Всеволод Соловьев - Современная жрица Изиды
Онъ очень внимательно, съ видимымъ напряженіемъ меня выслушалъ, потомъ покраснѣлъ и съ добродушной улыбкой мнѣ отвѣтилъ:
— Я глубоко сожалѣю, что не могу имѣть чести исполнить ваше желаніе. Я очень мало смыслю въ ученыхъ предметахъ и не получилъ образованія… Къ тому же, я отъ природы, — не стыжусь въ этомъ признаться — недалекъ… je suis très simple… что жъ дѣлать! — вѣдь этого не скроешь! Мое единственное качество — я добръ… je suis bon… а потому Господь далъ мнѣ способность исцѣлять магнетизмомъ всякія болѣзни… Mousieur ls baron du-Potet me disait souvent: mon pauvre Evette, tu es trèe simple, mais tu es bon…[4] и вотъ поэтому онъ любилъ меня, и во время своей предсмертной болѣзни онъ только мнѣ одному позволилъ себя магнетизировать…
На его глаза, при этомъ воспоминаніи, навернулись слезы.
Когда потомъ, мѣсяца черезъ два по отъѣздѣ Блаватской, я спросилъ его, что именно могло привлечь его къ «теософическому обществу» и его создательницѣ — онъ широко раскрылъ глаза и сказалъ:
— Mon Dieu, monsieur, c'est fort simple; quand m-me de-Morsier vint me dire: père Evette, allons! — eh ben-j'suis allé… v-là! Et puis m-me Blavatsky est une personne si honorable… grande dame russe![5]
Онъ упрашивалъ меня позволить ему полѣчить мои нервы его «добрымъ» магнетизмомъ, объясняя, что когда онъ магнетизируетъ — всѣ болевыя ощущенія паціента переходятъ къ нему и только послѣ сеанса, разобщившись съ больнымъ, онъ отъ нихъ отдѣлывается. Это показалось мнѣ достойнымъ провѣрки и, такъ какъ назначенная имъ плата за сеансы была по моимъ средствамъ, я согласился испробовать. Онъ сталъ являться ко мнѣ, а то и я заѣзжалъ къ нему, въ мрачную, до невѣроятія запыленную квартиру, наполненную старинными картинами и всякимъ старымъ хламомъ, — онъ оказался скупщикомъ и продавцемъ этого хлама, носящаго названіе «рѣдкостей».
Я долженъ сказать, что онъ не оправдалъ моихъ ожиданій: я былъ почти совершенно увѣренъ, что на первомъ же сеансѣ онъ мнѣ наговоритъ всякій вздоръ относительно моихъ ощущеній. Ничуть не бывало! какъ ни скрывался я отъ него — онъ всегда безошибочно указывалъ мнѣ на мѣсто моихъ страданій и описывалъ ихъ совершенно вѣрно. Если я, заработавшись передъ тѣмъ, чувствовалъ утомленіе и боль въ глазахъ — стоило ему начать пассы, какъ его глаза краснѣли и наполнялись слезами. Одинъ разъ онъ пришелъ ко мнѣ, когда я сильно мучился болью въ области печени. Я ничего не сказалъ ему. Послѣ первыхъ же пассовъ онъ схватился за печень и такъ измѣнился въ лицѣ, что я поневолѣ долженъ былъ почесть себя побѣжденнымъ, хотя и не устыдился своего скептицизма и подозрительности, такъ сердившихъ во мнѣ Елену Петровну.
Однако, послѣ мѣсяца сеансовъ, я почелъ себя въ правѣ прекратить ихъ на слѣдующихъ двухъ основаніяхъ: 1) я нисколько не сталъ себя лучше чувствовать; 2) не я ему, а онъ мнѣ передалъ жесточайшій гриппъ, который не прошелъ послѣ окончанія сеанса, а продержалъ меня въ кровати около недѣли.
«Старичекъ» во все время моего пребыванія въ Парижѣ изрѣдка посѣщалъ меня и разсказывалъ мнѣ самыя изумительныя магнетическія чудеса о баронѣ дю-Поте и о себѣ самомъ. Года три тому назадъ какіе-то его родственники прислали мнѣ въ Петербургъ извѣщеніе о его «христіанской кончинѣ» съ приглашеніемъ на похороны.
