Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2002)
И поражают кубанцы, которые заглядывают в рот этому чудовищному карьеристу. Очнитесь, люди. Сунув людям 50 000 долларов, он вместе с японцами готов выселять их с Курильских островов. Подумайте, как это страшно.
Все-таки генерал КГБ в американской рубашке остается генералом. Он не может жить то без тайных операций, то без явных. Когда-то он, верно, давал десятки и сотни тысяч долларов, вербуя агентов. Теперь он склоняет к продажности русского человека.
Вот уже и местная газета зашестерила перед генералом О. Калугиным.
Любимый диктор телевидения, “тетя Валя” (Леонтьева), тоже каялась в дни свободы; события в Чехословакии, в Афганистане она поняла как все интеллигенты — ей стыдно “за нас”.
— Мне было та-ак стыдно. Это было в 68-м году. Я была в Сопоте. Ко мне подходили журналисты — польские, чешские. И вдруг перестали здороваться. Что такое? “Ваши танки топчут наших детей”.
А ей не стыдно за судьбу русских в Прибалтике теперь, в Казахстане, в Чечне?
Фальшь милосердия, душевности, скорби.
У Чехова не найти и странички, ошеломляющей нежным чувством к России. Никакого, так сказать, ощущения древних родов своих (и вовсе не обязательно быть дворянином). А у Бунина сколько! Как сказала про него художница М. С. Чуракова: “Я как-то ощущаю Бунина стоящим на коренной столбовой русской дороге...”
Было же такое невероятное время, когда адрес писали так: Москва, Малая Дмитровка, дом Шешкова...
Как волнует меня вот такое: “Именно здесь (как и в Переславле, Дмитрове, Коломне) со времен Ивана Калиты располагались старинные владения бояр и их размножившихся потомков. Тут земли были у Патрикеевых, у видных бояр Добрынских... у Бутурлиных, Мининых...” Часто думал об этом, когда ехал в Москву из аэропорта Внуково. Где эти деревни, каким снегом их занесло?
14 июня. Уже 15-е, пятый час утра. Сижу, не сплю. Настя сейчас на пароходе катается по Кубани (вокруг города). Был выпускной бал, в третьем часу ночи сели в автобусы и поехали на пристань (б. пристань Дицмана). Я приносил Насте кофточку. Так хотелось и мне встретить ночь на катере, но Настя не пустила. Как быстро деточка выросла! Как красива была, когда одевалась на вечер. Господи, защити ее, возьми под свою руку, внуши ей благие чувства и даруй счастья на земле. Сидел в зале во время вручения аттестатов зрелости и вспоминал 73-ю школу в Новосибирске, свой выпускной вечер. Было это 58 лет назад.
18-е. Приехал из Америки Атаман казачьего войска в зарубежье A. M. Певнев. Наследник белогвардейцев ступил на кубанскую землю. Выстроились казаки на станции. Мгновение истории. В Доме офицеров никто не додумался сказать: “Они ушли в 20-м году и лежат на кладбищах разных стран, но...” В 56-м году, когда один казак с женой вернулся из Европы, сестра его сказала ему: “Чего приехал? Здесь уже давно никого нет”. Эту трагедию уже никто не чувствует.
19-е. Умер Лев Николаевич Гумилев.
12 ноября. В воскресенье состоится навязанный жителям провокационный референдум “о переименовании Краснодара”. Будет поставлен вопрос не о возвращении городу первого имени, а о “переименовании”. В теплом городе много приезжих, их казачья история не волнует, им кажется даже, что город стал существовать при них, хотя знают, что это не так. А ветераны! Они давно заколдованы лекциями о “распутной царице-немке”. Казаки еще не объединились, да и история для них — со времен раскулачивания, не дальше. Нету Екатеринодара.
10-е декабря. Приехал из Парижа писатель В. Максимов. В 50-е годы он жил в Краснодаре. Позвал на чай в музей им. Кухаренко старых знакомых. Пришел побыть хорошим товарищем и любимец крайкома партии, который в старые годы закладывал Максимова партийным сторожам. Разговор был грустный: о нынешней жизни. Вспоминается, как я был у него в Москве, он жил в одном доме с Ю. Казаковым на Бескудниковском бульваре. Неубранная комнатенка, переводные книги в шкафу. Рассказал мне, что хотел бежать на Запад из Чехословакии, но, “понюхав Европы”, сказал себе: “Лучше я умру где-нибудь в Вологодской области, чем...” Лужков не вернул ему той квартиры на Бескудниковском бульваре. Знал бы Я. Г. Кухаренко, кого пускать будут в его большую хату, после какой казачьей погибели завздыхают нашкодившие писатели о России.
1993
Январь (Пересыпь). У соседа по стенам фотографии Сталина. Он часто с ним разговаривает.
— Я ему говорю: “Нy что будем делать? Когда прикончим этот бардак?” А он мне: “Я же тебе сказал: “Начинайте!”
8 июня. Считается (и очень многими), что хорошо жить — это преуспевать на рынке человеческих отношений, быть впереди соседа, утешить свой гонор, быть заметным. А хорошо жить, по-моему, — проснуться в Пересыпи и увидеть во дворе матушку, сорвать укропчик, наклониться к детскому ростку капусты, огурца, потрогать листья ореха, потом позавтракать с матушкой, взять тяпку и убрать сорняки, почитать что-нибудь близкое, почувствовать, как до вечера будет тянуться твое спокойнее прозябание, написать письма родным, на закате полить малину и смородину и ждать звезд на небе...
