Владимир Бушин - Пятая колонна
Дальше, развесив уши, немецкие законодатели слушали: «Когда на Ладожском озере лед окреп, по нему проложили «Дорогу жизни» и началась эвакуация». Началась!.. А что ж, поглощая ромовые бабы, Жданов, командующие Ворошилов, потом Жуков, Говоров и другие руководящие товарищи не догадывались, что ведь можно эвакуировать, организовать хоть какое-то снабжение и по воде? Существовала же Ладожская военная флотилия. Это в августе 1941 года — 66 кораблей и катеров, даже одна подводная лодка. Да еще, надо полагать, имелись гражданские суда. А авиация?..
И коммунистические тупицы не догадывались все это использовать, ждали ледовой дороги? Ведь она, как известно, была открыта лишь 22 ноября. Вот только тогда и «началась эвакуация»? Лжец! Она началась еще до блокады — 29 июня 1941 года, на пятый день после того, как был создан Совет по эвакуации при правительстве. И даже тут Герой соврал почти на полгода, героических и страшных.
И дальше все в том же ледовом духе: «Пока не растаял лед на Ладожском озере, удалось эвакуировать 376 тысяч человек». И все? Молчит. И куда флотилия делась? Так вот, почетный гражданин Санкта, эвакуация проводилась и зимой, и летом. И по воде, и по льду, а отчасти и по воздуху всего было эвакуировано около 1 миллиона 700 тысяч человек, в том числе самолетами — около 200 тысяч (ВОВ. Энциклопедия. М. 1985. С. 401). Приходилось мне слышать, что по распоряжению Сталина именно самолетом вывезли Анну Ахматову.
Кое в чем Гранин просветил немцев и о некоторых военных операциях. Например: «Синявинская операция длилась до конца октября. Ничего не получилось с прорывом блокады. Наши войска потеряли 130 тысяч человек». Во-первых, операция продолжалась не до конца октября, а до 10 числа. Во-вторых, потери бывают разные: убитые, раненые. Гранин сказал так, что можно подумать: 130 тысяч — это убитые. На самом деле наши безвозвратные потери составили не 130 тысяч, а около 40 тысяч, это 21 % общей численности наших войск в этой операции, санитарные потери — 73 589 человек, всего 113 674 человека (Г.Ф. Кривошеев и др. Книга потерь. М. 2009. С. 180), а вовсе не 130 тысяч. Конечно, любой человек может ошибаться, но Гранин все время круто ошибается только в одну сторону — против Красной Армии, против своего народа. Это дает основание говорить, что мы имеем дело не с ошибками, а с обдуманным, сознательным враньем.
Надо еще заметить, что есть столь кошмарные вещи, что рассказывать о них не следует, ибо они так подавляют психику, все существо человека, что перестаешь соображать и уже забываешь виновника этого кошмара. Писатель должен понимать это лучше других. Так вот, Гранин в своем выступлении в бундестаге и не подумал воздержаться от рассказа о таких кошмарах блокады.
* * *Первого января этого года утром в квартире Гранина раздался звонок в дверь. Телеграмма. Правительственная. Юбилейная. С цветочками. Юбиляр читает: «Вы по праву пользуетесь высоким, заслуженным авторитетом как мужественный, сильный духом человек…». Может быть, юбиляр подумал тут: «Еще бы! Полвека состоять в партии и сбежать из нее — тут требуется большой дух!».
«…как человек, прошедший огненными дорогами Великой Отечественной войны…». Возможно, юбиляр, читая это, вспомнил все свои огненные дороги, включая те, что проходили через Горький, Ульяновск, Москву, Тулу. Возможно.
«…как выдающийся писатель и публицист, как настоящий русский интеллигент…». Вообще-то в военных документах замполит Гранин значится как украинец, но это мелочь. Народы-братья.
«…как подвижник…». Конечно, конечно. Всю жизнь очень много двигался и туда и сюда.
«Ваши литературные произведения проникнуты искренней любовью к людям, к России, к ее великой истории и традициям». Конечно, проникнуты. Аж насквозь.
«они поднимают важные нравственные мировоззренческие проблемы и в полной мере отражают вашу жизненную гражданскую позицию».
…Весь день Даниил Александрович любовался на эту телеграмму, а вечером явился и сам автор ее. Вы думаете, это был Медведев? Ошибаетесь. Совсем не Медведев…
Они обнялись, расцеловались, и явившийся прикрепил на груди Гранина орден Александра Невского. Этот орден был в этом случае как нельзя кстати. Ведь именно Александр Невский сказал: «Кто с враньем к нам придет, тот от своего вранья и погибнет. На том стояла и стоять будет русская земля».
ГЕНИЙ И СОЛОМОН
Владимир Бушин Владимиру Спивакову, народному артисту СССР
Уважаемый Владимир Теодорович!
