Михаил Меньшиков - ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ
Русский национализм отстаивает некоторые древние формы народной культуры не потому, что это низшие формы, но потому, что они - высшие, органически выработанные народным творчеством. Как бы инородцам нашим, например, ни казалось странным православие - мы, националисты, не можем забыть, что православие облагородило наш народ. Оно вместе с твердой бытовой властью дало душе простонародья отпечаток той философской прелести, которая восхищает весь мир на народных типах Льва Толстого (Платон Каратаев, Аким, Никита и другие). Старая культура выдвинула народный быт, до слез трогавший Пушкина и Лермонтова, потому что это и в самом деле был трогательный, простодушный, ясный и тонко благообразный быт. В прошлом году мы праздновали юбилей народной свободы. Уже пятьдесят лет, как делаются все усилия, чтобы дать народу какую-то новую духовно-нравственную культуру, совсем, если можно, на иностранный манер. Усилия увенчались успехом. Народ в деревне уже совсем почти лишен семейной, бытовой и церковной дисциплины, он политически почти совсем свободен и местами более чем наполовину грамотен. И каков же теперь его духовный склад?
Позвольте привести корреспонденцию "Смоленского вестника" из одной деревни всего в 30 верстах от Смоленска и в трех верстах от местной артерии прогресса - железной дороги. "Святки", то есть святые дни, деревня Пупова проводила в "играх", от которых у корреспондента газеты "волос становился дыбом". Играли в "доктора", в "продажу раков", "подковку", "свадьбу", "продажу пива", "ступу" и др. "Я не стану, - пишет корреспондент, - подробно описывать всех этих игр, скажу только несколько слов об игре в "продажу пива", в которой пиво изображает моча мужчин, налитая в бутылки, и покупательницами являются женщины, которые тут же должны выпивать ее на глазах у всех. В игре в "доктора" вместо лекарств фигурируют конский, коровий и овечий кал и моча, вместо ланцетов - ножи, вместо порошков - пыль и зола, роль же докторов и акушерок исполняют крестьянские, лет 19-25 парни. Больных женщин и мужчин эти "доктора" раздевают догола, выслушивают тут же, в избе, в присутствии всех и тут же заставляют принимать "лекарства". Если кто противится, не желает изображать из себя больного, того заставляют насильно... На мои замечания, что это же невозможно такими "играми" развлекаться, стыдно и грешно, да, наконец, можно же более разумными играми заняться, мне отвечали, что хотя им и известны некоторые другие, "панские" игры, но те не так "антяресны"".
Этот одичалый уголок (на железной дороге, однако) не был бы освещен печатью, если бы не случилось уголовщины. В числе диких игр была игра в "покойника": одного парня, 19 лет, раздели, обмыли, одели в саван, положили в гроб и затем торжественно отпели. Попа и дьякона изображали мужики, одетые в женские рубахи, с полотенцами на плече. Отпевали "при вопле и стоне всей избы", а затем покойник, лежавший как мертвец, и в самом деле "рехнулся", по выражению крестьян. Около сотни крестьян в возрасте от 12 до 70 лет подлежат теперь суду. Вдумайтесь в эту случайно вынырнувшую на поверхность картинку из глубины народной. Все, что описано, творится в местности, где давно известен пар и электричество, где город и столица - рукой подать, где земские школы существуют уже более 30 лет. Есть, стало быть, и новая интеллигенция деревенская - народные учителя, фельдшера и т. п. Самое первое условие прогресса в глазах левых партий - наплыв инородцев - тут идет вовсю: евреями, поляками, немцами, латышами Смоленская губерния прямо кишит, и особенно евреями. Скажите же, может ли национализм русский одобрить столь удивительные результаты 50-летнего "прогресса"? Свобода народу от древних дисциплин была дана для того, чтобы, "осенив себя крестным знамением, православный народ призвал Божие благословение на свой свободный труд", залог всевозможных хороших вещей, указанных в манифесте 19 февраля. Вышло, однако, совсем-совсем не то...
Полстолетия назад эта мерзость нравов, это глумление над Церковью, этот сатанинский цинизм в избе, где стоят иконы, были бы невозможны, психологически нестерпимы. Очевидно, нашествие всех иноземных отрицаний нашей древней нравственной культуры разбило последнюю, но не создало новой, и вот великое племя наше болезненно зашаталось на своих корнях. За пятьдесят лет нельзя было, конечно, уйти далеко, если подниматься на высоту. Но этого времени было вполне достаточно, чтобы местами народу очутиться на дне пропасти. Жидопрогрессисты наши могут злорадствовать одичанию великой расы, той самой, что когда-то под Смоленском героически отстаивала Россию, - но нам, которые считают себя плотью от плоти народной и костью от костей его, не до злорадства. Мы видим, к чему ведет фальшивый прогресс, чуждый природе нашего племени. Видим, к чему ведет измена своему Богу и идолопоклонство перед чужими кумирами. Мы глубоко верим, что если бы власть наша не потеряла древний дух народный (в лице Петра 1 и несколько раньше), если бы она оставалась верной началам народного благочестия и народного к себе доверия, то Святая Русь до сих пор оставалась бы святою и не испоганилась бы местами до гниения заживо...
