Владимир Бушин - Пятая колонна
«Днем мы часами лежали в кюветах, ожидая паузы». Ну, из этого вроде ясно, что речь идет о группе военнослужащих, но что за группа все-таки непонятно. А главное, какой паузы ожидали? Оказывается, они лежали в кюветах вдоль дороги, а по дороге «мимо нас шло огромное количество транспорта, бронемашины, мотоциклисты, велосипедисты…». Велосипедисты — это на стадионах, на треках, а в армии, на войне, имелись когда-то, в начале XX века, самокатчики, даже самокатные части, но во Второй мировой ни в одной армии, в том числе и у немцев, самокатчиков-велосипедистов не водилось. Так что будущему писателю крупно повезло, у него и дальше фигурируют велосипедисты.
Так вот, лежали Гранин и его друзья в полной форме (а как иначе?) и, как увидим, при оружии в кюветах, и их не только немцы в бронемашинах, у которых обзор ограничен, но даже мотоциклисты и «велосипедисты» с их полным обзором не замечали, не видели, чтобы пристрелить или взять в плен. И ведь это средь бела дня и буквально рядом в открытых ямах вдоль дороги, называемых кюветами. Диво дивное! А «паузы» — это, видимо, перерывы в движении немецких колонн. В эти перерывы друзья Гранина вскакивали и по дороге продолжали беспрепятственно «выбираться».
А дальше уже не смешной, а лживый рассказ о том, как полеживали они в кюветике и вдруг увидели: два все тех же «велосипедиста» конвоировали человек пятьсот наших пленных. По описанным обстоятельствам пленным ничего не стоило укокошить этих «велосипедистов», у которых руки заняты рулем велосипедов, а чтобы стрелять, надо соскочить с него и снять автоматы. Но «500 человек идут покорно». Поверить в это еще труднее, чем в безмятежное лежание при свете дня в кювете на глазах немцев.
Гранин продолжает: «мы решили подстрелить охрану». Почему только «под», а не убрать вовсе? Гуманизм? Но тут же один из них сказал: «Думаете, они разбегутся?». Гранин отвечает: «В лицах их читалось поражение». Вот читатель, а! Это каким же образом читалось, что и без охраны пятьсот человек покорно будут шагать в плен? Это читалось глазами Гранина.
А глаза поэта-фронтовика Юрия Белаша видели в подобной картине совсем иное:
Последний шанс!.. Не ждать, пока прикончат,
А броситься внезапно на конвойных. Их двое.
Спереди и сзади — с винтовками наперевес…
То есть в полной готовности открыть огонь. А Гранин даже не поминает о вооружении своих «велосипедистов». Бывший советский писатель Гранин думает как немецкий конвойный: русский отупел от ожиданья смерти. По отсутствию интереса он, видно, и не слышал о множестве наших пленных, бежавших из-под конвоя, из лагерей и вступавших в партизанские отряды. Были среди писателей и такие, как Степан Злобин, еще до войны прославившийся своим «Салаватом Юлаевым», и среди тех, кто стал писателем после войны, как Константин Воробьев, попавший в плен еще в 41-м, но в 43-м он не только бежал, но и создал партизанский отряд. Сердцевед Гранин должен бы понимать, что было написано на лицах таких пленных, как Зоя Космодемьянская и Мусса Джалиль, Злобин и Воробьев, генералы Карбышев и Лукин, когда «велосипедисты» или пехотинцы гнали их в плен. Но сердцеведу незнакома такая грамота, и это естественно для того, кто даже спустя пятьдесят лет после победы уверен: «По всем данным мы должны были проиграть».
И еще один гранинский фронтовой эпизодик: «Самое начало войны. Мы наткнулись на четырех немецких солдат. Они, уставшие, грязные, свалились в кусты и спали». Опять — полная анонимность! Кто «мы» — работники политотдела? Какого — дивизии, армии? Какой армии? Где это «мы наткнулись»? Почему какие-то немецкие солдаты в такой странной ситуации и в таком виде? Ведь поначалу дело у них шло довольно гладко. Но даже не это все сейчас важно, а вот: «Командир сказал: «Не будем стрелять в спящих». Его тогда чуть не отдали под суд». За что? За гуманизм. Вот какая была у нас подлая система. Это — пример изощренной демагогии и спекуляции на понятиях гуманизма. Конечно, и толстовский князь Андрей, считавший всех пришедших в Россию французов преступниками и желавший, чтобы пленных не брали, не стал бы стрелять. Но разве на рассвете 22 июня немцы обрушили бомбы не на спящих? И не на четверых здоровых захватчиков и убийц на чужой земле, как здесь, а на десятки, на сотни тысяч жителей Минска, Одессы, Бреста, мирно спавших в своих родных городах на родной земле…
Что же получается? В одном случае «мы» приписали нашим пленным свои собственные трусливые пораженческие взгляды, настроение, состояние духа и не попытались помочь пленным, в сущности, просто предали их; во втором случае «мы» — такие большие гуманисты по отношению к врагам, что даже не разоружили их — об этом ни слова, — чтобы не нарушить сладкий сон оккупантов. Как за это не дать Андрея Первозванного!
Не смог Гранин умолчать и о судьбе наших солдат и офицеров в немецком плену. Он уверяет, что они «претерпели голод, нечеловеческие условия» только потому, что не были защищены Женевской конвенцией». Такое заявление свидетельствовало бы о полном непонимании автора, что такое была та война, но в «Блокадной книге» приведены многочисленные документы, свидетельствующие о планах фашистского руководства просто истребить наш народ. Приведу лишь одну цитату оттуда: «7 сентября 1941 года в секретной директиве Верховного командования говорилось: „Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда и Москвы не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником“». И авторы добавляли от себя: «Москва и Ленинград обрекались на полное уничтожение вместе с жителями. С этого должно было начаться то, что Гитлер имел в виду: «Разгромить русских как народ». То есть истребить, уничтожить как биологическое, географическое и историческое понятие» (с. 22). И плевали они на все конвенции.
Значит, Гранин знал, что если немцы не посчитались с двумя межгосударственными договорами с нашей страной, исключавшими возможность любого противостояния, то никакой роли не могла сыграть никакая Женевская конвенция, подписанная множеством государств. Да, знал, а теперь уверяет, что все дело в этой конвенции. То есть человек не заблуждается, а лжет сознательно, обдуманно, корыстно. И его теперь не заставит задуматься тот факт, почему из плена в Советском Союзе, не подписавшем конвенцию, вернулись на родину 85 % немцев, а наших пленных вернулось из Германии, подписавшей конвенцию, 40 %.
Да ведь с самого начала ясно: то, что мы не подписали конвенцию, для Германии не имело никакого значения. В ней же не было пункта: «Пленные стран, которые не подписали, подлежат уничтожению». А немцы действовали так, словно подобный пункт был.
* * *Нарисовав такую вот картину войны, Гранин решил высказаться и о послевоенных обстоятельствах, связанных с ней. И начал опять с пленных: «Одно из тяжких и постыдных последствий войны — отношение к пленным. Плен у нас карался как преступление… Бывших пленных подвергали репрессиям. Они пребывали отверженными, бесправными». Как всегда — ни фактов, ни имен. «Бесправные»! Назвал бы хоть одного, лишенного водительских прав. А я могу назвать много людей, в том числе писателей, которым плен не помешал и жить в столице, и учиться или работать там, где хотели, и печататься, и получать премии, ордена, и в партию вступить.
В Литературном институте, как тогда говорили, идеологическом, со мной учились изведавшие плен Н. Войткевич, Б. Бедный, Ю. Пиляр, русскую литературу преподавал А.Н. Власенко. Коля Войткевич был до того отверженным, что все пять лет оставался старостой нашего курса. А Бориса Бедного покарали публикациями многих рассказов и повестей, а также постановкой фильма «Девчата» по его повести, который до сих пор иногда показывают. И Юра Пиляр не избежал репрессий в виде издания нескольких повестей и романов. И все они были членами Союза писателей.
Но вот имена гораздо более известные — упоминавшийся Степан Злобин и Ярослав Смеляков. Оба занимали важные должности в Московском отделении Союза писателей, первый — председатель секции прозы, второй — поэзии; оба получили высокие литературные премии — Сталинскую и Государственную, у обоих выходило много книг, в том числе собрания сочинений в 4 и 3 томах. А всего в справочнике «Отчизны верные сыны» (М. 2000) значится более двадцати писателей, которые были в плену. Что может этому противопоставить Гранин? Поискал бы, нашел бы хоть парочку фактов, а они, конечно, были, ибо перестраховщиков и долдонов не сеют, не жнут, они сами родятся. Поэтому ЦК и СНК вынуждены были принять постановление, чтобы утихомирить их. В нем говорилось: «Осудить практику огульного политического недоверия к бывшим советским военнослужащим, находившимся в плену или в окружении противника» (Цит. по «Правда», 19 мая 2005). Но ему лень искать факты, копаться, его и без этого власть осыпает наградами да премиями.
