KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Публицистика » Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2002)

Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2002)

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Журнал Наш Современник, "Журнал Наш Современник №11 (2002)" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

 

Если бы раньше ступить сюда! В Гефсиманском саду на горе Елеонской. Многих уже нет, и кресты в каменистом саду надписями перечисляют живших здесь в строгом уставе, приходивших помолиться, привезенных в гробах из дальних мест — всех, кто лелеял душу старой России. Нет ни матушки Варвары, ни игуменьи Марии, ни схимонахини Митрофании — они еще благословляли пришельцев после первой арабо-еврейской войны и напутст­вовали долгой беседой. “Прощай, — говорили православные из Европы и Америки, — еще раз прощай, может, навсегда, дорогая святыня!” Все они, покрытые гефсиманской землей, сиротским гробовым молчанием прибирают мою душу к оплакиванию русского несчастья и поклонению преданиям.

 

1994

Утро 21 января... Долго жил певец Иван Семенович Козловский, что казалось — он никогда не покинет нас. И люди удивились, когда он умер...

 

Писательская организация не заметила 10-й годовщины со дня смерти М. А. Шолохова. Что уж говорить о газетах.

В старой России такого быть не могло. Тогда верили в Бога, почитали святые праздники, христианские обычаи, уготовленные церковью за многие века и, молясь пред матерью Божией, знали, что за поминовением святых заветов Христа следуют заповеди короткой земной жизни: чти и вспоминай род свой, а также людей праведных, слуг Отечества, да и просто людей, мерцанием явившихся в сем мире и погасших. От девятого дня до круглых дат печали родственники, друзья и общество хранили память о человеке, оповещали о панихиде в церкви, писали статьи, воспоминания именно к этому дню. И по сей день нерушимы традиции там, где по примеру отцов соблюдают прежний ряд почитания российских дат и навыков общежития. Трудно вообразить, чтобы в Париже или в Сан-Франциско русские забыли кого-то, жившего славно в одни сроки с ними: вождя Добровольческой армии, губернатора Самары или Иркутска, великого музыканта, писателей Бунина, Шмелева, редактора русской газеты. “В 15-ю годовщину со дня смерти...” — обязательно напомнит о ком-то листок. И только в Советской России сбросят гроб со стуком в могилу, поклянутся в том, что “память о нем сохранится навсегда в наших сердцах” и потом избавят свою память от него на другой же день. Воспитанные в безбожии и зависти, советские люди даже радуются на службе чьей-то смерти, ибо освобождается для них местечко под солнцем. Ведь жизнь советская — невыносимая лютая борьба друг с другом. Именно после смерти простого ли, знаменитого человека начинаются публичные пересуды и осквернения. Так поступили и с Шолоховым. А защитить и помянуть добром некому.

Накануне кубанские писатели чистили друг друга на собрании, отвоевывая кресло в закутках власти.

 

1 марта. Я узнал от кого-то (не помню), что из Лефортова выпустили Руцкого, Хасбулатова и др. Пришел в редакцию газеты и сказал что-то сочувственное.

— Что вы, Виктор Иванович, за них переживаете! К Лефортовской тюрьме приехали встречать их жены, дети. Все в соболях! А вы, известный писатель, ставили подпись в их защиту, но дочери своей не можете купить приличное пальто. Они власть делят, а вы переживаете.

— Вы заставляете меня вспомнить, что пучок редиски и мой роман, на который я потратил девять лет, стоят одинаково — 500 рублей.

 

— Продают книгу иностранную “Счастливая проститутка”. Это не про Горбачева?

 

27 марта. Маленькое замечание. Бенефис знаменитой Е. Белоусовой. Накануне я прочитал ее замечательную исповедь и захотел побывать в театре. Она уже старушка, но какая! Разумеется, я никуда не звонил. И не попал на вечер. Это ведь Краснодар! В Новосибирске, даже нынешнем, с испортившемся, наверное, “Красным факелом”, с театром оперы и балета я бы имел друзей в искусстве, а здесь... Сама Белоусова — редкость.

О поэтах, современниках Блока:

— Пили, гуляли с проститутками и жаловались на плохую жизнь вокруг. Якобы предчувствовали беду России...

 

Апрель. Ночь. Два часа. Ночь над всей Россией, до Урала и Западной Сибири точно, где тьма уже редеет. Я не сплю. Тех, кого я читаю, уже нет на свете. В “Лепте”, № 5 за 1991 год читаю впервые “Атлантиду” Б. К. Зай­цева и его переписку с архиепископом Иоанном Сан-Францисским (кн. Дм. Ал. Ша­­хов­ским). Я его не застал, в Сан-Франциско в мае 90-го года он умер. В гостинице “Картрайт” принесли мне стопку его книг. Кто бы увез меня туда, на чердак дома “Русского центра”, где никто не искал брошенных журналов, папок с письмами и мемуарами, фотографиями. Месяца два пожил бы. Достал сейчас газету “Русская жизнь”, на дорожку подарил нам бывший ее редактор Н. Н. Петлин; полистал, много знакомых имен. Никуда я не поеду. В Пересыпи старенькая мать. Ночь! А были на моем веку ночи, когда даже Бунин (старше меня на 66 лет) где-то дышал в Париже, совсем недавно Иоанн Сан-Фр. вещал по “Голосу Америки”... И как будто в мире ничего не случилось, никто ничего не заметил, а их уже нет так же, как Гомера, Овидия, Шекспира, Толстого, князя Владимира, Николая I. Кто же чувствует потерю и исчезновение живых частиц? Ночь?

 

6 апреля. Сейчас каждый, кто имеет хоть маленькое отношение к науке, краеведению, самой истории, пытается что-нибудь нацарапать, тиснуть в газету, журнал, издать книгу, принять участие в сборнике и т. п. Но почти незаметно старания приблизить древность к современникам не бумажным средством: поставить, допустим, по всем дорогам щиты и таблички, возле зданий и на самих зданиях, ценных историческими воспоминаниями, доску на столбе, табличку, то есть везде, где можно, ткнуть оглохшего и ослепшего нынешнего человека на то, что было до нас. Нe только в Палестине библейской, исхоженной паломниками наяву и поэтами в творческом сне, но и у нас в России “каждый камень имеет свою историю”.

 

11 апреля (п. Пересыпь). Всю жизнь я живу в провинции. Я люблю тишину, нуждаюсь, чтобы прошлое (по крайней мере, молодость) напоми­налось мне всем: кинотеатром, магазином, улицей, номером трамвая, знакомыми. Один писатель, переметнувшийся в Москву в зрелом возрасте, рассказывал мне, что он часто ходит на Казанский вокзал к поезду — повстречать кого-нибудь из родного города. У меня была возможность уехать в Москву еще в 1971 году и получить там прописку и квартиру. Я даже слушать не захотел. В штате Пенсильвания в городе Питсбурге я вышел вечером из отеля “Рамада” погулять и в какое-то мгновение стал воображать, что меня оставили здесь навсегда; по ужасу, меня охватившему, это сравнится только с первым испугом в детстве, когда я перед сном думал о похоронах дальнего родственника на улице Демьяновской и на какой-то миг представил в гробу себя самого. В Москве могут жить не все.

 

Апрель. “Первовозлежание на вечерях”. Читал в “Словаре XI—XVII вв.” о самом, пожалуй, изначальном сокровенном корне “первый” и от него образующихся словах, сперва буднично читал, а потом, когда закрыл том, пил кофе и тепло вспомнил, что первые впечатления были для меня определяющими, дорогими, детскими и поэтичными, что и к старости я воспринимаю мир словно спросонок, особенно во время путешествий. Тогда я раскрыл “Словарь” еще раз и перечитал то же с чувством.

Первенец, Первый, Первобрачный, Первобытный, Первовозлежание, Перводатный. Первозванный, Первозданный, Первомученик, Первоначаль­ный, Первообразный, Первопрестольный, Первородный, Первосвятитель, Первословие, Первоявленный...

“В первых помяни Господа Святителя нашего...”

“...кто в Киеве нача первее княжити...”

“...сынов три... два от первобрачныя его царицы Анастасии...”

“...и брат его Андрей Первозванный...”

“...на память святыя первомученицы Феклы...”

 

Maй. Каждый день я прохожу мимо дома с закрытыми ставнями. Это Дом ветеранов. В нем хорошо, наверное, только мышам, потому что он почти всегда пуст и внутри темен. Еще недавно подъезд его оживлялся; старики приходили получать гречку, сахар, сгущенное молоко. Большой сад тоже пуст и печален. После войны в уютных комнатах проживал с семьей крупный чин КГБ, потом устроили гостиницу крайкома партии: высокие и нужные гости временно почивали тут, их обслуживала какая-то проверенная женщина, сюда к гостям наведывались шишки местной власти, выпивали, замкнуто тешились какими-то беседами. Когда к власти в 1985 году пришел “Горбыль”, поместье в центре города отдали фронтовикам и пенсионерам. До самых последних дней партийного царства все здесь контролировалось идейными вождями. Я там выступал однажды. Никакого особого оформления внутри не было. Едва ли здесь отмечали чей-то день рождения или поминали кого-то. Едва ли собирали средства на покосившуюся тумбу на могиле. И, уж конечно, никакой связи с традициями русской армии не чувствовалось, И никогда, никогда не молились здесь.

Каждый раз я вспоминаю Дом ветеранов в Сан-Франциско. Получу из Америки журнал “Кадетская перекличка” — опять вспомню. Дружный строй кадет впечатляет мою русскую душу. В статьях, на фотографиях они еще бравые, красивые, блестяще одетые, в статьях — глубоко русские, старозаветные, неколебимые, в некрологах (“памяти ушедших”) — горестно-простые, неказенные, истинно-нежные. Кажется: какие-то другие люди, из другого века. Но родились они (большинство) после революции, в чужих странах, некоторые никогда не видели России. И сказать, что наши ветераны хуже, нельзя. А что-то отличает их. Что? Что? То, что никогда не появятся они вместе в белых костюмах и не похожи на господ? Разумеется, так. А еще? Представить тех и наших вместе на каком-то балу или историческом вечере невозможно. Благо, если бы мешала идея. Не только. Живя в России, наши историческую Россию не только не чтят в славные даты, нo и не знают толком. И никогда не соберутся в круг в честь годовщины генерала М. Д. Скобелева, а уж тем паче Государя. Что же еще? Да, думаю, то, отчего пуст Дом ветеранов. Наши не умеют жить вместе, и “общие задачи”, которым их учили, как-то похолодели в их душах давно.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*