Всеволод Соловьев - Современная жрица Изиды
Блаватская отдувалась, курила папиросу за папиросой и, очевидно не слушая, поводила во всѣ стороны своими огромными свѣтлыми глазами. Наконецъ m-me де Морсье перебила оратора и рѣшительно сказала, что надо немедленно выработать программу занятій и конферансовъ. Она выразила, отъ лица французскихъ теософовъ, желаніе, чтобы «полковникъ» Олкоттъ и Могини прежде всего преподали парижской вѣтви теософическаго общества истинное познаніе двухъ главнѣйшихъ ученій «эзотеризма» — о «Кармѣ» и «Нирванѣ», причемъ брала на себя трудъ записывать ихъ слова и затѣмъ переводить по-французски. Блаватская дала на это свое полное согласіе, а Могини улыбался и прикладывалъ руку къ сердцу. Черезъ нѣсколько минутъ все было кончено, изъ-за стола встали и начались «приватные» разговоры.
* * *Когда я, черезъ два дня, появился въ квартирѣ улицы Notre Dame des Champs, Елена Петровна, выйдя ко мнѣ, объявила:
— Олкоттъ пріѣхалъ! вы его сейчасъ увидите.
И я увидѣлъ «полковника», вѣрнаго спутника и сотрудника Блаватской, президента теософическаго общества. Его внѣшность произвела на меня сразу очень хорошее впечатлѣніе. Человѣкъ уже конечно за пятьдесятъ лѣтъ, средняго роста, плотный и широкій; но не толстый — онъ, по своей энергичности и живости движеній, казался далеко не старикомъ и являлъ всѣ признаки большой силы и крѣпкаго здоровья. Лицо его было красиво и пріятно, большая лысина шла къ этому лицу, обрамленному великолѣпной, совершенно серебряной бородою. Онъ носилъ очки, нѣсколько скрывая за ними единственный недостатокъ своей наружности, являвшійся однако настоящей «ложкой дегтю въ бочкѣ съ медомъ». Дѣло въ томъ, что одинъ глазъ его оказывался крайне непослушнымъ и то и дѣло бѣгалъ во всѣ стороны, иногда съ изумительной и весьма непріятной быстротою. Пока этотъ непослушный глазъ оставался спокойнымъ — передъ вами былъ красивый, пріятный, добродушный, хотя и не особенно умный человѣкъ, подкупающій своей внѣшностью и внушающій къ себѣ довѣріе. Но вотъ что-то дернулось, глазъ сорвался съ мѣста, забѣгалъ подозрительно, плутовато — и довѣріе сразу исчезнетъ.
Олкоттъ уже получилъ, очевидно, отъ «madame» подробныя инструкціи относительно меня, а потому съ первыхъ же словъ выказалъ мнѣ большую любезность и вниманіе. Онъ очень сносно говорилъ по-французски и, когда Елена Петровна ушла къ себѣ писать письма, повелъ меня въ свою комнату, предложилъ мнѣ одинъ изъ трехъ находившихся въ ней стульевъ, самъ сѣлъ на другой и началъ бесѣду о «феноменахъ» и махатмахъ. Подробно разсказалъ онъ мнѣ, какъ къ нему являлся «хозяинъ» «madame», махатма Mopia (и онъ, и Блаватская, и «челы» почему-то всегда избѣгали, говоря объ этомъ махатмѣ, произносить его имя и обозначали его или словомъ «maître» или просто буквою М); но являлся не въ своемъ матеріальномъ тѣлѣ, а въ тѣлѣ тончайшемъ (en corps astral)[6].
— Почему же вы увѣрены, что это былъ дѣйствительно онъ, а не ваша субъективная галлюцинація? — спросилъ я.
— Потому что онъ мнѣ оставилъ неопровержимое доказательство своего присутствія — онъ, передъ тѣмъ какъ исчезнуть, снялъ со своей головы тюрбанъ… вотъ.
— При этихъ словахъ «полковникъ» развернулъ передо мною шелковый платокъ, вынулъ изъ него индійскій, изъ какой-то легкой матеріи, шарфъ и подалъ мнѣ.
Я посмотрѣлъ, потрогалъ — шарфъ какъ шарфъ, совсѣмъ матеріальный, не призрачный.
Олкоттъ благоговѣйно завернулъ его опять въ платокъ и затѣмъ показалъ мнѣ еще одну диковинку — очень странный и довольно красивый рисунокъ, сдѣланной акварелью и золотой краской. При этомъ я получилъ объясненіе, что «madame» положила руку на чистый листъ бумаги, потерла его немного — и вдругъ самъ собою образовался этотъ рисунокъ.
Когда Блаватская окончила свою корреспонденцію и мы съ ней бесѣдовали въ пріемной, она очень живо спросила меня, показалъ ли мнѣ «полковникъ» шарфъ махатмы и рисунокъ?
— Да, показалъ.
— Не правда ли, это интересно?
— Нисколько! — отвѣтилъ я, — и слѣдовало бы посовѣтовать Олкотту не показывать здѣсь этихъ предметовъ, особенно мужчинамъ. Для него самого и шарфъ, который онъ получилъ изъ рукъ «исчезнувшаго» на его глазахъ существа, и рисунокъ, при «исключительномъ» произведеніи котораго онъ присутствовалъ — имѣютъ громадное значеніе. Но для посторонняго человѣка, все равно вѣритъ онъ или не вѣритъ въ «возможность» такихъ вещей — развѣ это доказательство? Я гляжу — и для меня это только шарфъ, только рисунокъ. Вы скажете, что Олкоттъ не заслуживаетъ недовѣрія; но я вамъ отвѣчу, что въ дѣлахъ подобнаго рода человѣкъ, кто бы онъ ни былъ, не имѣетъ права разсчитывать на довѣріе къ себѣ и обижаться недовѣріемъ, — иначе это будетъ большой съ его стороны наивностью, очень для него вредной.
