Илья Гилилов - Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса
Он - великий и смелый Стругальщик слов, или, если назвать его одним метким словом в его же собственной манере, - Логодедал. Все его фразы совпадают с его обликом и поведением, как если бы они специально заучивались, чтобы развеселить всех опечаленных на свете; его рассуждения рассеивают все обманы и заблуждения, они в состоянии сдвигать с места камни, возвращать разум безумным, опорожнять мочевой пузырь, распутывать самые тугие узлы подагры, исцелять там, где престыженная Природа низко опустила свою голову, а Медицина показала свою спину. Он является не только Противоядием от всех печалей, но и пожизненным Охранителем вашего веселого настроения. Любой, находящийся в его компании, забывает обо всем на свете; имея дело с ним, человек не нуждается ни в каких колледжах. По мнению многих, он поддерживает свою жизнь за счет того, что выпускает из себя больше воздуха {# Полагаю, что он делает это через переднюю часть, а не через заднюю.}, чем вдыхает. Опасаются, что его брюхо может подать иск в суд лорда-канцлера против его рта, который выбалтывает из себя всю поглощаемую пищу. В любой компании он становится Главным Языком, и если можно надеяться на появление вечного двигателя, то только отсюда. Он засыпает вас вопросами: Как дела? Какие новости? Приходилось ли вам путешествовать? Каково там? Как вам понравилась моя книга? И тысяча пустейших вопросов сыплется из него без умолку, без всякой жалости к тому, кто оказался его жертвой.
Чтобы еще лучше представить себе этого непревзойденного путешественника, вам полезно будет узнать, что он часто сиживает в самых непринужденных компаниях за уставленным яствами столом, и хотя он восседает там как гость, но подается, скорее, в качестве особого блюда, и при этом он старается ничего от себя не оставить впрок для следующего дня. И в заключение скажу о самом главном в нем: это настолько независимый Автор, что он хотел бы всегда оставаться только самим собой, не нуждаясь в том, чтобы его Книгу связывали с ним. Здесь заканчивается Характеристика, сопровождаемая Характеристическим Акростихом.
ВСТУПЛЕНИЕ
К ВИРШАМ, КОТОРЫЕ ЗА СИМ СЛЕДУЮТ
Здесь, благородный Читатель, я представляю тебе хвалебные и панегирические стихи некоторых наидостойнейших Умов этого Королевства, сочиненные особами выдающихся достоинств и высокого положения, не менее известными своими заслугами, чем блестящим остроумием; ныне эти особы соблаговолили снизойти до того, чтобы попытаться возвысить и украсить мои вымученные писания, невзирая на их очевидные недостатки (которые я чистосердечно признаю), несравненными и изысканными плодами своей утонченной фантазии, выраженными ими на самых просвещенных языках мира. Здесь, в своей книге, я выставляю для твоего обозрения такое невиданное изобилие стихов, ее восхваляющих, подобно которому ты не найдешь ни в одной другой книге из всех, напечатанных в Англии за все эти сто лет {В самом деле, ничего подобного в английской литературе до этого не было (и после - тоже).}, но я прошу тебя не приписывать появление этих лестных стихов какому-то честолюбивому хумору моему, как будто это я сам неотступно выпрашивал и вымаливал у столь многих сильных мира сего, чтобы они похвалили мою книгу. Ибо могу уверить тебя, что я не обращался и к половине сих достойнейших мужей за хвалебными виршами, которые я теперь разглашаю перед всеми; бяьшая часть из них была послана мне вполне добровольно моими благородными друзьями, хотя я даже не ждал от них такого учтивого внимания. Когда же я увидел, что количество этих похвальных строк возросло до неимоверности, то решил внести свыше тысячи из них в Индекс Очищения и не допустить, таким образом, до печатного станка. Однако Его Высочество Принц (который милостиво соблаговолил быть Меценатом моей книги), узнав, что я собираюсь столь многое скрыть от мира, дал мне строгое и безусловное повеление отпечатать все стихи, которые я прочитал Его Высочеству. И вот, в силу этой неотвратимой обязанности, на меня возложенной, я довожу теперь до сведения всего мира обильнейшую поэтическую рапсодию, а именно стихотворения, коими мои просвещенные друзья столь щедро одарили меня и в которых многие из них сделали меня предметом своих свободных и веселых шуток, и это, как я надеюсь, побудит тебя, осмотрительный и вежливый Читатель, воздержаться судить обо мне до тех пор, пока ты не прочитаешь всю мою книгу до конца.
ПАНЕГИРИКИ В ЧЕСТЬ КОРИЭТА
{Для ознакомления читателя здесь приводятся лишь некоторые панегирики. (c) Перевод Е. Фельдмана.}
ГЕНРИКУС {*} ПУЛ начинает:
{* Почти все имена авторов панегириков латинизированы.}
Я Тома видел раз, но труд его - ни разу,
И все ж обоих полюбил я сразу.
