Александр Блок - Том 5. Очерки, статьи, речи
Месяц — князь молодой и Лазарь, лежащий под белым камнем в чистом поле, — как будто нечаянно попали в эти заговоры, которые произносятся шопотом и скороговорной; также по-домашнему, негромко звучат другие заговоры от заурядных болезней: от ячменя- смочив указательный палец слюной и помазав больной глаз, трижды произносят: „Господи благослови! Солнце на запад, день на исход, сучок на глазу на извод, сам пропадет, как чело (устье печи) почернеет. Ключ и замок словам моим“; или — плюнув трижды и показав больному глазу кукиш, трижды шепчут: „Ячмень, ячмень, на тебе кукиш; что хочешь, то купишь; купи себе топорок, руби себя поперек!“ В заговорах от крови постоянно упоминается девица и шелк: знахарь сжимает рану и трижды говорит, не переводя духу: „На море Океане, на острове Буяне, девица красным толком шила; шить не стала, руда перестала“. „От звиху“ белорусы наговаривают: „Ехала святая прачистая на сивом коне чараз золотой мост; конь споткнувсь, сустав зьвихнувсь; конь устав, сустав на мести став“. Когда ребенок не может уснуть и кричит, — заговаривают каких-то Крикс, Плакс и Щекотуна. В Великороссии просят зарю взять у ребенка, у которого „полуношница“ (бессонница), — полнощника и щекотуна из белого тела». Чтоб ребенок не кричал, наговаривают: «Заря Дарья, Заря Марья, Заря Катерина, Заря Маремьяна, Заря Войска, Заря Крикса, возьмите свой крик. Крик, крик, поди на Окиян-море…» В Холмогорах (Архангельской губернии) выносят ребенка на заре на улицу и говорят трижды: «Зоря-зоряница! Возьми бессонницу, безугомонницу, а дай нам сон-угомон». В Малороссии ребенка несут в курятник, приговаривая: «Нате вам ночныци, оддайте нам сонныци». Страшнее всех болезней — горячка, огневица, и заговаривают ее зато не шутливыми, а тяжелыми словами. «Стану я, раб божий (имя рек), благословясь и пойду перекрестясь во сине море; на синем море лежит бел горюч камень, на этом камне стоит божий престол, на этом престоле сидит пресвятая матерь, в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо; как отскакнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните, отпряните от раба божия (имя рек), родимые огневицы и родимые горячки, с буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца, с черной с печени, с белого легкого, с рученек, с ноженек. С ветру пришла — на ветер пойди; с воды пришла — на воду пойди; с лесу пришла — на лес пойди отныне и до века». Из заговора видно, что в течение болезни, может быть в жару и бреду, являются какие-то существа, которые обступают, давят и душат больного. Также нападают на него лихорадки — «трясовнцы», дочери Иродовы; имена их ясно обозначают фазисы болезни: Огнея, Гнетея, Знобея, Ломея, Пухлея, Скорохода, Трясуха, Дрожуха, Говоруха, Лепчея, Сухота и Невея. Домашнему быту уделено много места в заговорах. Это — целая история хозяйства, домашних и полевых забот землепашца, скорее — картины тихой жизни, а не молитвы и не песни о ней. Заговаривают корову, чтобы не лягалась; наговаривают на воду, которой потом обмывают вымя: «Господи боже, благослови! Как основана земля на трех китах, на трех китищах, как с места на место земля не шевелится, так бы любимая скотинушка с места не шевелилась; не дай ей, господи, ни ножного ляганья, ни хвостового маханья, ни рогового боданья. Стоп горой, а дои рекой: озеро сметаны, река молока. Ключ и замок словам моим». Длинными, спокойными словами заговаривают скот от хищников в поле, делают оборону скоту. Заговаривают оружие, вора, чтоб не влез в избу, пчел, чтобы лучше роились. Наговаривают на мед и тем медом велят умываться на счастье в торговле. «Как пчелы ярые роятся да слетаются, так бы к тем торговым людям купцы сходились». Идут судиться или хлопотать по своим делам — произносят заговоры на подход к властям, на умилостивление судей, чтобы «оттерпеться от пытки». Свадебная пора окружена целой сетью заговоров, таких же обиходных, за которыми чувствуется желание успокоения и мирной супружеской жизни. Девица приговаривает себе жениха в церкви, в праздник Покрова: «Мати пресвятая богородица, покрой землю снежком, а меня женишком». Следуют заговоры перед тем, как засылать сваху, при проводах жениха и невесты, от порчи свадьбы в дороге. Мир и тишина нарушаются злыми людьми, которые хотят поселить раздор между новобрачными и призывают «сорок-сороков — сатанинскую силу»; стерегут недруга, точат широкий нож в снежной пыли. «Создан мне, господи, — говорит злой человек, — главу железную, очи медные, язык серебряный, сердце булату крепкого, ноги волка рыскучего; а недругу ненавистнику моему создай, господи, щеки местовые, язык овечей, ум телечей, сердце заячье». От порчи и «призора» можно отговориться: «Есть славное синее море, есть на славном синем море синей остров, есть на синем острове синей камень, на том синем камени сидит синен человек, у синего