Ф Грандель - Бомарше
Но 29 сентября 1757 года Бомарше "гол как сокол". Только и осталось, что горе да заемное имя, вся непрочность корней которого ему отлично известна. Да еще его гений. Этого вполне достаточно, чтобы снова отправиться во дворец.
Я не случайно употребил слово "гений" - нужен был гений, чтобы нравиться особам королевской крови, людям привередливым, и продержаться в Версале. Благодаря анкерному спуску и крохотным часикам Бомарше пережил свой звездный час, но час длится не так уж долго. Молодых людей вроде него во дворце было хоть пруд пруди. Часовщик скоро понял, что на одних пружинках далеко не уедешь, чтоб преуспеть, чтоб еще раз выделиться, нужно было напрячь воображение, что-то придумать. Вот тут-то и пригодилась музыка: Бомарше и сочинял и восхитительно играл на нескольких инструментах. Он изобрел педаль для арфы, ту самую, которой пользуются и по сию пору. Принцессы, умиравшие от скуки, захотели посмотреть, что это за такая чудесная арфа. Бомарше принес свой инструмент и оставил его в апартаментах принцессы Аделаиды. Поскольку Пьер-Огюстен играл также и на виоле, варгане, флейте и даже тамбурине, а кроме того, был очарователен, он во мгновение ока сделался любимейшим учителем, незаменимым дирижером и фаворитом Лок, Кош, Грай и Шиф - у Бурбонов, как и у Каронов, были в моде смешные прозвища. Принцессы - старые девы, справедливо слывшие некрасивыми, но куда менее глупые, чем о них говорили, - никогда не теряли благорасположения короля, и, поскольку он к ним прислушивался, придворные наперебой добивались их милостей. Как правило, тщетно. Когда принцессы увлеклись Пьером-Огюстеном, в дворцовых передних не было недостатка в зависти и завистниках. Разве не прошел слух, что на одном из импровизированных концертов король уступил свое кресло "этому Карону" и простоял сам двадцать минут, пока "жалкий субъект" рассиживался? И что после такого рода музицирований принцессы, всегда готовые "набить брюхо мясом и вином", делили со своим любимчиком запасы ветчины и итальянской колбасы, запивая все это шампанским? В версальских мансардах вино от зависти превращалось в уксус. И вскоре составился первый заговор, который сегодня кажется нелепым, однако в абсурдном и бредовом микрокосме дворца вполне мог увенчаться успехом. Гюден рассказывает, что в один прекрасный день каждая из королевских дочерей получила по вееру, где были нарисованы точно, талантливо, похоже все участники концертов у принцесс - отсутствовал один Бомарше. Намерение досадить их фавориту не оставляло сомнений. Показав веера Пьеру-Огюстену, ограничившемуся улыбкой, принцессы отослали неугодные изображения, на которых не хватало "мэтра". Ненадолго смущенные и этим отказом и этим "мэтром", "мансарды" вскоре предприняли более хитроумную атаку.
Поразительнее всего - хладнокровие, чувство меры, присущие Бомарше на протяжении всего этого периода. Другой на его месте возгордился бы, занесся. Переход из отцовской мастерской прямо в государевы покои вполне мог опьянить двадцатипятилетнего молодого человека. Но Пьер-Огюстен, понимая, сколь шатки его позиции, головы не теряет. На одном из дворцовых окон он выводит острием алмаза свое имя, точно какой-нибудь случайный посетитель: я де был в Версале, вот тому доказательство. С другой стороны, скромность и знание жизни могли бы заставить его униженно гнуть спину, льстить, подчеркивать свое ничтожество, стараться не привлекать к себе внимания великих мира сего, когда те не в духе. Но Пьер-Огюстен предпочитал играть в открытую. "Он единственный, кто говорит мне правду", - проронил однажды дофин. Государи в окружении придворных ужасающе одиноки. Как же не заметить среди карнавальных личин человека с открытым лицом? Бомарше остается самим собой и перед Людовиком XV и перед Комитетом общественного спасения, поэтому к нему прислушиваются, его уважают, а подчас и любят, зато ему обеспечена ненависть тех, кто пресмыкается перед власть имущими. Всю свою жизнь Бомарше натыкался на враждебные маски.
После того как потерпела крах затея с веерами, завистники решили поссорить его с принцессами, внушив им мысль, что он стыдится своего отца. Для мелкого аристократишки или новоиспеченного дворянина скрывать, кто его предки, - дело обычное. И вот, переборщив, враги Пьера-Огюстена распустили слух, будто он дурно обращается с тем, кому обязан жизнью. Принцессы, необыкновенно высоко ценившие семейные добродетели, естественно, должны будут возмутиться поведением своего любимца. Разве это не свидетельство низости происхождения и низменности натуры? Осведомленный обо всем, Бомарше привез в Версаль Карона и представил его принцессам, которые нашли у отца немало черт, присущих сыну, и выказали ему свое дружеское благорасположение. Интрига, задуманная, чтобы погубить Бомарше, напротив, только еще больше привлекла к нему сердца принцесс.
Именно к этому периоду, очевидно, относится и пресловутая история с разбитыми часами. Рассказы Лагарпа и Гюдена, которым она была известна из первых рук, почти совпадают.
Некий придворный, заметив Бомарше в галерее Версальского дворца, подошел к нему и спросил достаточно громко, чтобы привлечь внимание окружающих и тем самым умножить число свидетелей:
- Сударь, вы ведь дока в часовом деле, не скажете ли мне, хороши ли эти часы?
- Сударь, - ответил ему Бомарше, глядя на собравшихся, которые уставились на него, - с тех пор как я перестал заниматься этим искусством, я стал ужасно неуклюж.
- О, сударь, не откажите!
- Я готов, но вы предупреждены.
Он взял часы, открыл, поднес к глазам и, сделав вид, будто рассматривает, выронил, так что те грохнулись на пол со всей высоты его роста. Потом, отвесив глубокий поклон:
- Я вас предупреждал, сударь, что я стал удивительно неуклюж. После этих слов он удалился, оставив того, кто рассчитывал его унизить, в полной растерянности.
Все это вместе взятое, добавляет Лагарп, "вскоре создало против него комплот яростных и тайных ненавистников, которые замышляли, ни больше ни меньше, как окончательно его погубить".
Но в 1760 году его противникам было весьма далеко до осуществления своих планов. Король, дофин и особенно принцессы видели в Бомарше своего человека, приятного собеседника, участника совместных развлечений, а то и друга. Ежедневно четыре сестры с нетерпением ждали, когда "горшок" - так был прозван экипаж, перевозивший придворных из Парижа в Версаль, - доставит к ним Бомарше. Они давали ему самые сумасбродные поручения и не доверяли никому, кроме него. Известно, сколь капризны были эти девицы. Разве не пришлось как-то Людовику XV разбудить Шуазеля среди ночи, чтобы тот немедленно послал курьера к епископу Орлеанскому, потому что г-жа Виктория не могла уснуть, не отведав айвового мармелада, достоинства которого ей расхвалили под вечер! Пьер-Огюстен неизменно являлся во дворец, нагруженный свертками, разоряясь на этой игре, поскольку принцессы, довольно стесненные в средствах, нередко забывали расплатиться за покупки. Третья из сестер Софи - не стеснялась даже время от времени подзанять несколько луидоров у своего прекрасного учителя музыки. В конце концов Бомарше, у которого практически не оставалось времени для работы в мастерской и которого уже начал преследовать его портной, оказался перед необходимостью послать г-же д'Оппан, домоправительнице принцесс, счет на произведенные им расходы:
"...не считая 1852 ливров госпожа Виктория осталась мне должна . . . . . . . . . . . . . . . 15 ливров плюс за тетрадь в сафьяновом переплете с ее вызолоченным гербом .. 36 ливров и переписчику нот в вышеозначенной тетради . . . . . . . . . . . . 36 ливров
Итого 1939 ливров
...Не забудьте, что госпожа Софи также должна мне пять луидоров: в трудные времена подбираешь самые ничтожные крохи..."
Совершенно неожиданно трудным временам наступает конец - в жизнь Бомарше входит Пари-Дюверне. С этого момента все меняется стремительно и невероятно. Но и тут Бомарше не тешит себя иллюзиями. Как сам он вскоре скажет: "Я смеюсь в подушку, когда думаю, как все складывается в этом мире и до чего странны пути судьбы".
3
ПАРИ-ДЮВЕРНЕ
Он просветил меня, и я его должник
За то немногое, чего достиг {*}.
{* Здесь и далее стихи в переводе И. Кузнецовой.}
Превратности судьбы причудливы, тому доказательством - внезапная взаимная привязанность жизнерадостного двадцативосьмилетнего молодого человека и самого грозного из старцев того времени.
Пари-Дюверне (или дю Берне) перевалило за семьдесят шесть, когда он призвал к себе Бомарше. Хотя он и не был уже в зените своей мощи, его колоссальное состояние отнюдь не иссякло. Что произошло между этими двумя персонажами? Тайна остается нераскрытой по сей день. Ясно одно, Пари-Дюверне и Бомарше связала своего рода любовь, или сообщничество и взаимное уважение. Двадцать лет спустя, когда, как мы увидим, на Бомарше после смерти банкира обрушатся тяжкие невзгоды - процесс, тюрьма, шельмование, разорение - ничто не заставит Пьера-Огюстена забыть старого друга. В парке своего дворца он воздвигнет бюст Пари-Дюверне с двустишием на цоколе:
