Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью
Но главное, за всем этим стоит принципиальное непонимание, что подлинная демократия – это когда присутствуют все идеи и побеждает наиболее привлекательная для всего общества. И если завтра выяснится, что наиболее привлекателен социализм – значит, надо будет возвращать социализм. А то ведь как получается? Капитализм нужен потому, что мне, живущему на гранты Фонда Сороса, он нравится. А то, что он не нравится многим другим, не важно. Все они в таком случае – «агрессивно-послушное большинство». Именно людей, в свое время обзывавших народ агрессивно-послушным большинством, очень не устраивает нынешняя позиция «Литгазеты». Если у нас присутствует и другая точка зрения, мы – по их логике – черносотенцы, красно-коричневые и мерзавцы.
– Вспоминается Башмаков – герой книги «Замыслил я побег…». Споря о том, почему страна, «казавшаяся несокрушимой, вдруг взяла и с грохотом навернулась, словно фанерная декорация, лишившаяся подпорок», он пришел к выводу: «Нельзя радоваться чужому больше, чем своему, нельзя ненавидеть свое больше, чем чужое, нельзя свое называть чужими именами. Нельзя! Есть в этом какая-то разрушительная тайна». Но все ли так думают? Недавно вы посетовали, что в среде творческой интеллигенции, особенно столичной, антисоветскость постоянно гальванизируется.
– Мы в истории крушения советской цивилизации имеем почти беспрецедентный пример предательства элитой государственных и национальных интересов. Реформы определяли люди с западной ориентацией. Они, быть может искренне, хотели, чтобы у нас было так же, как там. Они не понимали, что Россия – совершенно особый мир и что все цивилизации в мире идут своим путем. Искусственное перенесение форм, выстраданных англо-американской цивилизацией в иных исторических обстоятельствах, приведет к их отторжению (перед тем, как сделать человеку какой-то имплантант, проводят миллион анализов). Понятно, что это близко нескольким тысячам людей, которые больше живут на Западе, чем в России. Но определяют-то жизнь страны не они, а миллионы людей, живущих по иным принципам и традициям.
Да, к советской эпохе можно относиться по-разному. Я даже не буду говорить про космос и атомное оружие. Хотя и это важно. Но при всех чудовищных и кошмарных провалах советской власти население страны увеличивалось. И мы не потеряли ни один народ. А сейчас, вступив на европейский путь, население страны сокращается на миллион в год. И у нас миллионы беспризорных. А ведь качество государственной системы определяется по глобальным показателям. Да, раньше давились за водкой и за колбасой. Хорошо это? Ужасно. Но, отдавясь, люди приходили домой и почему-то делали детей, а потом воспитывали их и давали им образование. И никто не голодал. А сейчас при всем московском изобилии, отъехав на несколько десятков километров от столицы, можно найти деревню, где люди сидят в голоде, холоде и темноте. И когда на одну чашу весов ставишь полные московские магазины и обожравшихся буржуев, а на другую чашу – обнищавшую Россию, то возникает вопрос: а в чем привар-то?
– В период перестройки многие были сбиты с толку. Но с августа 1991 года прошло 11 лет, и пора сделать выводы. Однако часть интеллигенции их принципиально не желает делать. Ведь так?
– Та часть интеллигенции, которая допущена в газеты, на телевидение и радио, – интеллигенция сытая. Их всего несколько тысяч человек, которых можно прокормить. Но если вы поговорите с представителями трудовой интеллигенции, то там совершенно иные настроения. Но лукавство нынешней свободы слова в том и состоит, что эти настроения практически не транслируются в общественное сознание через СМИ. Да, нам показывают бастующих учителей. Но есть на нашем телевидении передача, отражающая их точку зрения? Нет. К большому неудовольствию своих телевизионных коллег, я всегда привожу такой пример. Я говорю им: «Вот вы с большим удовольствием в первых фразах информационного блока рассказываете про очередного солдата, расстрелявшего других солдат, а потом убежавшего из части с оружием». Мне в ответ звучит: «А что, нам надо скрывать это?» Отвечаю: «Нет. Просто через месяц вы расскажите и о том, как выли над гробами матери расстрелянных им солдат. Про то, как он поломал себе жизнь. О том, что от инфаркта умер его отец, узнавший о случившемся с сыном. Вот если бы вы это сделали, то тогда бы вы рассказали о социальной проблеме. Но ведь этого не было ни разу!» И в этом наше принципиальное различие.