человека синей лук бестетивной, синяя стрела без перья, и отстреливает синей человек синим луком бестетивным, синей стрелой без перья, притчи и призеры, и уроки, переломы и грыжища всякие, падежи и удары, и пострелы, всякую нечисть». Дальше рассказывается о таком же серебряном море, острове, камне, и человеке с луком, и о сказочной Мугай-птице; они также отстреливаются от притчей и призеров. Всего легче испортить человека, сделав его пьяницей, для этого берут червей из пустых винных бочек, сушат их и потом кладут в вино, а над вином читают: «Морской глубины царь, пронеси ретиво сердце раба (имя) от песков сыпучих, от камней горючих; заведись в нем гнездо оперунное. Птица Намырь взалкалася, во утробе его взыгралася, в зелии, в вине воскупалася, а опившая душа встрепыхталася, аминь». От этой — самой злой и таинственной — порчи, от темной силы запоя, которой не видно и не слышно, которая настигает внезапно и приносит в дом напряженными словами; часть их очевидно, непонятна для самого заклинающего; в них слышен голос отчаянья: «Ты, небо, слышишь, ты, небо, видишь, что я хочу делать над телом раба (имя рек). Тело Маерека печень тезе. Звезды вы ясные, сойдите в чашу брачную; а в моей чаше вода из-за горного студенца. Месяц ты красный, зайди в мою клеть; а в моей клети ни дна, ни покрышки. Солнышко ты привольное, взойди на мой двор; а на моем дворе ни людей, ни зверей. Звезды, уймите раба божия (имя рек) от вина, месяц, отврати раба (имя рек) от вина; солнышко, усмири раба (имя рек) от вина. Слово мое крепко!»
Выходя из дому, человек свободнее дышит, смотрит на поля и на леса, слушает голоса их. По древнему обычаю, он испытывает силы в кулачной борьбе и заговаривает свои силы: «Стану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из избы в двери, из ворот в ворота, в чистое поле в восток, в восточную сторону, к окияну-морю, и на том святом окияне-море стоит стар мастер, муж святого окияна-моря, сырой дуб креповастый; и рубит тот старый мастер муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сырого дуба щепа летит, такожде бы и от меня (имярек) валился на сыру землю борец, добрый молодец, по всякий день и по всякий час. Аминь. Трижды. И тем замок моим словам, ключ в море, замок в небе, отныне и до века». Рыбная ловля располагает к благодушию: в Архангельской губернии; для того чтобы на удочку попалась большая рыба, ловят маленькую, секут ее и приговаривают: «Пошли отца, пошли мать, пошли тетку, пошли дядю…» Всего вольнее — на охоте, среди леса; на Севере очень длинны заговоры на ловлю горностаев, векш, настойчиво заговаривают бег зайца. Островник заговаривает зеленую дубраву: «Хожу я, раб (такой-то), вокруг острова (такого-то) по крутым оврагам, буеракам, смотрю я чрез все леса: дуб, березу, осину, липу, клен, ель, жимолость, орешину; по всем сучьям и ветвям, по всем листьям и цветам, а было в моей дуброве по живу, по добру и по здорову, а в мою бы зелену дуброву не заходил ни зверь, ни гад, ни лих человек, ни ведьма, ни леший, ни домовой, ни водяной, ни вихрь. А был бы я большой-набольшой; а было бы все у меня во послушании. А был бы я цел и невредим». Близость к хлебным полям, к туману и ветру, к дождям и грозам заставляет петь все громче. Есть заговоры совсем как нежные лирические песни: «Ой, вылынь, вылынь, гоголю! вынеси лето за собою, вынеси лето, летечко и зеленее житечко, хрещатенький барвиночек и запашненький василечек!» Так «закликают весну» в Малороссии; заговаривают мороз, грозу, вихрь, засуху; просят, «щоб хмара разойшлась»: «Бей, дзвоне, бей, хмару разбей! Нехай хмара на Татаре, сонечко на хрестяне! Бей, дзвоне, бей, хмару розбей». Рядом с этим песенным весельем, которое возбуждает рабочую силу, приходится открещиваться и заговариваться от темных сил, которые всюду присутствуют, и прежде всего от обыкновенного чорта. Заговор-молитва от чорта произносится и теперь: «Ангел мой, сохранитель мой! сохрани мою душу, укрепи мое сердце на всяк день, на всяк час, на всякую минуту. Поутру встаю, росой умываюсь, пеленой утираюсь Спасова пречистова образа. Враг-сатана, отшатнись от меня на сто верст — на тысячу, на мне есть крест господень! На том кресте написаны Лука, и Марк, и Никита-мученик: за Христа мучаются, за нас богу молятся. Пречистые замки ключами заперты, замками запечатаны, ныне и присно и во веки веков, аминь». Приходится выживать и домового и кикимору и отгонять русалок. Огненный змей-летун, портящий девок, называется иногда «перелестником». Та, кого он любит, должна носить при себе лук, зелья Тирличь и «тою», лечиться соком трав «тояда», «деляна» и «трояна» и произносить, когда падает звезда: «Баран третяк голову зломив, да и ты!» Иногда «перелестник» является в женском образе Летавицы и чарует волшебными прелестями. Для отогнания русалок есть заповедные слова и странные колдовские песни, состоящие из непонятных слов:
