Александр Архангельский - Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды
Теперь к тому, что было наиболее болезненным в Вашем обращении. Может быть, я пессимист или человек слишком осторожный, стремящийся не очаровываться, чтобы не разочаровываться, но мне видится сейчас в отношении власти к Церкви скорее линия на ее инструментальное использование, чем убеждение, что Церковь онтологически важна для построения нового и внутренне благополучного российского общества. Само по себе неплохо и это – искать сферы сотрудничества, исходя из прагматического отношения друг к другу. Но это неполноценно, потому что неполноценно восприятие Церкви как воспитательницы в массах патриотического мировоззрения, как социального института, который может улучшить атмосферу в местах заключения, в больницах, обеспечить более благоприятный внутренний климат, отчасти будет решать демографическую проблему и так далее, без принятия того, что Церковь – вообще – более всего Тело Господа Нашего Иисуса Христа, мистическая реальность. Если эту реальность оставить за скобками, останется немощная, не такая уж многочисленная человеческая организация. На самом деле сама власть может прийти к довольно сильному разочарованию в Церкви. Потому что в этой своей социальной ипостаси мы не чрезвычайно мощны, не слишком-то и сильны количественно воцерковленными христианами. Тут ведь по сути другое. Константин Великий когда-то в 5–7 % христиан среди моря язычников сумел увидеть субстанциональное ядро своего на новых основах создаваемого государства. Нет у меня пока убеждения, что это осознание субстанциальной важности Церкви присутствует. Повторяю: это не в упрек власти. Люди эти были воспитаны в другую эпоху – те, кто постарше, или в западных университетах – те, кто помоложе.
Нужно только нам-то понимать, что это не симфония, а некоторый тактический союз, который лучше, чем конфронтация. Лучше быть в таком союзе, чем подавляемыми тоталитарной властью, это безусловно. Просто цену этому союзу надо понимать трезво. Иногда прагматика может привести к тому, что союз распадается. Можно вспомнить слова католического кардинала, который трезво говорил о том, что политические браки грозят Церкви политическим вдовством.
И последнее соображение. Я глубоко убежден, что для самой Церкви в отношениях с государством и в общественной атмосфере являются пользой не конкретные преференции экономического плана, не почтенное председание на государственных собраниях и присутствие рядом с первыми лицами государства, не некоторый особенный статус, зафиксированный в законодательстве или выражаемый негласно в политике, а та атмосфера в обществе, которая внутренне духу христианства соответствует. И в отношении этого, мне кажется, более всего разделяемой нами совместно тревоги. Когда мы видим все больше фигур умолчания, слышим все больше прямой неправды, когда, идя по Москве в начале декабрьских дней, я вижу тысячи молодых людей, привезенных из провинции, одетых в нелепые балахоны с указанием, что «сегодня наша победа», которые сами не знают, что празднуют, но которым что-то праздновать велели… Вот эта атмосфера псевдопатриотизма, нарастающего, как кажется мне, в какой-то степени тревожнее, чем атмосфера отвержения патриотизма, которая была в начале годов девяностых. Потому что фальсификация в определенном смысле опаснее прямого противостояния. Как мог ответил, Александр Николаевич. Слово за Вами.
Прот. Максим Козлов
P. S.
Людовик де Гонзаг, прежде чем стать святым, учился в семинарии. Однажды на перемене между лекциями он вместе с сотоварищами играл в мяч во дворе семинарии. Между тем на следующем занятии им предстояло ответить на вопрос: «Что сделал бы ты, если бы узнал, что через полчаса наступит Страшный Суд?» Что это был за предмет – нравственное богословие, аскетика, гомилетика, – история умалчивает. Так или иначе, студиозусы, перебрасываясь мячом, стали обмениваться суждениями. Одни говорили, что предались бы молитве, вторые – что поспешили бы покаяться, третьи – что стали бы практиковать самобичевание. «А как поступил бы ты?»– спросили у Людовика. «Я? Я продолжал бы играть в мяч».
И все-таки oportet vivere![20]
Отец Максим писал мне: «очередь за Вами»; с некоторым опозданием, в последний день уходящего 2007 года я поместил в своем ЖЖ ответ на ответ. Который, как кажется, может стать автокомментарием к книге, в которой так много говорилось о пустом, мифологическом, подменном; о том, как нас запугивали то «страшными фошыстами», то «жуткими жыдами», а страна продолжала жить жизнью медленно нарастающего общества, мучительно сохраняла свой шанс на творческое саморазвитие и дозревала до соединения двух лишь по видимости противоположных чувств: патриотизма и свободы.
Дорогой о. Максим!