Позвольте от души выразить вам признательность за то, что благодаря вам я неожиданно открыл бесценный кладезь мудрости и красоты. Как, может быть, вы уже догадались, я имею в виду книгу Соломона Волкова «Шостакович и Сталин». Мне довелось прочитать немало трудов на близкие темы, начиная еще с отменного сочинения приснопамятной Анны Берзер «Сталин и литература» («Звезда» № 11 95) и не менее замечательного фолианта Евгения Громова «Сталин и искусство» (М. 1998). И я не стал бы читать еще одну книгу этого ряда. Тем более что автор вот уже 35 лет живет в Америке да и многим ли известен Solomon Volkov, как означен он на форзаце книги, у нас в стране? Но, оказывается, вы собственноручно написали обстоятельную, в двадцать с лишним страниц, вступительную статью к его сочинению. И какую! Полную восхищения и любви. Это в корне меняет дело.
Правда, скажу сразу, кое-что меня в вашем предисловии озадачило. Например, вы пишете: «Пастернак сказал своему другу: „Книга есть кубический кусок дымящейся совести“». Хорошо, кусок совести. Но почему кубический? Я никогда не видел книгу в форме куба.
Не совсем ясно, что вы имели в виду, когда писали: «Соломон Волков блестяще описывает дуэль Шостаковича со Сталиным». Дуэль!.. Ну, допустим, Сталин палил в композитора статьей «Сумбур вместо музыки», а также очередями орденов, премий, почетных званий. Но чем палил Шостакович в Сталина? Так не он ли сразил вождя 5 марта 1953 года?
Или вот вы сочувственно цитируете из книги Волкова строки Ахматовой:
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был…
Сказано красиво, однако… Поэтесса имеет в виду лагеря и тюрьмы. Но, во-первых, она там никогда не была. Во-вторых, там и народ не был, а лишь незначительная его часть, никогда не превышавшая 2 %. А народ как народ был на заводах и фабриках, на стройках и полях, в школах и на космодромах, в вузах и в сражениях за свободу и независимость родины. Там поэтесса тоже не была.
Могут возразить: «Но она поэт, она женщина и не могла с отбойным молотком или с винтовкой, ее оружие — слово». Верно. Однако замечательная поэтесса не всегда была точна. Часто цитируют ее строки:
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не страшно остаться без крова,
Но мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Прекрасно сказано. Конечно, не страшно. Тем более что в Ташкенте, где это в 1942 году написано, пули не свистели, бомбы на кровли не падали. Однако сражение шло не за слово, не за культуру вообще, а лишь в том числе. Немцы не преследовали русское слово, как ныне в Эстонии, они даже издавали на русском языке газеты на оккупированной территории. Суть того, что тогда происходило, точно выразил Твардовский:
Бой идет не ради славы —
Ради жизни на земле.
Да, именно ради жизни, и в том числе ради языка, ради всей русской культуры.
Странно было почитать и такое: «Шостакович чувствовал себя неудачником, страдальцем, так же как Иисус Христос, которого не понимали». Ну, о Шостаковиче речь впереди, но мог ли считать себя неудачником тот, кому, во-первых, повезло быть сыном творца, притом еще и единственным? Во-вторых, перетерпев страдания, Христос вознесся на небеса и стал основателем великой религии, т. е. в конце концов его поняли — и это неудачник?
Но есть вещи посерьезней. Так, у вас говорится о советском времени: «Это была эпоха, когда каждому было о ком плакать». Да, конечно, но так можно сказать о любой эпохе. Разве, допустим, в 1812 году не плакали о павших на Бородинском поле? И долгие века крепостного права люди плакали, когда их травили медведями, пороли, прогоняли сквозь строй и торговали ими, как собаками. Да что говорить! Помните Тютчева?
Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой…
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые…
Это обо всех веках и народах. В истории человечества, увы, не было эпохи, когда каждому хотелось только улыбаться, радоваться да играть в пинг-понг. Разве не так? Поэт сказал:
Для веселия планета наша плохо оборудована…
Вызывает недоумение то, что у вас дальше: «Но плакать надо было тихо, под одеялом, чтобы никто не увидел, ведь все друг друга боялись». Извините, маэстро, но это чушь. И говорить-то об этом смешно. Вы и сами плакали, как вам плакалось, и Волков опровергает вас, рассказывая, как Шостакович порой не просто плакал, а навзрыд прилюдно рыдал по тому или иному случаю, например, как уверяет Волков, по поводу вступления в партию. И никого вы не боялись. Вспомните хотя бы собственный рассказ о том, как однажды еще в школьную пору, будучи любителем бокса, вы ответили какому-то обидчику: «Я аккуратно положил свою скрипочку на землю и ответил ему так, как следовало». А разве боялись вы знакомого концертмейстера Виктора Либермана или Владимира Мильмана, своего соавтора? Да неужели трепетали от страха перед Исааком Гликманом или перед самим Соломоном, своим однокашником по музыкальной школе имени Римского-Корсакова, которого знаете всю жизнь? А ведь вы говорите: все — всех! Поверить в это невозможно. Я лично тоже прожил жизнь без страха перед теми, кого знал, например перед критиком Сарновым, поэтом Вашенкиным или художником Глазуновым. Страшно было только за некоторые их публикации.