Ведь автор с книгой связаны взаимно:
Кого ни пой, другому - честь и гимны.
Сей труд не осквернит язык вонючий:
Сей труд составил Кориэт могучий.
Диковинками груженое судно
Тебе, Читатель, залучить нетрудно:
Ты автору будь просто благодарен
И щедро будешь автором одарен,
Который видел в странствиях поболе,
Чем многие кудесники дотоле;
Он, описав чудесные картины,
Согражданам их представляет ныне.
Пять месяцев он пробыл за границей.
И что ж, молчать? Куда ж это годится?
Дать нужно, Томас, Музе попытаться
Искусством иноземным напитаться
И, проглотив заморские секреты,
Домой вернуться и срыгнуть все это.
ГЕНРИКУС ПУЛ заканчивает.
РОУЛАНДУС КОТТОН начинает:
Дрейк, Магеллан, Колумб - храним доныне
Мы в памяти их имена-святыни.
Но их деянья и твои деянья
Я, Кориэт, сравнить не в состояньи.
Но что ж никто отметить был не в силе,
В какие дали Тома парусило?
Пять месяцев в пути (пешком, как правило!),
Кого б при этом здравье не оставило?
Без книги, что твой тяжкий путь итожит,
Сегодня мир прожить никак не сможет.
Твой труд прочтут под крики одобренья.
Ни в ком из нас не зародится мненье,
Что ты, тельца принесшая нам телка,
Свой путь прошел без смысла и без толка.
Люби свой труд, как первенца. А буде
Найдутся где завистливые люди,
С насмешкой предложу им за придирки
Пройти твой путь с сумой дыра-на-дырке.
Но жаль, что ты за правду так болеешь,
Что и себя при этом не жалеешь.
Зачем сказал ты своему ребенку,
Сколь вшей и гнид собрал ты на гребенку?
Что коль восторг ты вызвал тем у детки
И станет детка много вшивей предка?
На этом, Кориэт, уж ты прости мне,
Твоим талантам кончу петь я гимны.
Ослу про уши толковать негоже;
Про гребень петуху, пожалуй, тоже.
Ах, сможет ли обыкновенный смертный
Столь быстро обозреть весь люд несметный?
Конечно, сможет. Средство есть простое:
С луны людишек взглядом удостоя!
Другой художник, суетись и ерзай,
Тебя изображая кистью борзой.
Я умоляю: не сочти обузой,
Договорись ты с собственною Музой,
Отметь, отец твой был угрюм иль весел?
Сколь много торс твоей мамаши весил?
Решались ли в семье дела на равных,
И если нет, то кто в семье был в главных?
Сколь долго ты в мамаше копошился,
Пока ползти на выход не решился?
Какие звезды ублажают скопом
Тебя, дружок, в согласье с гороскопом?
Как звали повитуху и соседку?
Где гнезда родовые вили предки?
Кто пестовал тебя? И где, бывает,
Наш Айсис {*} ныне влажный лик скрывает?
Где ныне Кейм {**} струится говорливый,
Чей брег тенистый покрывают ивы?
Поведай нам, чтоб юноша упорный
Вслед за тобой пошел тропою торной.
Итак, пиши! Одно мне только страшно:
Ты семя не на ту уронишь пашню,
И дурень, время на твой труд потратя,
Как ты, навек останется дитятей!
{* Название Темзы в Оксфорде.}
{** Река, на которой стоит Кембридж.}
РОУЛАНДУС КОТТОН заканчивает.
ЯКОБУС ФИЛД начинает:
Из Томов, коих видел белый свет,
Всем Томам Том - наш славный Кориэт.
Том-коротышка мышкой в пудинг влез,
И там замолк и с наших глаз исчез.
Том-дудочник, что всех здесь развлекал,
Ушел навек - веселья след пропал.
Том-дурень в школе греков зря зубрил:
Наш Том на греческом с пеленок говорил.
Осленок-Том ушам длиннющим рад,
Но не для них бесценный наш наряд.
Том-без-вранья (хотя и пустослов)
Обставил всех шутов, уродцев и ослов.
ЯКОБУС ФИЛД заканчивает.
ХЬЮ ХОЛЛАНД начинает:
ПАРАЛЛЕЛЬ МЕЖДУ ДОНОМ УЛИССОМ С ИТАКИ
И ДОНОМ КОРИЭТОМ ИЗ ОДКОМБА
ПРЕАМБУЛА К ПАРАЛЛЕЛИ
Упившись параллелями Плутарха,
Решил идти я вслед за патриархом.
Но с Римлянином сравнивал он Грека,
А я найду навряд ли человека
(Хоть мудрый Хэклит {*} обнаружил многих)
Средь наших англичан, сухих и строгих,
Носителя Улиссова апломба.
Нет, есть один; сей Брут - краса Одкомба.
Пусть Кэндиш, Дрейк {**} ходили и подале,
Но мы-то их чернильниц не видали!