«Старичекъ магнезитеръ Эветъ, другъ барона Дюпоте, постоянно конкуррировалъ съ Оллькотомъ въ излѣченіяхъ присутствовавшихъ больныхъ»… — да вѣдь это значитъ, что въ квартирѣ Е. П. Блаватской была лѣчебница для приходящихъ больныхъ! Слѣдовало бы хоть приложить списки этихъ многочисленныхъ больныхъ съ исторіей ихъ болѣзней и излѣченій. Богъ знаетъ что такое!
19–24) Видѣлъ я въ квартирѣ улицы Notre Dame des Champs двухъ американокъ, по фамиліи Дидсонъ и Голлоуэй, нѣкоего «профессора», не помню ужь какого предмета, Вагнера съ женою, и, наконецъ, къ самому концу пребыванія Блаватской въ Парижѣ, магнетизера Робера съ его «субъектомъ», юношей Эдуардомъ. Какъ тогда, такъ и впослѣдствіи я отъ этого Робера и его субъекта ровно ничего интереснаго не видалъ, несмотря на толки между дамами о ихъ чудесахъ.
25) Пожилая дѣвица, русская фрейлина А. (фамилія этой особы начинается не съ этой буквы; но такъ какъ она тщательно скрывала свои faits et gestes и въ журналахъ «Лондонскаго общества для психическихъ изслѣдованій» обозначена такимъ именно образомъ, — я, вовсе не желая быть ей непріятнымъ, называю ее А.) Г-жа А. была въ то время пріятельницей m-me де-Морсье и опять таки черезъ нее заинтересовалась «теософическимъ обществомъ». Она была постоянно окружена всякаго рода «феноменами» и чудесами; удивительные разсказы ея о томъ, что на каждомъ шагу случалось съ нею — могли довести до головокруженія. Она не жила въ Россіи, имѣла квартиру въ Парижѣ, но постоянно исчезала невѣдомо куда и вообще была поглощена какими-то крайне сложными и запутанными своими дѣлами. О ней мнѣ придется не разъ упоминать въ дальнѣйшемъ разсказѣ. Теперь я давно ужь потерялъ ее изъ виду.
26) Русскій князь У. (теперь, какъ я слышалъ, умершій). Я нѣсколько зналъ его, такъ какъ года за два передъ тѣмъ А. Н. Майковъ привезъ его ко мнѣ въ домъ на литературный вечеръ. Онъ былъ у Е. П. Блаватской одинъ разъ и потомъ я видѣлъ его на торжественномъ conférence'ѣ въ домѣ m-me де-Барро.
27) Русскій генералъ-маіоръ К., бывшій также одинъ разъ у Е. П. Блаватской и затѣмъ на conférence'ѣ.
Былъ ли сдѣланъ этими двумя господами членскій взносъ и числятся ли они въ спискахъ «общества» — я не знаю.
28) Русская дама съ иностранной фамиліей, г-жа Г., изъ Одессы, знакомая родственниковъ Елены Петровны. Она являлась со своимъ сыномъ, несчастнымъ горбатымъ мальчикомъ — и больше мнѣ рѣшительно нечего о ней прибавить.
Затѣмъ остаются двѣ русскія дамы, родственницы Е. П. Блаватской, и — я. Это все. Тридцать одинъ человѣкъ, ну скажемъ — тридцать пять, на случай, еслибъ я забылъ кого-нибудь изъ совсѣмъ ужь вообще, или въ то время, невидныхъ, безъ рѣчей.
Нѣкоторыя изъ этихъ лицъ, какъ показано выше, только мелькнули и исчезли. Другіе же были привлечены главнымъ образомъ m-me де-Морсье. Въ такомъ видѣ является дѣйствительная картина парижскаго «теософическаго общества» лѣтомъ 1884 года. Это былъ очень небольшой дамскій кружокъ — и ничего болѣе.