Первый национальный съезд (точнее, первое собрание представителей всех отделов Всероссийского национального союза) не берет на себя больших задач, это просто деловое собрание для текущих нужд партии. Но главная сила всякой партии - не в удовлетворении текущих нужд, а в ярком сознании основной задачи. Воспользуемся тремя днями собрания, чтобы лично ознакомиться, сблизиться, обменяться наиболее наболевшими думами и рассудить о дальнейшем ходе дел. Но не забудем при этом о своих девизах, о тех заветах, что создали партию. Если эти заветы в силах были создать ее, то в силах будут и поддержать ее, и дать ей рост. Мы выступили последними после бури - мы можем считать себя первыми очнувшимися от грома. Пора великому народу нашему перекреститься! Пора вспомнить о суде Божием, о могилах предков, о колыбелях потомства. Национализм борется за жизнь народную, но не за всякую жизнь, а лишь за достойную бытия.
16-18 февраля
ИЗ ЗАБРОШЕННЫХ БУМАГ
Маленькие сумасшествия спасают мир. Разве не сумасшествие любовь, которая, по словам Данте, движет даже небесными светилами? Разве не необходимо "священное безумие" для героя или маниакальная страсть для художника или истинного ученого? Чтобы достичь сколько-нибудь крупного результата, разве не необходимо некоторое помешательство в труде, то есть развитие трудоспособности до idee fixe? Без порыва, без подъема в некоторое ненормальное состояние совершенно невозможны те почти чудесные результаты, которые дает только сверхчеловеческая энергия. Разве железнодорожный мост не чудо? Разве телефон не чудо? Разве прививка оспы не чудо? Вообще культура разве не представляет из себя сверхприроду, сверхъестество? Но это сверкающее и гремящее сверхъестественное, что поймано человеком и приспособлено к машинному производству, - разве оно покорено обыкновенными, естественными умами?
IIСвобода, равенство, братство... Это такие же прекрасные вещи, как, например, молодость, красота, здоровье. Но разрушить общество во имя свободы не то ли же самое, что разрушить его во имя красоты?
Революционное безумство заключается в том, что оно не признает природы как она есть, а хочет ломать ее во имя отдельных ее моментов. Что вы сказали бы, если бы раздался крик: "Смерть безобразию! Смерть болезни! Смерть старости!" Теоретически, конечно, есть что-то справедливое в этом требовании: разве не желательно, чтобы все люди были прекрасными, здоровыми, молодыми? Но, истребив всех не таковых, реформаторы получили бы разрушенное человечество.
Несомненно, в природе есть методы для достижения революционных целей - но долговременного действия. Это методы эволюции, органического развития. Поучиться у природы вообще нелишне, а особенно поучиться ее терпимости.
IIIАристократия (когда она была таковой) вносила в законодательство то, что она несла в себе: удовлетворение миром, гордое довольство, сознание своего величия и превосходства. Аристократия ставила в основу закона идеалы, ею уже достигнутые, то есть с доказанной их достижимостью. Отсюда религиозность старых законодательств. Бог, царь, лучшие из народа, народ - общество представлялось священной горой вроде Синая с вознесенным в вечность законом. Первая черта закона была неприкосновенность. Разве Моисееве законодательство подлежало пересмотру? Разве в самой мысли допускались тут реформы? Закон потому и назывался законом, что, подобно законам природы, он казался вечной формулой общества, установленной при его творении. Одно поколение за другим, не рассуждая и не заботясь, не критикуя, а поклоняясь в благоговении, входило - как соки дерева - в заранее сложившиеся направления жизни, в ствол, в сучья, ветви и веточки органического строения. Оттого не только аристократия, но и весь народ ощущал то же, что аристократия, - удовлетворенность и довольство действительностью. Аристократизм проникал собой толщи народные, как общий стиль здания, от вершины до фундамента. В каждом (хотя бы малейшем) деле доходить до совершенства, не бояться трудностей, а побеждать их, быть во всякой борьбе без страха и упрека - хотя бы в борьбе с куском железа, из которого делается подкова, - вот общий девиз народа-рыцаря, каким был каждый средневековый народ.
