Мина Полянская - Я - писатель незаконный (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)
______________
* В 1966 году при содействии Александра Свободина пьесу "Волемир" удалось опубликовать в Праге на чешском языке в журнале "Дивадло" (театр). Собственно, это была первая публикация драматургического произведения Горенштейна.
Впоследствии, во времена горбачевской перестройки, "когда раскрылись архивы и заговорили свидетели", Горенштейн узнал, что запрещение пьесы оказалось делом рук Михаила Шатрова (Горенштейн лично читал его доносы), не взлюбившего его, Горенштейна, на памятной встрече с американским драматургом Артуром Миллером, приехавшим в Москву в 1964 году (пьеса Миллера "Случай в Виши" репетировалась "Современником"). Олег Ефремов пригласил на встречу Горенштейна, и молодой драматург - окрыленный приглашением на столь важное мероприятие в столь важный кабинет - явился задолго, чуть ли не за час до назначенного времени. Вдруг в кабинет вошел упитанный, невысокого роста человек с густой черной шевелюрой, в дорогом костюме и посмотрел на Фридриха "бдительным сторожевым" взглядом. Внешний вид Фридриха в рваных киевских ботинках как то сразу не понравился ему, и человек в костюме велел ему немедленно уйти. Решив, что перед ним непроинформированный администратор, Горенштейн сказал:
- Если вы администратор, то по поводу моего приглашения обратитесь к главному режиссеру или к директору театра.
- Я не администратор, - сказал человек, - я драматург Шатров.
- Если вы драматург Шатров, то занимайтесь своим делом. Я - драматург Горенштейн.
Олег Ефремов лестно представил Горенштейна Артуру Миллеру и его жене-шведке, и они уделили ему много внимания. Он чувствовал себя таким счастливым, окруженным милейшими людьми, что не замечал бдительного ревнивого взгляда драматурга Шатрова. В заключении жена американского драматурга сфотографировала всех участников замечательно удавшегося вечера. Горенштейн долго потом не мог понять, почему его пьесы, которые, казалось бы, соответствовали духу времени, так упорно отвергаются театральной цензурой. Зато "пьесы Шатрова косяком шли на сцене, по которой вышагивали кремлевские курсанты, держа карабины с примкнутыми ножевыми штыками. Большевики с человеческими лицами актеров театра "Современник" вызывали бурные аплодисменты прогрессивной публики"*.
______________
* Ф. Горенштейн. "Сто знацит?" Зеркало Загадок, 7, Берлин 1998.
***
Кипят страсти человеческие в грешном мире, кипят они и на литературном Олимпе. Зависть - одна их сильнейших человеческих страстей. Для того и придуман был остракизм, чтобы, как говорил Плутарх, "утишить и уменьшить зависть, которая радуется унижению выдающихся людей"*. Иешуа Га-Ноцри погубила трусость людская, говорит Булгаков, а согласно евангелическим текстам - зависть людская погубила Иешуа, впрочем, как и самого Михаила Афанасьевича. Н. Чуковский сказал однажды, что Борис Житков, автор гениального романа "Виктор Вавич", который "не пропустил" С. Маршак, умер "от ненависти к Маршаку". "С. Маршак, - писал Горенштейн в последней своей работе, - отличается от М. Шатрова-Маршака лишь талантом, но не нравственностью. Оба нелитературными методами утверждали себя в литературе: устранением конкурентов".
______________
* Плутарх, "Биография Фемистокла".
Горенштейн пришел в восторг от романа "Виктор Вавич" Бориса Житкова, книгу которого "Что я видел?" полюбил еще в детстве. Он был потрясен тем, что роман, написанный почти в то же время, что и повесть "Белеет парус одинокий" и на ту же тему, однако же оказавшийся на несколько "уровней" выше, был "похоронен" для двух поколений читателей. "Б. С. Житкова можно было устранить, - писал он, - если не во всем, так во многом - хорошо знакомая мне информационная блокада. Такое не прощают - попытку заживо похоронить, как похоронили заживо всей совписовской похоронной командой замечательный роман Бориса Житкова "Виктор Вавич".*
______________
* Ф. Горенштейн, Как я был шпионом ЦРУ. Зеркало Загадок, 9, Берлин 2000.