Еслибы кто-нибудь былъ еще, кого я не зналъ и не видалъ, Елена Петровна, подзадориваемая моими замѣчаніями о томъ, что дѣло идетъ черезчуръ вяло, непремѣнно говорила бы со мною о неизвѣстныхъ мнѣ лицахъ, указывала бы на нихъ, и притомъ эти лица непремѣнно, ея стараніями, появились бы на conférences'ахъ, крайняя малолюдность которыхъ совершенно удручала основательницу «теософическаго общества».
Гдѣ же эти «массы», «осаждавшія» тогда Елену Петровну, какъ увѣряетъ г-жа Желиховская?? Гдѣ это «множество французовъ легитимистовъ и имперіалистовъ», которое къ ней «льнуло»?? Гдѣ эти «очень многіе ученые, доктора, профессора, психіатры, магнетизеры, пріѣзжіе со всѣхъ странъ свѣта и мѣстные»?? Гдѣ «множество русскихъ мужчинъ и дамъ, усиленно напрашивавшихся въ дружбу и въ послѣдователи ученія»??
Вѣдь должна же быть, наконецъ, какая-нибудь разница между писаніемъ «повѣсти для легкаго чтенія» и писаніемъ «біографическаго очерка» женщины, которую называютъ «всемірной знаменитостью», возбужденное ею движеніе — «міровымъ явленіемъ», а «чистымъ и высокимъ ученіемъ» которой соблазняютъ русское общество!!
И это лишь первые цвѣточки, — впереди много крупныхъ ягодъ различнаго и самаго неожиданнаго сорта.
V
Объ этомъ первомъ собраніи теософовъ, на которое я поѣхалъ въ сопровожденіи Могини и Китли, распространяться не стану, такъ какъ оно не ознаменовалось ровно ничѣмъ интереснымъ въ «теософическомъ» или «оккультномъ» смыслѣ. Для меня оно имѣло значеніе лишь въ томъ отношеніи, что я познакомился съ m-me де Барро, m-me де Морсье, фрейлиной А., докторомъ Комбре, Оливье, Тюрманномъ и «старичкомъ» Эветтомъ. Кромѣ этихъ лицъ никого не было. Мы размѣстились въ просторной столовой вокругъ обѣденнаго стола, покрытаго клеенкой, причемъ предсѣдательскія мѣста заняли, конечно, «дюшесса» и Елена Петровна.
Разговоръ велся безпорядочный, переходилъ съ предмета на предметъ и ни на чемъ не останавливался. Вдругъ раздался крикливый и пискливый голосъ. Это заговорилъ Тюрманнъ, пожилой, прилизанный лысый человѣкъ съ огненно-красными щеками и носомъ, испещренными синими жилками. Заговоривъ — онъ уже очевидно не могъ остановиться и слушалъ самъ себя все съ возраставшимъ наслажденіемъ. Онъ толковалъ о мартинизмѣ, о своемъ «philosophe inconnu», о Сведенборгѣ, о спиритизмѣ; но понять, зачѣмъ онъ все это говорилъ — не было никакой возможности. Ровно никакихъ новыхъ, хоть сколько-нибудь интересныхъ свѣдѣній онъ не сообщилъ, а только расплывался въ красивыхъ шаблонныхъ фразахъ, которыя французъ можетъ нанизывать одна на другую до безконечности.
Блаватская отдувалась, курила папиросу за папиросой и, очевидно не слушая, поводила во всѣ стороны своими огромными свѣтлыми глазами. Наконецъ m-me де Морсье перебила оратора и рѣшительно сказала, что надо немедленно выработать программу занятій и конферансовъ. Она выразила, отъ лица французскихъ теософовъ, желаніе, чтобы «полковникъ» Олкоттъ и Могини прежде всего преподали парижской вѣтви теософическаго общества истинное познаніе двухъ главнѣйшихъ ученій «эзотеризма» — о «Кармѣ» и «Нирванѣ», причемъ брала на себя трудъ записывать ихъ слова и затѣмъ переводить по-французски. Блаватская дала на это свое полное согласіе, а Могини улыбался и прикладывалъ руку къ сердцу. Черезъ нѣсколько минутъ все было кончено, изъ-за стола встали и начались «приватные» разговоры.
