Дмитрий Юрьев - Режим Путина. Постдемократия
И на всех этапах, на всех уровнях «гайдаровских реформ» абсолютизация методов вела к забвению цели и уходу от внятной оценки реальных последствий политики. Сталкиваясь с жестоким, недобросовестным по аргументации и социально опасным противостоянием широкого оппозиционного фронта – от радикальных коммунистов до «красных директоров», – реформаторы отметали как несуществующие вместе с нечестными и демагогическими подтасовками «контрреформаторов» и те острые и абсолютно реальные проблемы, которые пронизывали социальную жизнь страны (и не находили при этом адекватного выражения в общественном мнении, в СМИ).
Кроме того, не сумев организовать кадровой революции, которая соответствовала бы по своему масштабу политическим и экономическим переменам, российские реформаторы 90-х годов вынуждены были опираться на партийно-советский кадровый резерв, на людей, не имеющих представления ни о каких технологиях власти и управления, кроме коммунистических. И это трудно поставить им в вину в отличие от стран Восточной Европы и Латинской Америки, Россия так долго находилась под пятой патерналистской власти, что навык самостоятельного, ответственного существования был практически утрачен во всех слоях общества.
Соответственно и размах «либерального беспредела» – глубоко популистского, коммунистического по сути – оказался в России вполне сравним с аргентинским. Причем зачастую некоторые реформаторы были абсолютно всерьез убеждены в своем священном, как частная собственность, праве хапать без конца и без краю, наивно отождествляя уровень достигнутой обществом свободы с собственным правом конвертировать свою причастность к этой свободе в огромные гонорары.
Однако между Россией после 2000 года и Аргентиной – зияющий провал. И провал этот – в размере того скачка, который пришлось бы сделать двум странам в случае успеха модернизации…
Преобразования в Аргентине были попыткой вдохнуть новую энергию в затхлый, неэффективный, полуразложившийся и коррумпированный популистский капитализм. То есть в систему власти и хозяйствования, когда навыки свободной жизни испорчены, опошлены, но никогда окончательно не пресекались. Поэтому то, что сделал Доминго Кавалло под крышей президента Менема, было всего лишь попыткой косметического ремонта. Социальная база аргентинской системы существования осталась без изменений. И очень скоро спровоцированный жесткими экономическими мерами временный подъем окончился пшиком – а вслед за пшиком последовал взрыв.
Российские реформы 90-х стали прологом процессов, которые должны были после 2000 года трансформироваться в подлинную модернизацию страны. Они породили тектонические изменения в социальной психологии, в практике хозяйствования, в самой основе взаимоотношений населения с экономической реальностью. Поэтому и сами «недореформы», и низкое качество политико-экономической элиты – все это было лишь «малой поправкой» к грандиозному процессу, имеющему целью самозарождение нового общества.
Однако «стратегические разработчики» Путина оказались несоразмерны этому масштабу задач. Отличаясь от предшественников – либералов гайдаровского призыва – большей деловитостью и прагматизмом, они были столь же (если не в большей степени) неспособны к адекватному, незашоренному восприятию реальности.
Достаточно четко отслеживая проблемы, связанные с результатами недореформаторской политики ельцинского периода – с отсутствием базы для легализации реформ, с теневым характером управления социально-экономическими процессами в России, «модернизаторы» предъявили стране на рубеже веков новый миф, который был достаточно успешно внедрен и усвоен массовым сознанием в самых разных слоях и группах, на всех уровнях власти и общества.
Это – миф, абсолютизирующий значимость процесса «легализации реформ», миф, подменяющий этим процессом (реформаторства, «модернизации») единственную цель любых модернизаций – реальное улучшение жизни людей. В результате внедрения этого мифа, достаточно ярко и убедительно связанного с действительно существующими общественными проблемами и тревогами, произошла опасная подмена понятий. И у лидеров правящей команды, и у ее идеологов, и у чиновничества, и у бизнеса, в общем, практически у всех социально активных возникло иллюзорное представление о возможности быстрой и эффективной «предпродажной подготовки» России.
Вкратце содержание модернизаторского мифа выглядело так. В течение десяти лет ельцинских реформ ничего не удавалось делать правильно и последовательно. Президент Ельцин – во всяком случае после 1993 года – не пользовался доверием народа. Контролируемая левыми Госдума не принимала нужные законы. Олигархи лоббировали принятие невыгодных для страны решений на всех уровнях исполнительной власти. «Губернаторская вольница» разрушила управляемость страной на региональном уровне.
А раз теперь у президента большой рейтинг, регионы присмирели, в Госдуме – лояльное большинство, а в правительстве на ключевых должностях – честные технократы, значит, достаточно залатать очевидные прорехи – и все наладится. Хорошие законы позволят вывести из тени экономические отношения, и рынок наконец начнет эффективно саморегулироваться. Равноудаленные олигархи перестанут доить госбюджет и примутся за честную конкуренцию во имя роста российской экономики. Региональные власти превратятся из удельных князьков в «государевых людей», обеспечивающих нормальное, здоровое развитие бизнеса, производства и социальной сферы на местах.
Тем самым была сформирована вполне четкая и обозримая программа первого срока Владимира Путина – программа, создающая у ее авторов и заказчиков опасную иллюзию «скорого дембеля». Казалось бы, достаточно навести порядок, принять законы и запустить процесс – и можно выставлять акции ОАО «Россия» на открытые, честные и прозрачные торги. Дальше все пойдет само собой: в страну потекут инвестиции, люди начнут жить все лучше и лучше, а завершившая свои труды команда менеджеров получит возможность перейти к дальнейшим делам, осыпанная благодарностями и иными свидетельствами успеха.
Трудно сказать, лучше или хуже эта иллюзия, чем пафосный миф команды Гайдара о «правительстве-камикадзе». Результаты похожи. И в том и в другом случае внимание было уделено инструментарию, а не целям его применения. И в том и в другом случае власть оказалась совершенно не готова к ответу на вопрос «а дальше что?» И в том и в другом случае и политический класс, и бизнес, и общество оказались дезориентированы в преддверии серьезных, системных перемен.
Вот почему грандиозная, пирамидальная глыба тектонических изменений в структуре, стиле поведения и системе ценностей общества осталась перевернутой пирамидой, упирающейся в единственный источник власти и устойчивости режима – в первое лицо государства.
ПЕРВОЕ ЛИЦО, ЕДИНСТВЕННОЕ ЧИСЛО
– Ваша хваленая демократия нам, русским, не личит. Это положение, когда каждый дурак может высказывать свое мнение и указывать властям, что они должны или не должны делать, нам не подходит. Нам нужен один правитель, который пользуется безусловным авторитетом и точно знает, куда идти и зачем.
– А вы думаете, такие правители бывают?
– Может быть, и не бывают, но могут быть…
Владимир Войнович.«Москва 2042»Всенародно избранный президент как единственная общепризнанная новация в российской государственности после 1991 года. – Преобразования в России: история укрепления самодержавного архетипа. – Горбачев и демократия (1990–1991). – Россия после СССР: кризис руководства (1991–1993). – Ельцин: «народный трибун» и «царь Борис» (1991–1999). – Как Ельцин искал преемника. – Путин: востребованный никто (1999). – Дистиллированный президент.
Государственность в полном объеме возникает лишь тогда, когда все ее элементы – собственно власть, истеблишмент, а также народ и его сознательная, организованная часть (гражданское общество) – соединены вместе множеством жизненно необходимых связующих нитей-коммуникаций: средствами массовой информации, правом, национальным самосознанием, идеологией, социальным взаимодействием и т. д. У нас же вместо единого организма «власть – общество – народ» возникла ничем не связанная, химерическая конструкция из безответственной и невменяемой элиты, призрачного (а на самом деле фиктивного) гражданского общества и народа-маргинала. Страны не получилось.
Единственным элементом новой российской государственности, который прошел всю необходимую процедуру общественной легитимации (был задуман и предложен для обсуждения политиками, введен решением всенародного референдума, признан элитой, четыре раза подтвержден в ходе общероссийских выборов и продолжает находиться в центре политической конфигурации страны), остается пост президента.[16] И человек, который этот пост занимает. Введение поста президента оказалось единственным программным требованием, выдвинутым на исходе советской эпохи и осуществленным в полном объеме, и единственным же социально-политическим установлением, эффективно внедренным в государственный механизм и в массовое сознание после распада СССР
