Андрей Платонов - Том 8. Фабрика литературы
В последние два десятилетия это своеобразие Польши еще более увеличилось, потому что Польша в это время занимала положение барьера, рубежа между страной социализма и странами империализма, — империализма последних лет, авантюристического, обезумевшего, идущего на собственную погибель в мировой войне.
В. Л. Василевская жила на рубеже капитализма и социализма. Этот рубеж есть не только пространственное понятие: в нем есть и экономическое, и политическое, и духовное содержание; именно в феодально-буржуазной Польше система эксплуатации существовала в своей наиболее вопиющей и трагической форме, обрекая народ на быстрое вымирание; именно там трудовой народ испытывал острое ощущение близости нового мира, Советского Союза, — он мог его видеть даже воочию, через границу.
В послесловии к роману «Пламя на болотах» В. Василевская пишет:
«Эту книгу — результат длительных и неоднократно повторявшихся странствий по рекам Полесья и Волыни — я закончила в мае 1939 года. Она также является плодом того сильнейшего протеста, который нарастал во мне, когда я наблюдала, как погибал с голоду, боролся, подымался и вновь падал украинский и белорусский крестьянин».
Погибал с голоду, боролся, подымался, вновь падал и снова боролся в прежней Польше не только украинский и белорусский крестьянин, но и польский, как это доказано в других романах Василевской — «Земля в ярме» и «Родина».
Будущее для рабочего и крестьянина капиталистической страны отделено от них в некоторых случаях лишь пространством. Крестьянин Иван, один из героев романа «Пламя на болотах», перед своей гибелью в болотной пучине уже видел страну, куда он шел за жизнью от смерти.
«Далеко-далеко разлеглась равнина, и чем яснее светлел день, тем больше ширилась она, необъятная для взгляда, порождавшая тоску. Во все стороны простиралось болото, недоступное для человеческих ног, и казалось, что оно без конца и края. А между тем, позади проходила граница, и было все, от чего Иван убегал. И где-то здесь, совсем близко, была неизвестная страна, о которой рассказывал когда-то Петр Иванчук, страна, где мужик был человеком, а не затравленным зверем… Иван сомкнул усталые веки».
Иван уже умирал.
Василевская находит точные слова для изображения предсмертного состояния человека. Лишь тот, кто обладает очень большим талантом или сам близко ощущал смерть, способен написать такие слова про погибающего Ивана:
«Перед ним проходили человеческие лица и оставляли его равнодушным, не дрогнуло ни разу сердце; сдавленное непереносимой тяжестью… уплывала жизнь, и он не знал, чья это в сущности жизнь — чужая, какого-то незнакомого мужика, или его, Ивана. Что это была за жизнь? Как шла, какими путями?»
Равнодушие, завладевающее сердцем человека перед его смертью, есть вид особого защитного милосердия, чтобы уменьшить горе его расставания с жизнью, людьми, природой. Это предсмертное равнодушие Ивана есть открытие Василевской — открытие столь точное, словно смерть пережил сам автор. Но одна психическая или физиологическая картина смерти человека, сколь бы она ни была объективно правдива и художественно совершенна, не есть полное дело искусства. Иван умирает не от того, что он завершил свою человеческую жизнь, а потому что жить ему на родной земле стало невозможно. И поэтому его посещает мысль: он ли это жил на свете, или это была жизнь чужая, какого-то незнакомого мужика? Действительность была столь невыносима, она так долго и непрерывно мучила человека, что ему кажется, что всего пережитого не существовало и не могло существовать, — настолько все было страшно, неестественно и мучительно. «Это жил не я», — думает перед кончиной замученный человек, вспоминая свою минувшую жизнь, и эта мысль доставляет ему утешение.
Безработный Юзеф Сикорский (повесть «Облик дня»), приговоренный к повешению, не желает просить о помиловании и не понимает, зачем ему нужно помилование.
«Неужели они думают, что он стосковался по своей лачуге без окон, без печи и дверей, по неистовому крику вечно голодного ребенка, по своим дням нищего и преступника — и захочет возвратиться к ним хотя бы много лет спустя? Что ему так дорога его жизнь, беспросветная, безрадостная, затравленная жизнь? Нет. Он устал. Он уже за пределами всего, что можно перенести… Глазам уже не надо будет смотреть, ушам — слушать, усталым ногам — ходить».
Но смерть не есть решение вопроса о жизни — смерть есть только крайний, последний способ самозащиты жизни от нестерпимой муки; решение вопроса — в определении причины страданий и гибели, в борьбе с эксплуататорами, захватившими все средства труда и существования, и в победе над ними.
«С корнем, до самого основания без остатка…» — говорит про себя революционер Анатоль, выходя из зала суда после осуждения Юзефа.
Основная, главная и единственная идея творчества Василевской во всех ее вышедших книгах заключается в изображении борьбы народа — рабочих, крестьян и батраков — со своими угнетателями и в помощи этой борьбе, в подсказывании трудящимся, что им надо делать дальше, чтобы победить. Творчество писательницы всецело подчинено задаче помощи обездоленным и побежденным, ради их победы, и отсюда все свойства ее творчества.
В романе «Пламя на болотах», последнем по времени выхода в свет, изображается украинская деревня в Западной Украине, жители которой обречены на безземелье, на голод, на отчаяние, на конечное вымирание, потому что польская буржуазно-национальная диктатура все туже и туже сжимает вокруг украинской деревни смертный обруч угнетения. Пастбища, пахотные земли и даже воды экспроприируются у крестьян правительством. Экспроприация производится по разным поводам и зачастую под скрытым, обманным наименованием. Под видом ко-масации, то есть мероприятия, проводимого якобы для ликвидации чересполосицы, земли крестьян отходили к помещикам, кулакам и осадникам. Для осадников же (осадник — фигура, соединяющая в одном лице полицейского, солдата и кулака) правительство отводило лучшие земли крестьян посредством прямого их изъятия — без особых маскировочных предлогов. Под видом арендных договоров крестьяне могли ловить рыбу в водоемах лишь на кабальных условиях.
В форме «государственного порядка и законности» крестьян окружала цепь неволи; эта неволя обрекала их труд, их имущество и самую жизнь на расправу чиновников, помещиков, кулаков, полицейских, осадников, спекулянтов и прочей саранчи. В ответ убийцам и эксплуататорам крестьянство выдвигало своих героев и заступников. Надолго уводят ц тюрьму Петра Иванчука. Тоска об этом Петре, робкая надежда на его возвращение проходит как скромная песня по всему роману. Петра любит Ядвига, дочь мелкопоместной помещицы. Сама Ядвига, как и ее младший брат, — на стороне деревни, народа, но положение Ядвиги двойственное, и ход вещей, сила обстоятельств заставляют, в конце концов, Ядвигу выйти замуж за Хожиняка, осадника, навсегда оставив, таким образом, надежду на встречу с Петром, на свое человеческое и женское счастье.
На место Петра крестьянский народ выдвигает новых борцов за свою судьбу. Более того, народ находит такую тактику борьбы, которая не дает возможности полицейским силам подавить назревающее крестьянское движение. Эта тактика заключается во всеобщем, может быть, даже безмолвном, сговоре народа, когда против врага действует почти каждый человек, притом не обязательно самый храбрый или выдающийся, — и по общей жизненной необходимости, которая крепче, чем дружба, никто никого не выдает. Народ начинает действовать анонимно, как один большой герой, и усилия полиции найти «виновного» сводятся на нет. Подыхает собака осадника, сгорает его усадьба, сгорает хлеб — и невозможно найти, кто это сделал. Сделали это, быть может, один-два человека, однако в их руки вложена единодушная сила целой деревни. Но деревня, конечно, сплошь единодушной быть не может; в ее среде живут люди разного хозяйственного положения, разных интересов, и могут встретиться прямые враги народа и агенты полиции. Таков, например, Хмелянчук. Они могут сделать кое-что вредоносное, но остановить народное движение не могут, потому что сила народа подобна силе растущей травы и текущих рек. Это положение в некоторой степени понимает и начальник местного полицейского поста Сикора. Он размышляет таким образом:
«Что могли сделать три человека (штат поста. — А. П.) против этой организованной враждебности? Глупый Вонтор (полицейский. — А, П.), которого, в сущности, ничто не интересовало; Людзик (другой полицейский. — А. П.), воображающий, что завоюет весь мир… А что здесь когда-либо удавалось? Ничего… С злобной радостью, словно это была веселая шутка, он подумал о том, что все равно мужики прикончат их рано или поздно. Больше и ждать нечего».