Сердечное спасибо за ответ. За то, что выбрали время среди множества Ваших весьма ответственных занятий. За глубину и спокойствие. Спасибо – и простите. За то, что я, в свою очередь, затянул паузу. Была бесконечная череда дел и поездок, а не хотелось скользить по верхам, в суете. И так в нашей (в моей по крайней мере) жизни слишком много поверхностного и пустого.
Со многим из того, что сказано Вами, я внутренне решительно согласен. Не чувствуя себя полноценным, полноправным христианином по способу жизни, я все-таки надеюсь, что вера сама по себе дает мне некоторое представление о христианском мироощущении и христианской картине жизни. Той картине, которую Вы так ярко, так ясно рисуете.
Да, христианину (как, впрочем, мусульманину и иудею – любому человеку, для которого последние, высшие ценности лежат вне – и выше – обыденной жизни) совсем необязательно заниматься политикой. И даже ею интересоваться. Можно делать это по совести, можно по совести этого не делать; спрашивать с нас будут не за это. Во всяком случае, тех, кому не был зачем-то дан изнуряющий, неразрешимый дар вникать в быстротекущее, изменчивое время.
Я очень хорошо понимаю те чувства, которые одолевали Вас в 90-е годы, когда выбирать приходилось не между правдой и кривдой, а между большой ложью – и малым двоением смысла. Которое рано или поздно ведет к раздвоению полному. Я, наверное, выбрал нечто Вам чуждое и об этом ничуть не жалею, но, повторяю, чувства – очень понятны.
Мне близко Ваше ощущение, что в отношениях между Государством и Церковью воцарилось инструментальное примирение. Я тебя не обижаю и демонстрирую решпект; помоги-ка мне вот здесь, вот тут и тут. Конечно, это лучше, чем вражда. Но гораздо хуже, чем дружественный диалог социально равновесных сил. (Я осознанно уклоняюсь от обсуждения вещей мистических, глубинных; не мой это уровень.)
Мне, как Вам, больно видеть в сегодняшнем общественном пространстве даже не откровенную ложь, а пустоту, возведенную в степень, сплошные дымовые завесы, за которыми нет ничего, кроме мертвенного желания удержать ситуацию под контролем. Любой ценой. К таким явлениям я отношу не названных Вами впрямую «Наших». Вы говорите о шествии ряженых по улицам и площадям; я бы сказал о недавней раздаче крестиков в метро. Всем желающим. Налево и направо. Так не может поступать верующий. Для него крест – святыня. Так не станет делать ответственный атеист. Он уважает чужую веру. Так не способен действовать даже богоборец; он, по крайней мере, понимает, что крест – не просто старинный символ. Так ведет себя идейный ничевок. Который в чем-то хуже богоборца. Этот эпизод, по-моему, и есть символ нынешней эпохи – эпохи оболочек отсутствующих смыслов. Эпохи, которая все чаще покушается на самое святое, чтобы и его опустошить, превратить в великое Ничто.
И тут приходит время важной оговорки. Вы, среди прочего, пишете о том, что либерализм противостоит христианству, приводите в пример 90-е годы. Если позволите, я не буду сейчас защищать либерализм, хотя и считаю себя либералом (в той же мере и по той же причине, по какой – патриотом). Только напомню о двух вещах. Во-первых, о том, что «либералы» были у власти урывками – когда страну рвало и метало; мы либерализма и не видели, а видели отчаянную попытку удержать корабль, несущийся на скалы. Современный мировой либерализм бывает очень разным; Берлускони, на которого ставят итальянские католики, – либерал, и основы европейской цивилизации с ее христоцентризмом отстаивают правые итальянские либералы; а лично верующий социалист Романо Проди – вовсе нет. Во-вторых, российские либералы образца 90-х были учениками начального класса; их никто в либералы не готовил, они учились по ходу вещей. На собственных ошибках. Попутно вытаскивая экономику из пропасти. И медленно дозревая до понимания, что этическая норма, моральный климат, базовые ценности – ключ к устроению мира; без них и рынок не рынок, и жизнь не жизнь. Могли бы дозреть быстрее? Могли бы. Но положа руку на сердце, в каких условиях они получили возможность работать? Когда каждый день на кону стояла жизнь или смерть страны; не либералы довели Россию до катастрофы, они ее из этой катастрофы выводили. Плохо, ущербно, но они свою работу сделали. Экономику построили. А что до гуманитарной атмосферы, то вопросы не к ним, а к нам. К тем, кто обязан был по долгу социального предназначения заниматься ценностями и осмыслением общественных процессов, – к интеллигенции. Которая ждала, ждала свободы, получила – и затеяла плач об утраченном материальном благополучии, забыла о смыслах и творческом долге.