Блаватская усмѣхнулась.
— Не всѣ такіе «подозрители», какъ вы, — сказала она, — а впрочемъ я благодарю васъ за совѣтъ и приму его къ свѣдѣнію. Да, вы правы, мы въ Европѣ, въ Парижѣ, а не въ Индіи… Тамъ люди не встрѣчаютъ почтеннаго, искренняго человѣка съ мыслью: «а вѣдь ты, молъ, обманщикъ и меня надуваешь!» Ахъ вы подозритель, подозритель! ну а скажите, коли сами, своими глазами, увидите что-либо подобное, — тогда-то повѣрите?
— Глазамъ своимъ я, конечно, повѣрю, если они будутъ совсѣмъ открыты.
— Ждите, можетъ быть не долго вамъ ждать придется.
— Только этого и желаю.
Мы разстались.
* * *Я сидѣлъ за спѣшной работой, когда мнѣ принесли записку Блаватской, гдѣ говорилось о томъ, что пріѣхали двѣ ея родственницы, желаютъ со мною поскорѣе познакомиться, и она проситъ меня пріѣхать немедля. Окончивъ работу, я поѣхалъ. Елена Петровна была въ такомъ радостномъ, счастливомъ настроеніи духа, что на нее было пріятно и въ то же время грустно смотрѣть. Она совершенно преобразилась; отъ «madame» и «H. P. B.» ровно ничего не осталось, — теперь это была сердечная женщина, измученная долгими далекими странствованіями, всевозможными приключеніями; дѣлами и непріятностями — и, послѣ многихъ лѣтъ, увидѣвшаяся съ близкими родными, окунувшаяся въ незабвенную и вѣчно милую атмосферу родины и семейныхъ воспоминаній.
Пока мы были съ ней вдвоемъ, она говорила мнѣ только о своихъ дорогихъ гостяхъ, изъ которыхъ одну я назову г-жей X. (иксъ), а другую г-жей Y. (игрекъ). Особенно дружна была Елена Петровна со старшей изъ этихъ дамъ, г-жей X., дѣвицей уже почти шестидесяти лѣтъ, возведенной ею въ званіе «почетнаго члена теософическаго общества» и бывшей тогда «президенткой N. N. вѣтви».
— Вотъ вамъ самое лучшее, живое доказательство, — говорила Елена Петровна, — что въ дѣятельности теософическаго общества нѣтъ и не можетъ быть ровно ничего, могущаго смутить совѣсть христіанина! X.- самая рьяная и строгая христіанка, даже со всякими предразсудками, а она почетный членъ нашъ и президентка въ N. N.
— Да развѣ въ N. N. есть теософическое общество?
— Значитъ есть, вотъ такое же, какъ и здѣсь, въ зародышѣ, но оно разовьется[7].
Съ г-жею Y., пожилой вдовой, Елена Петровна, какъ я заключилъ изъ первыхъ же словъ и какъ потомъ убѣдился, была дружна гораздо меньше, относилась къ ней нѣсколько покровительственно, сверху внизъ. Она не удостоила ее «почетнымъ» дипломомъ, а лишь дипломомъ «дѣйствительнаго члена теософическаго общества». Но и ея пріѣзду она была очень рада. Дамы привезли съ собой чернаго хлѣба, икры и т. д., и бѣдная «посланница махатмъ» совсѣмъ по-дѣтски умилялась всѣмъ этимъ.
Вошла г-жа Y. Ея «простота въ обхожденіи» сразу же поставила насъ на короткую ногу и тогда мнѣ понравилась.
— Такъ значитъ и вы… того… теософъ… notre «frère!» — смѣясь обратилась она ко мнѣ и стала показывать пальцами тѣ таинственные знаки, которымъ Могини обучалъ меня при моемъ «посвященіи».
Я, тоже смѣясь, хотѣлъ отвѣтить соотвѣтствующими знаками: но убѣдился, что путаю, что забылъ ихъ связь между собою и постепенность.
— Елена Петровна, что жъ теперь мнѣ дѣлать? я позабылъ вашъ môt de passe-подскажите! — обратился я къ Блаватской.
— И чего вы все смѣетесь!.. вотъ теперь вамъ и пара явилась, — весело отозвалась Елена Петровна. — А môt de passe, его я вамъ уступаю — это дѣйствительно вздоръ, придуманный для малыхъ ребятъ — индусовъ, которыхъ все это тѣшитъ… Коли забыли, такъ и вспоминать нечего, не сто#итъ.
Дверь въ комнату, гдѣ прежде помѣщался Могини и куда я спасался отъ Маріи Стюартъ, скрипнула — и передо мной оказалась президентка N. N. теософическаго общества, почетный членъ всемірнаго братства, — г-жа X. Вся внѣшность этой престарѣлой, но весьма бодрой и подвижной особы, была настолько оригинальна, что не могла не обратить на себя моего вниманія.
Сначала г-жа X. смотрѣла букой; но затѣмъ разговорилась мало-по-малу и наконецъ пришла даже въ возбужденное состояніе. Дѣло въ томъ, что не задолго передъ тѣмъ она лишилась близкаго родственника, горячо, по ея словамъ, любимаго ею. Эта смерть представлялась ей величайшей несправедливостью, возмущала ее и доводила до негодованія. Хотя Блаватская и рекомендовала мнѣ ее въ качествѣ убѣжденной христіанки; но, подъ вліяніемъ смерти родственника, ея вѣра пошатнулась и ничего примиряющаго и утѣшительнаго не могла подсказать ей.