Горенштейн не случайно "обыгрывает" две фамилии: Маршак и Шатров. Шатров - псевдоним знаменитого драматурга-ленинца. Настоящая его фамилия Маршак. И Самуил Маршак, и Михаил Маршак явились гонителями талантливых писателей. Первый - Бориса Житкова, второй - Фридриха Горенштейна. Факт, что "гонители" оказались под одной фамилией, казался символом Горенштейну, верившему в знаки судьбы и повторение судеб. Драматург не только по профессии, но и по внутренней сути, он казалось бы нащупал фабулу собственной "драмы судьбы". Узнав же о частностях истории трагической невстречи романа Житкова с читателем, он утвердился в своем мнении. И в самом деле, как мал космос и тесен мир вокруг него, и враждебные личности из "московской" молодости возвращаются к нему неотвратимо, как в греческой трагедии. Горенштейн полагал, что в Берлине будет недосягаем для недоброжелателей. Однако оказался вдруг на его тропе бывший лицеист Аскольдов, который незамедлительно напросился к Горенштейну в гости. Затем, пригласив Горенштейна к себе, на порог не пустил, а водил долго зачем-то по улицам
(Горенштейн показал нам этот довольно-таки протяженный маршрут), а потом в течении всех двадцати двух лет берлинской жизни активно препятствовал интеграции Горенштейна в немецкие "инстанции" культуры и искусства, не давал заработать на "кусок хлеба", "перекрыл воздух", как говорил Горенштейн. А что же касается драматурга Шатрова, "черного человека" его жизни, то похоже тень его следует за ним по пятам - с той самой встречи с Артуром Миллером. И угораздило же его прийти тогда в кабинет Ефремова на час раньше!
В последнем, (еще) неопубликованном своем романе "Веревочная книга", которому я посвящаю одну из глав моих записок, фигурирует драматург-завистник и доносчик булгаринского замеса и масштаба по фамилии Маршаков.* Именно эти страницы романа Горенштейн перед смертью продиктовал на магнитофонную ленту, и я познакомлю с ними читателя во второй части книги.
______________
* Виктор Топоров в некрологе Горенштейну "Великий писатель, которого мы не заметили" ("Известия", 12 марта 2002 года) писал: "И в ход была пущена самая эффективная из групповых практик - практика замалчивания, если не остракизма. Индекс цитируемости Горенштейна в отечественной прессе непростительно ничтожен.... Получается, что ушел великий писатель, которого мы не заметили? Получается так. Получается, что ушел великий писатель, которого одни заметили, а другие замолчали. Сам Горенштейн сказал бы, что оба эти грехи равновелики".
"Нелитературные методы" литературного Олимпа Горенштейн изобразил в одном из своих бурлесков:
Вцепился в бороду поэт
Другому лирику поэту,
А тот в ответ ему газету
Как кляп воткнул в орущий рот...
Ну и народ....
Для Анны Самойловны, не сумевшей опудликовать "Зиму 53-го года" Горенштейна, опасно привычная "сатанинская" фраза Воланда о несгораемости рукописей, стала "дурным знаком", оправданием замалчивания талантливых авторов.
"Пушкин, который поставил рядом два эти слова - "усердный" и "безымянный", - писала Берзер, - сам не мог стать летописцем Пименом. И ни один писатель не может писать лишь в "пыль веков"*.
______________
* Из той же вступительной статьи Инны Борисовой.
Период "успеха" Горенштейна в кино-театральных и литературных кругах, то есть период, когда о нем много говорили, и он даже, по собственному его выражению, был "избалован вниманием" отличался характерной особенностью: при всем внимании - не подпускали к "пирогу". Подобных примеров в искусстве много: Данте, Сервантес, Моцарт... Вспоминаю лирическую "песнь" Марины Палей Моцарту в ее романе "Ланч", песнь о композиторе, у которого был успех, но не было контракта.
Период бесконтрактного успеха продолжался у Горенштейна около пяти лет. А потом он устал от безконтрактной славы, и уже следующее свое произведение никому не показывал. Он ушел со сцены, тихо хлопнув дверью, для того, чтобы писать свои выстраданные романы. Заглянем в пьесу "Бердичев", в ту ее сцену, где говорят об упехах Вили в Москве. Выходец из Бердичева, а ныне московский интеллигент, некто Овечкис Авнер Эфраимович мечтает познакомиться с известным литератором Виллей Гербертовичем, приехавшим после догих лет разлуки к тетушкам в Бердичев. В Москве Виля труднодоступен, здесь же, в Бердичеве, Овечкис запросто зашел к теткам и ждет Вилю, который вышел прогуляться. Между теушками и Овечкисом завязывается разговор, в комическом, почти детском, простодушии своем отражающим реальную ситуацию: у Вили, конечно же, успех, но какой-то неосязаемый, непонятный успех.
"Рахиль. ...А как Виля живет? Вы в Москве часто видитесь?
Овечкис. К сожалению, мы в Москве не были знакомы... Действительно нелепость: приехать из Москвы в Бердичев, чтоб познакомиться...
Злота. Вам про него Быля рассказывала?
Овечкис. Почему Быля? Я в Москве о нем много слышал.
Рахиль. А что случилось?
Овечкис. Случилось? Именно случилось... Может быть, именно случилось... Поэтому мне и хочется познакомиться с этим человеком.
