Олег Матвейчев - Суверенитет духа
А. Н. Каков ваш основной философский концепт?
О. М. У меня нет концептов в точном смысле этого слова, то есть неких слов, которые охватывают и содержат в себе другие. Вообще я считаю, что все эти кружочки из школьного курса логики с «содержаниями и объемами понятия» — очень большая натяжка. Одни слова не содержат в себе другие. «Мебель» — одно слово, «шкаф» — другое. Их происхождение различно, употребление тоже и т. д. А все попытки выстроить между ними отношения, иерархию и проч. — внешняя не нужная работа. В философии выделение главного слова, на котором якобы что-то базируется, — это фундаментализм. Казалось бы, разве не поиском таких фундаментов всегда занималась философия? Нет. Даже такая «цель философствования» уже искажает подлинную философию, которая может быть только «сама из себя» без внешней цели.
А. Н. Можно ли считать современную философию служанкой экономики?
О. М. Кто-то из мудрых сказал, что не бывает плохой поэзии: если поэзия плоха, то это уже просто НЕ поэзия. Философия, если она служанка экономики, просто не является философией. Что касается экономики, то пора уже избавляться от этой чумы — мнения о ее какой-то там первичности. Если и есть в мире что-то самое последнее, так это экономика. И это, прежде всего, знают сами богатые и те, кто обладают властью. Никто из тех, кто правит миром, давно не думает о деньгах, их решения принимаются исходя цели реализовывать проекты, отражающие какие-то ценности. А они берутся из публицистики, которая понятна правящей элите, а публицистика все берет из философии. То есть в конечном счете с большим опозданием, отсрочкой, миром все же правят философы.
А. Н. Вы с особым философским трепетом относитесь к фигуре Мартина Хайдеггера. Какое влияние оказал на вас этот немецкий мыслитель?
О. М. Я много лет поддерживаю сайт www.heidegger.ru. где выложено все, что выходило на русском языке из творчества Хайдеггера. Приходилось все это сканировать, редактировать, оформлять и проч. Что касается влияния… Само это слово еще недостаточно прояснено. Разве что в «Сфера*» Петера Слотердайка появился интересный проблеск. А вообще… Понятно, что кого ни возьми, все на всех влияли. Вычислять, в какой мере кто и на кого — бесполезно. Меня, например, больше интересует проблема не-влияния.
Меня удивляет, потрясает, как это Хайдеггер, или Кант, или Гегель, или Платон с Аристотелем НЕ повлияли на пять миллиардов человек, живущих на Земле? Ну, ладно, кто-то не имел возможности их прочесть. Но элита, учившаяся в Кембриджах и Йелях, она-то имела возможность хоть пару абзацев прочесть… Вот меня и интересует, как можно прочесть даже пару страниц великих философов и продолжать жить как прежде? Как получается, что стоят тома сочинений, изданные огромными тиражами, и люди проходят мимо? Влияние оказывается невозможным, потому что, грубо говоря, не во что вливаться вливаемому в результате влияния. А как создается сфера, которая может принимать вливаемое? Как закрывается этот сосуд от влияний? А может быть, влияний нет не только у большинства, но и у всех? Ведь говорил же Лейбниц, что монада не имеет окон, а «сходные мысли» мыслителей объясняются сходным положением в универсуме?
А. Н. Кого можно назвать вашим философским учителем? А. В. Перцева? Расскажите поподробнее о его философской деятельности.
О. М. Я слушал лекции Перцева, когда учился в УрГУ, но нельзя назвать его моим учителем. Я ведь в разное время слушал и Рикера, и Деррида, и Бибихина, но откуда такое предпочтение фонетической передаче слов письменной? Гегеля, Маркса, Хайдеггера, Ницше я читал больше, чем всех отечественных философов вместе взятых, и больше всех, чем кого-либо когда-либо мне удалось послушать.
Вообще, я считаю, мне повезло со временем и местом учебы. С одной стороны, это еще был СССР, когда платились стипендии и можно было учиться, не подрабатывая, с другой стороны, система уже настолько ослабла, что всякий дисциплинарный и идеологический контроль отсутствовал. Было время, когда я посещал университет три — пять раз за семестр, что не помешало мне получить «красный» диплом. Зато я лежал в общежитии и читал первоисточники: Платона и Канта, Шеллинга и Шелера, Маклюэна и Шопенгауэра, Шестова и Бодрийара…
В Москве трудно такое представить. В МГУ учат «светила», а значит, надо именно их посещать и читать, и контроль за первым философским факультетом страны оставался. Я общался с коллегами, и они мне завидовали. «Вот, — говорили они, — а нам приходится ходить на какие-то семинары, слушать какие-то лекции, обязательная посещаемость»…
Разительно отличались и наши научные работы. Я часто писал в форме эссе. Это вообще никто бы не допустил в МГУ к защите. В цитируемых источниках у меня никогда не было ни Нарского, ни Ойзермана, ни вообще никого из интерпретаторов, тем более советских. Только Гераклит, Парменид, Кант, Гегель, Хайдеггер и др. В худшем случае Леви-Стросс или Хабермас какие-нибудь.
