Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2009 #3
В войну Сталин вернул народу великих полководцев Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова, Багратиона, учредив ордена их имени. Придет время, вернутся к читателям и великие книги Юрия Бондарева, очищающие души, несущие добро и свет.
… И вновь стоим у ворот. В сухощавой, слегка сутулой фигуре Бондарева — что-то щемящее, грустное. Годы… Завожу разговор о прекрасных женских образах в его произведениях, и лицо Юрия Васильевича светлеет, в зрачках вспыхивают веселые искорки:
— Мужчина, потерявший интерес к женщине, — теряет самого себя, — говорит он твердо. — Меняется и характер и привычки — пропадает интерес ко всему. Героини моих романов очень разные. Господь создал женщину для любви, и это великая тайна, постичь которую способен далеко не каждый. Я чувствовал себя хорошо до семидесяти пяти лет. Даже до семидесяти шести! Но потом сдал… А в душе столько нерастраченных чувств! Вот опять весна. Всегда ждал конца февраля, когда небо станет синим, а воздух особенно будоражащим. К февралю завершал все свои романы и как-то преображался душой…
Он пожал мне руку, и мы расстались. Возвращаясь в Москву, всю дорогу думал о нашем разговоре. Какая разница между семьюдесятью пятью и семьюдесятью шестью годами? Почему Бондарев акцентировал на этом внимание? Потом дошло: любовь мужчины — это ведь тоже величайшая тайна…
ГЕННАДИЙ ГУСЕВ
НЕТ СРОКА ДАВНОСТИ!
В. Кожемяко. "Убийства в жертву "демократии". Политический бестселлер. М., "Алгоритм", 2008 г. — 256 стр.
Прочитав эту книгу, буквально набухшую праведным гневом, искренним состраданием и глубокой, не утихающей сердечной болью, читатель "Нашего современника", наверно, согласится со мной: давно патриотическая журналистика не выпускала в самую гущу "новой" буржуазно-олигархической российской элиты идеологический снаряд такой огромной эмоциональной силы.
Если бы ещё название придумалось автору посильнее, похлеще… "Убийства в жертву "демократии"… Даже самые "жирные" кавычки на обложке бессильны выразить лживую бесчеловечную суть того, что сотворили разрушители СССР в Отечестве нашем вместо демократии, вместо "социального государства", где сувереном объявлен российский народ. Тот самый народ, чьи лучшие сыны и дочери (а в перспективе — и сам он в своей исторической ипостаси) ежедневно становятся жертвами безжалостного Молоха наживы. Впрочем, не в названии дело. Виктор Кожемяко, человек высочайшей интеллигентности, вообще демонстративно сторонится всякого модного ныне (с обеих сторон политических "баррикад"!) громко- и крепкословия. Сила слова — в правде. Именно правдивость, безупречная честность — самая сильная сторона новой книги известного публициста, выстроенной как обвинительный акт против нынешнего, чужого и враждебного народу российского жизнеустройства.
…Три скорбных сюжета этого сборника особо растревожили, взволновали моё сердце. И первый из них — это рассказ о самоубийстве поэта-фронтовика Юлии Владимировны Друниной, совершённом ею осенью проклятого 1991 года. Судьбе было угодно ненадолго сблизить нас, обогреть друг друга душевным теплом — перед тем, как расстаться навсегда…
Я только ещё вживался в новую для себя, непростую роль оргсекретаря правления Союза писателей РСФСр. Летом, как обухом по голове, ударило нас с женой великое горе: погибла наша любимая старшая дочь… На Галю мою было страшно смотреть. И я, честное слово, обрадовался, когда Расул Гамзатов пригласил меня с супругой на очередной праздник "Белые журавли" — вседагестанское чествование героев-фронтовиков с участием большой группы писателей России. В составе этой группы была и Друнина. Несколько светлых незабываемых дней были мы вместе, втроём — я сразу почувствовал, что Юлия Владимировна готова принять в своё сердце хотя бы часть боли, терзавшей душу моей жены. Она ведь сама была матерью! Я тогда только догадывался, каково ей самой, только что отрекшейся от участия в работе импотентного горбачёвского Верховного Совета, раньше многих других услышавшей грозные гулы неизбежной катастрофы. И уж, конечно, о добровольном уходе из жизни такой волевой женщины и помыслить не мог!
В общем, она как бесстрашная фронтовая медсестра протянула руку новой подруге, попавшей в беду. До сих пор я думаю, что её мудрые слова, стихи, весёлые шутки помогли Гале устоять, вернуться к жизни. А самой Друниной оставались, увы, считанные дни…
Честно говоря, ничто вроде бы не предвещало скорого трагического финала. Лишь иногда, на какие-то минуты, глаза её будто замирали, лицо застывало, вся она сжималась, как пружина… Потом встряхнёт головой, раскинет руки, как птица, и воскликнет: "Что ж вы, братцы, приуныли?" И засмеется…
Вскоре она погибла. Не поворачивается язык сказать — "покончила с собой". Она именно погибла в бою, как погибал в впервые дни войны советский офицер, окружённый фашистами, швырнув под ноги себе последнюю гранату. "Погибаю, но не сдаюсь!"
И всё же… Никому до конца не понять, какой невероятной силы взрыв произошёл в её душе, — такой, что не выдержала, лопнула стальная струна её жизни. Да, она сама честно и мощно как поэт сказала об этом в своем предсмертном великом стихотворении: "…Как летит под откос Россия, не могу, не хочу смотреть!" Но это — как последний хрип человека, задыхающегося в смертельном дыму. А ведь ему предшествовала последняя трагическая иллюзия Друниной — "стоящие за демократию" у стен Дома Советов (уже поименованного "Белым домом"!) в августовские дни нерешительного ГКЧП. Она в эти дни вновь почувствовала себя девчонкой "в кругу фронтовых подруг". Но совсем скоро, как справедливо подчёркивает В. Кожемяко, после "всепоглощающего очарования" (ночные костры, дух свободы, игрушечные "баррикады" на берегу Москвы-реки) наступило "охлаждающее отрезвление"… Замечу, как точно, прицельно находит автор слова, чтобы передать сокрушающую ломку последних надежд романтика-максималиста Друниной. "Обманулась! Как многие, обманулась она… " — горестно заключает В. Кожемяко и приходит к неизбежному, исключительно важному обобщению: "Православие осуждает самоубийц. Но как быть с теми, кто доводит людей до самоубийства?"
И у читателя как бы сами собой всплывают в памяти ужасающие цифры общероссийского суицида в ельцинские и постъельцинские годы, позорное "лидерство" нашей ослабевшей экономически и морально страны среди государств, чьи граждане сами сводят счёты со своей жизнью… По-моему, вовсе не случайно книга журналиста-психолога (и, естественно, социолога) Виктора Кожемяко более чем наполовину посвящена мощной, ослепительной вспышке в постсоветской России такого смертного греха, как суицид. И словно выстрел из стартового пистолета — три самоубийства высокопоставленных, близких Горбачёву коммунистов сразу после краха ГКЧП: советник Президента СССР маршал Советского Союза Ахромеев, министр внутренних дел Пуго, управделами ЦК КПСС Кручина. Справедливо сомневаясь в том, что это были просто "срывы" психически взвинченных, испуганных, растерявшихся людей (маршал Ахромееев — Герой, сгусток воли и долга — струсил, смалодушничал?!), В. Кожемяко подводит читателя к закономерному итогу: нет, эти замечательные люди — не самоубийцы, а жертвы, принесенные "во имя демократии" жестокими людьми, утверждающими власть маммоны на развалинах социальной справедливости.
И далее — продолжение скорбного перечня жертв уже в "новом", постсоветском времени: герой Бреста Тимерян Зинатов, безработная Галина из Тамбова, Герой Советского Союза Филипп Штанько, писатель Вячеслав Кондратьев… Нельзя не согласиться с обобщающим, суровым, как приговор, неопровержимым выводом автора: "Не самоубийство это было, а настоящее убийство… Государство нынешнее убило человека — нищетой и жестокостью, бездушием и отчаянием". Нищетой — Галину; бездушием — ветеранов Зинатова и Штанько; отчаянием — автора замечательной военной повести "Сашка". И всех их, а также многие-многие тысячи неизвестных, безымянных "лузеров", "неудачников" — убило равнодушием, безысходностью, незащищённостью…
"Государство нынче не любит детей… Более того, они нынче государству в тягость", — говорит один из героев книги В. Кожемяко. Этот горький пассаж обозначает ещё одно из главных направлений массовых убийств (в сущности, геноцида) "во имя демократии" — неуклонный рост смертности и преступности среди молодёжи России. Без всякого ГУЛАГа, "кротко и без пролития крови" (как говаривали когда-то лицемерные иезуиты), новое социальное устройст-
во нашей страны "выбраковывает", то есть отправляет на тот свет, раньше, гораздо раньше времени многие сотни тысяч молодых людей — от грудничков и ясельных ребятишек до юношей и девушек в расцвете лет… Кожемяко не перегружает свои памфлеты ужасающими цифрами — они передают, говоря словами поэта, лишь "оттенки смысла". В самом деле, как представить себе миллион (два, три, десять) убиенных, безвременно ушедших из жизни? Гораздо сильнее, убедительнее звучит рассказ о безвинно погибшем хорошем русском юноше Андрее Труженикове, смерть которого стала неизбежной в условиях разгула бессмысленной жестокости, неустанно разжигаемой в "демократическом" обществе могучими, всепроникающими, как радиация, СМИ и "отвязанными" идеологами вседозволенности.