Столько раз за четверть века читал я что-нибудь до трех-четырех часов ночи умное, талантливое, гасил свет и шептал себе: “Нe мне, не мне заниматься литературой”. Так и нынче; четвертый час утра... Все так же шепчу: “...не мне, не мне...”
Еще молодая женщина жила вдали от родной Перми. Отец и мать недавно умерли: могилы их она не могла навестить. И вот утром в родительский день прилетели к ней в комнату на шестом этаже две птички. На заре они стучали сначала клювами в стекло; потом, когда она поднялась и ушла на кухню, они влетели в открытую форточку. Это были стрижи! В этих местах они задерживались редко. Целый день, а потом ночь они прыгали в комнате, не боялись, садились на руку хозяйки. Утром, когда она проснулась, их уже не было, наверное, души отца и матери прилетали...
Ну зачем к 200-летию Екатеринодара привозить сюда на празднование из Москвы “Поле чудес” (шоу-игра), а из Одессы “Клуб веселых и находчивых”?! Умерла казачья Кубань. Будут накормленные эстрадные звезды из столицы, а хористы из станиц будут полуголодные и почувствуют счастье, когда автобусы повезут всех домой...
Октябрь. Русский патриот останавливает возле базара офицера.
— Господин офицер! Вы знаете, что по Дому правительства в Москве стреляли офицеры? Солдаты отказались.
— Я там не был.
— А почему же вы не защищали русский народ? Вы будете стрелять в меня? Армия струсила. Где же честь русских офицеров? Я бы на вашем месте пошел домой и застрелился, если у вас есть оружие.
Так он разговаривал на улице часто со многими, допрашивал: где вы были в день расстрела Дома правительства господином Ельциным?
А местные коммунисты попрятались.
Я давно заметил, что для темрюкских и таманских властей Лермонтовские осенние дни, почитание какой-то там поэзии, какой-то там культуры были в тягость. Еще чуть-чуть раздражения, и они бы сказали вслух то, что, похоже, говорили втихую: “На кой черт он сюда заехал, этот Лермонтов?” Только персональная дружба (хотя это громко сказано) кое с кем из начальства давала мне возможность думать, что писателя в глухой стороне уважают. Это те пресловутые “личные контакты”, которые в течение долгого срока становятся обыкновенным человеческим общением — уже неудобно для кого-то не замечать, что ты здесь бытуешь. Истинного же расположения к писателю как частице русской культуры не ждите. Такого сознания у власть имущих нет. Почему? Потому, что культура для них не основной капитал, а добавочная приправа к жизни — как в программе “Новости”: напоследок, перед спортом, мы вам сообщаем о выставках и концертах. Но в жизни культуру ставят еще ниже, чем спорт. Спорт важнее. Нe дай Бог писателю, художнику, музыканту, не завоевавшему громкого имени, затеряться по воле чрезвычайной судьбы в каком-нибудь дальнем углу. Его низведут там до положения какого-нибудь заведующего поселковым клубом. Я говорю не о каком-то почтении и расшаркивании перед ним. Нет. Речь мной ведется о первосортности культуры. И как она воспринимается “на местах”. В Москве (все-таки в средоточии высоких талантов) вы будете чувствовать себя легче, чем в Краснодаре; в Краснодаре легче, нежели в Пабинске, Темрюке или в лермонтовской Тамани. Чем меньше ценных кадров культуры на низах, тем небрежнее взгляд на случайно появившегося в тех краях мастера. Нe будем принимать во внимание гостеванье, гастроли на праздниках, юбилеях, во время всяких мероприятий. То уже казенное великодушие, закрепленное указанием свыше; все это временное парадное собирание “звезд”. Но вот представим, кто-то из “дорогих гостей” остался там жить. Все меняется! Возгласы на проводах: “Приезжайте еще!” через несколько месяцев сменятся непрямым раздражением: “А зачем ты нам нужен?” На пятачке глухого угла творится свое местное распределение ролей, званий, доходов, кресел и табуреток. Идет борьба, все точки культуры заняты. То, что мастер свободно добыл бы себе в Москве, Краснодаре, здесь не приснится в самом сказочном сне; от чего он отказался бы везде, здесь ему и не светит. Первоклассный журналист (был такой случай), претендовавший бы в Краснодаре на заведующего отделом культуры в краевой газете или на должность заведующего отделом прозы в журнале “Кубань”, в жалком Лабинске, Темрюке или в Анапе не устроился бы даже в отдел писем. Профессионализм, мастерство, золотое перо — чепуха; главное — не трогай нашу кормушку, уезжай от нас. Так со всеми. И создается впечатление: культура — это только средство заработать, возможность пристроиться там, где газета одна, клуб один, архитекторов достаточно, а писатели вообще не нужны. Представьте, каким сором кажутся начальству “гробокопатели”: музейщики, местные историки, археологи. Их вспоминают, когда надо перед кем-то отчитаться или привести к ним заезжую, уже хорошо пообедавшую на бережку особу — чтобы она на десерт приняла еще и это... “культурно-историческое”. К сожалению, сам уровень многих местных летописцев и краеведов поистине провинциален, а лучших из них среда выталкивает вон. Поэтому, если поставить во главу угла заботу о кадрах, о спасении их, нужно обратить внимание на трудолюбивых и породистых пчел. Избрать индивидуальную опеку — важное направление в попечении культуры. Лучшие должны почувствовать, что они в цене, о них думают и их выручают. Причем лучших будем отбирать не по списку местного начальства, а после глубокого знакомства с ними, после того, как убедимся, что они в самом деле цвет исторического и культурного древа. Это легко сделать, надо только пожелать и вообразить, как бы мы сами сидели там вдалеке всеми забытые.