Есть так называемая «пирамида обучения», согласно которой лучше усваивается материал не из лекций, а из дискуссий. Вот в этом смысле философское общежитие — лучший учитель: «Спасибо партии родной за пятилетний выходной!». Проходишь, бывало, в три часа ночи по коридору: из одной двери слышны звуки хорошего джаза-cool, из другой доносятся стихи, это собрались пять пьяных мужиков и читают друг другу Гумилева и Блока, а в третьей — какой-то яростный спор: «А куда ты денешь трансцендентальное единство апперцепции, а?» — кричит один. А другой отвечает: «А оно снимается в абсолютности субъекта!». И так день за днем, ночь за ночью, пять лет.
А выше дискуссий в «пирамиде обучения» стоит «обучение других». Когда объясняешь другому — самый лучший метод. Я репетиторствовал, преподавал, писал дипломы и рефераты. Тогда не было интернета, чтобы скачать реферат или курсовую. Все работы были авторские, хенд-мэйд, точнее из головы, брейн-мэйд. Я написал штук 25 дипломов, и пять диссертаций на заказ, курсовые и рефераты не считал. Вот в работе над всем этим я и учился.
А. Н. Каково, на ваш взгляд, развитие философии в провинциальных вузах? Можно ли найти в них неоправданно забытые имена?
О. М. Только там их и надо искать. Кто-то сказал же, что гении рождаются в провинции, а умирают в столице… Шутка. Хотя сейчас, благодаря интернету, вообще уничтожается оппозиция столичности и провинциальности. На мой взгляд, следующий «ИЗМ», который придет после постмодернизма, будет требовать имперскости, столичности. Он будет отрицать провинциальность, маргинальность и всякую нетождественность, свойственные постмодерну. Никакой мутности, полутонов и полунамеков. Чистота смысла, тождества, благородство происхождения вместо постмодернистских мутаций и влияний контекста. Отвага, риск и смелость суждений, никаких самокомментариев, самооговорок, кавычек и самостираний, как в постмодерне. Так что забудьте провинцию…
С другой стороны, имперский язык центра сам мутировал в постмодерн, который сейчас есть признак столичности и интеллигентности. Тогда настоящее самовитое, наглое и имперское живое слово надо искать в деревне? Вряд ли. Что не в традиции — то плагиат, без механизмов трансляции духа деревня будет давать чудаков, не более. Стоит ли бежать в глушь, предаваться эскапизму? Хотя эскапистское существование — совсем не то что «провинциальный вуз», который просто плохая копия вуза столичного, но и оно возможно только на основе предшествующих ранних практик трансляции духа. Куда ни кинь — всюду клин. Так что не знаю я, где искать имена, забытые и не забытые. Нет гарантированного привилегированного места. Дух дышит, где хочет.
А. Н. В статье «Гуманитарный манхэттенский проект» вы высказали замечательную идею об интеллектуальном прорыве русских философов. Как вы думаете, готов ли сегодняшний российский бизнес пропагандистски поддержать интеллектуальную сферу (в частности, русскую философию)?
О. М. Бизнес тратит огромные деньги на искусство, культуру, религию, благотворительность, науку. Ноя пока ничего не слышал о поддержке философии. Видимо, это связано с тем, что философия себя не проявила некой «гарантированной ценностью». Или же государство, интеллектуальное, культурное сообщество не поставило на философии печать — свидетельство такой ценности.
Бизнесмены, если быть честным, не очень разбираются в сфере абсолютного. Например, если перед олигархом поставить скрипача, он вряд ли, даже послушав его, сможет определить — гений он или нет, тем более, если это молодой скрипач. Олигарх будет судить по внешним приметам: по дипломам, по отзывам музыкальных корифеев. Он любит поддерживать то, что уже точно является ценностью. Например, яйца Фаберже, Эрмитаж или Большой Театр. На самом деле чести нет в том, чтобы поддержать то, что не может упасть. Честь и бессмертие олигарх может себе завоевать, если поддержит то, что нарождается, если разглядит гения на взлете, и именно благодаря ему этот гений взлетит.
