту по той или иной причине нельзя было приблизиться, но при иных обстоятельствах. Те мои пациенты находились в четырех стенах за закрытой дверью, а Олли, перед тем как заснуть, мог забрести куда угодно. Что, если к нему тогда подберется лисица или другой хищник? Нет, он должен все время находиться под наблюдением. Однако надо было на что-то решиться, и я расправил плечи.
— Займусь им в воскресенье, — объявил я Хелен. — День обычно спокойный, а на случай чего-нибудь непредвиденного попрошу, чтобы меня подменил Зигфрид.
В воскресенье Хелен поставила на стенке две миски с рыбным фаршем. Одна была обильно сдобрена содержимым нембуталовой капсулы. Я скорчился над подоконником и, затаив дыхание, следил, как Хелен подтолкнула Олли к нужной миске, но он вдруг начал подозрительно обнюхивать фарш. Впрочем, голод взял верх над опаской, и вскоре он уже вылизывал пустую миску с очень довольным видом.
Теперь начиналось самое сложное. Если он отправится бродить по лугам, как бывало часто, надо будет следовать за ним по пятам. Когда он неторопливо поднялся к сараю, я, крадучись, вышел из дому, но, к моему великому облегчению, он расположился в своем личном углублении среди соломы и начал умываться.
Притаившись за кустами, я с радостью заметил, что с мордочкой у него никак не задается: оближет заднюю лапу, потянется к щеке и перекувыркивается.
Я про себя хихикнул. Чудесно! Еще две-три минуты — и он готов!
Так оно и вышло. Олли как будто надоело валиться через голову, и он решил, что не худо бы вздремнуть. Пьяно посмотрел вокруг и свернулся на соломе.
Немного выждав, я подобрался к сараю с бесшумностью индейского воина на тропе войны. Олли вырубился не до конца: дать полную дозу снотворного я все же не рискнул — а вдруг бы он успел от меня улизнуть? Однако он был достаточно обездвижен, и я мог делать с ним, что хотел.
Когда я опустился на колени и принялся орудовать ножницами, кот приоткрыл глаза и начал слабо вырываться. Но у него ничего не вышло, и я продолжил свои парикмахерские подвиги. Стрижка получилась не очень фасонной, так как он все время чуть-чуть изворачивался, но я состриг все безобразные колтуны; которые цеплялись за ветки, вероятно причиняя ему сильную боль. И вскоре у меня под рукой уже выросла порядочная горка черной шерсти.
Я заметил, что Олли не только дергается, но и следит за мной. Даже в сонной одури он меня узнал, и его взгляд сказал все: «Опять ты! Я мог бы и догадаться!»
Закончив, я положил его в кошачью клетку, а клетку поставил на солому.
— Ты уж извини, старина, — сказал я, — но пока ты окончательно не очнулся, выпускать тебя на свободу никак нельзя.
Олли посмотрел на меня сонно, но выразительно: «Еще раз засадил меня сюда? Другого от тебя и не жди!»
Часам к пяти снотворное перестало действовать, и я освободил Олли. Без колтунов он выглядел много лучше, но это оставило его равнодушным. Когда я открыл клетку, он бросил на меня полный отвращения взгляд и молнией скрылся в траве.
Хелен пришла в восторг от моей работы. На следующее утро она не спускала глаз с кошек и восклицала:
— Каким красавчиком он стал, правда? Я так рада, что ты сумел его подстричь! Меня это очень мучило. И он, конечно, чувствует себя гораздо лучше!
Я не без самодовольства разглядывал Олли через окно. Вчерашнее лохматое пугало действительно неузнаваемо преобразилось, и, бесспорно, я заметно облегчил ему жизнь, избавив от больших неудобств. Однако мыльный пузырь восхищения собой разлетелся едкими брызгами, едва я высунул голову из задней двери. Олли, только что с аппетитом приступивший к завтраку, при виде меня унесся прочь даже стремительнее, чем когда-либо прежде, и скрылся вдали. Я грустно поплелся назад в кухню. Во мнении Олли я упал еще ниже, если это было возможно. Печально я налил себе чаю. Жизнь полна разочарований!
Моисей. Найденный в тростнике
Да, придется поднапрячь силу воли, чтобы вылезти из машины. Все десять миль от Дарроуби я размышлял над тем, что особенно холодными йоркширские холмы кажутся вовсе не тогда, когда их укрывает снег, а именно сейчас, когда он только-только лег белыми полосами на их голых черных склонах и они смахивают на черно-белых тигров, изготовившихся к прыжку. А передо мной поскрипывают на петлях ворота, сотрясаемые ветром.
Машина, пусть без отопителя и полная сквозняков, все-таки казалась уютным убежищем в столь негостеприимном мире, и я добрую минуту не выпускал баранку из защищенных шерстяными перчатками рук, прежде чем собрался с духом и распахнул дверцу. Ветер чуть не вырвал ручку из моих пальцев, но я все-таки успел захлопнуть дверцу, прежде чем поплестись по смерзшимся комьям грязи к изгороди. Воротник моей теплой куртки был поднят, подбородок и уши укутаны шарфом, но все равно ледяные потоки воздуха хлестали по лицу, забирались в ноздри, обжигали виски.
