Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара
— Уж постараюсь, — пропыхтел мистер Биннс. — А эта штука у нее вон там на спине.
Редкий случай! Большой вскрывшийся абсцесс почти у основания хвоста. А хвост все хлестал и хлестал из стороны в сторону — верный признак дурного норова у быков и коров.
Я осторожно провел пальцами по вздутию, и задняя нога, словно подчиняясь врожденному рефлексу, брыкнула меня, косо скользнув по бедру. Я этого ожидал и продолжал исследование.
— И давно он у нее?
Фермер врыл каблуки в пол и судорожно стиснул веревку.
— Да месяца с два. То прорвется, то опять вздуется. Я всякий раз думал, что уже все, но конца что-то не видать. А причина в чем?
— Не знаю, мистер Биннс. Наверное, она каким-то образом поранилась, и в рану попала инфекция. Ну а отток тут очень плохой. Мне придется удалить много омертвевшей ткани, иначе заживление вообще не начнется.
Я перегнулся через перегородку.
— Рози, пожалуйста, принеси мне ножницы, вату и бутылку с перекисью.
Крохотная фигурка помчалась к машине и скоро вернулась со всем, что мне требовалось.
— Черт подери! — сказал фермер, с удивлением за ней следивший. — А девчушка хорошо разбирается, что у вас там где.
— О да, — ответил я с улыбкой. — Не стану утверждать, что она может отыскать в багажнике любую вещь, но то, чем я часто пользуюсь, знает как свои пять пальцев.
Я наклонился через перегородку, Рози вручила мне ножницы, вату и бутылку, а потом послушно отошла в дальний конец прохода.
Ну, приступим. Я срезал, скоблил, протирал. Впрочем, ткань была некротизирована очень глубоко и чувствовать корова ничего не могла, хотя задняя нога продолжала каждые несколько секунд задевать мое бедро. Есть животные, которые не терпят никакого насилия над собой, и эта корова принадлежала к ним.
Наконец я очистил довольно широкий участок и начал обрабатывать его перекисью водорода. Я очень верю в антисептические свойства этого старинного средства (во всяком случае, когда гноя много) и с удовлетворением наблюдал, как перекись пузырилась на коже. Однако корове подобное ощущение, видимо, пришлось не по вкусу. Она неожиданно взвилась в воздух, вырвала веревку из рук фермера, отбросила меня в сторону и ринулась к двери.
Дверь была закрыта, но так обветшала, что корова с громким треском проскочила сквозь нее, даже не убавив прыти. Когда мохнатое чудовище вылетело в проход, я с отчаянием подумал: «Влево! Влево, поверни!», но, к моему ужасу, она повернула вправо, поскребла копытами по булыжнику и ринулась в тупик, где стояла моя дочурка.
Наступила чуть ли не самая страшная минута в моей жизни. Подбегая к проломленной двери, я услышал, как тихий голосок произнес: «Мама!». Нет, она даже не вскрикнула — ничего, кроме этого тихого «мама». Выскочив в проход, я увидел, что Рози прижалась спиной к поперечной стене, а корова неподвижно стоит перед ней на расстоянии двух шагов.
Услышав мой топот, корова оглянулась, затем развернулась, почти не сходя с места, и галопом пронеслась мимо меня во двор.
Подхватывая Рози на руки, я весь трясся. Ведь корова так легко могла… В голове у меня вихрем кружились бессвязные мысли. Почему Рози сказала «мама»? Ведь прежде я ни разу не слышал, чтобы она произнесла это слово. Хелен была для нее «мамочка» и «ма-а!». И почему она словно бы даже не испугалась? Но ответов я не искал, испытывая только невероятную благодарность судьбе. Как испытываю ее и теперь, когда вижу этот проход.
На обратном пути мне припомнилось, как с Джимми во время одной из его поездок со мной случилось почти то же самое. Правда, не столь страшное, потому что он играл в проходе перед открытой дверью, выходившей на луга, и не оказался в ловушке, когда корова, которую я осматривал, вырвалась и побежала в его сторону. Я ничего не успел увидеть, услышал только пронзительное «а-а-а!». Однако, когда я выбежал из стойла, Джимми, к величайшему моему облегчению, мчался через луг к машине, а корова рысила в противоположном направлении.
Реакция Джимми была типичной для него, потому что, попадая в тяжелое положение, он сразу же громкими воплями оповещал всех об этом. Когда доктор Аллинсон приезжал сделать ему прививку, он, не успев еще увидеть шприца, уже отчаянно выл: «Ой-ой-ой! Больно будет, ой-ой-ой!». А добрый доктор, родственная душа, гремел в ответ: «И будет! И будет! О-о-о! А-а-а!». Зато нашего дантиста Джимми сумел-таки перепугать насмерть. По-видимому, его потребность вопить выдерживала и общую анестезию. Долгий дрожащий стон, который мой сын испустил, уже вдохнув газ, вверг бедного врача почти в панику.
На обратном пути Рози старательно открывала ворота за воротами, а когда мы миновали третьи, вопросительно посмотрела на меня. Я понял: ей ужасно хотелось поиграть в ее любимую игру. Она обожала, чтобы ей задавали вопросы, как Джимми обожал засыпать вопросами меня.
Я повиновался этому сигналу и начал:
— Назови мне шесть голубых и синих цветов.
Рози разрумянилась от удовольствия, уж их-то она знала!
— Колокольчик лесной, колокольчик раскидистый, василек, незабудка, вероника, фиалка.
— Умница! А теперь… ну-ка, шесть птиц!
И опять румянец, и быстрый ответ:
— Сорока, кроншнеп, дрозд, ржанка, овсянка, грач.
— Замечательно! Ну, а теперь назови мне шесть красных цветов…
И так далее и тому подобное, день за днем, с бесконечными вариациями. Тогда я толком не понимал, какой я счастливец. Работал я буквально круглые сутки и тем не менее много времени проводил со своими детьми. Столько мужчин с таким усердием трудятся во имя семейного очага, что практически не видят своих детей. А какой же тогда это семейный очаг? Слава богу, у меня все сложилось иначе.
И Джимми, и Рози, пока не подошли их школьные годы, чуть ли не целые дни проводили со мной на фермах. А Рози, всегда очень заботливо меня опекавшая, по мере приближения ее первого школьного дня начала относиться ко мне прямо-таки по-матерински. Она действительно не в силах была понять, как я сумею обойтись без нее и, когда ей исполнилось пять, постоянно из-за этого тревожилась.
— Папа, — говорила она с глубокой серьезностью, — вот я пойду в школу, как же ты останешься без меня? И ворота открывать, и доставать лекарства из багажника — и все самому. Тебе же будет очень трудно.
Я старался ее разуверить, гладил по голове и повторял:
— Конечно, Рози, я знаю. Мне очень будет тебя не хватать, но как-нибудь я справлюсь.
И в ответ всегда солнечный взгляд, улыбка облегчения, утешающие слова:
— Ну ничего, папа, я ведь буду ездить с тобой каждую субботу и каждое воскресенье. Значит, ты сможешь немножко отдохнуть.
Пожалуй, только естественно, что мои дети, наблюдая с самого раннего возраста работу ветеринара, замечая, какую радость дает она мне, выбрали себе профессию сразу и безоговорочно: они будут ветеринарами!
Намерение Джимми я мог только одобрить. Он был крепким, закаленным мальчуганом, и, конечно, тяготы нашей практики покажутся ему пустяками, но мне была нестерпима мысль, что мою дочурку будут лягать, бодать, сбивать с ног, топтать, не говоря уж о навозной жиже и прочих прелестях. В те дни ведь не было металлических станков, чтобы удерживать буйствующих гигантов, зато в немалых количествах еще держались рабочие лошади, а именно они постоянно отправляли ветеринаров в больницу то со сломанной ногой, то со сломанными ребрами. Рози твердо решила, что практиковать она будет в сельских краях, а уж такая жизнь, на мой взгляд, годилась только для мужчин. Короче говоря, я убеждал ее, убеждал, пока не переубедил. Поступив наперекор и своей природе, и своим принципам.
Как отец я никогда не стремился обязательно поставить на своем и был глубоко убежден, что детям полезней всего следовать своим наклонностям. Но, когда Рози стала долговязым подростком, я не скупился на самые прозрачные намеки и даже прибегал к откровенно нечестным приемам, старательно подбирая для ее назидания случаи пострашнее и процедуры погрязнее. В конце концов она решила, что будет лечить людей.
А теперь, когда я вижу, сколько девушек учатся в ветеринарных колледжах, и вспоминаю, как отлично работали у нас две молоденькие практикантки, я начинаю сомневаться, правильно ли я поступил.
Однако Рози — хороший доктор и счастлива, а родители никогда не бывают уверены, что поступали правильно, какие бы наилучшие побуждения ими тогда ни руководили.
Впрочем, все это было еще в далеком будущем, а пока на обратном пути с фермы мистера Биннса моя трехлетняя дочка, примостившись рядом, уже вновь с чувством выводила первый куплет своей самой любимой песни: «Беззаботные руки швыряют на ветер мечты!».
Имбирные пряники
Патока, сушеные фрукты и имбирь чаще всего использовались йоркширскими хозяйками, когда они пекли что-нибудь сладкое к чаю.