– О телевидении. Недавно отметивший 90-летие народный артист СССР Евгений Самойлов сказал о нем: «Опасно, когда сама система жизни поощряет и стимулирует пошлость и зло. Говорят: рынок диктует, рынок требует. Но этот рынок, в конце концов, проглотит не только само искусство как искусство, но и человеческое в человеке». Есть такая угроза?
– Телевидение играет сегодня в жизни нашего общества очень негативную роль. Телевидение есть наиболее адаптированный к восприятию и массово потребляемый субстрат культуры. А культура вырабатывалась человечеством для того, чтобы ступенька за ступенькой от звериного образа подниматься выше и выше. И то, что телевидение у нас сориентировано на низкие, если не маргинальные, формы культуры, ужасно. Иногда говорят, что по телевидению не будут смотреть балет. Но если не будете показывать, то не будут. Говорят, не будут слушать писателя. Но раньше слушали. И такие передачи были популярны. Причем разговоры о смысле жизни все равно на экране присутствуют. Но только ведут их не действительно интеллектуальные и образованные люди, писатели, историки и философы, а люди, стоящие на низкой ступени интеллектуального развития и не имеющие культурного багажа. В результате, выражаясь словами Семена Франка, происходит варваризация общества. Понятно, что присутствие в кадре – это деньги. Известность – деньги. Телевидение превратилось в новую КПСС, дающую массу льгот и привилегий, куда просто так не вступишь. А это очень плохо. Здесь требуется вмешательство государства.
А еще меня совершенно не устраивает в нашем телевидении то, что оно, за редким исключением, антигосударственно. Недавно случайно включил канал «Культура». Идет передача «Броня крепка и танки наши быстры». Интересно, слушаю про танки. И вдруг звучит примерно такой текст: «В 1939 году был заключен самый позорный в истории человечества пакт Молотова – Риббентропа, по которому СССР вторгся в братскую Польшу и оттяпал у нее часть территории». Сказано мимоходом. А затем опять толково про танки.
Но давайте по порядку. Что значит «самый позорный в истории человечества»? Вся предвоенная история состоит из тайных договоров, пактов и тайных приложений, которые заключали многие государства. Хорошо, что СССР их имел? Наверно, не здорово. Но СССР действовал в рамках тогдашних реалий международных отношений. Второе. Какая братская Польша? С ней мы воевали в 1920 году, а потом в академиях офицеры изучали польский язык как язык наиболее вероятного противника на западном направлении. И третье. Какие польские земли? Что, Украина и Белоруссия – польские земли?
– Сама Польша, кстати, входила в состав Российской империи. И еще. У нас любят вспоминать о разделе Польши. Между тем в том 1939 году та же Польша вместе с той же гитлеровской Германией и Венгрией разделила Чехословакию.
– Да, время было противоречивое, и оценивать его можно по-разному. Но если вы в передаче про танки даете исторический комментарий, то зачем его давать так, что у слушателя возникает ненависть к собственной стране? Расскажите всю правду. Напомните про Мюнхенский сговор 1938 года, когда Англия и Франция фактически сдали Гитлеру Чехословакию. Но об этом – ни слова! Походя на государственном канале в исторической передаче – плевок и очернение. Я не призываю избегать мрачных страниц истории. Нет. Но если вы их касаетесь, то делайте это в контексте тогдашней ситуации в мире. Чтобы не возникало ощущения, что только наша страна – такая вот мерзавка. Сегодня телевидение во многих передачах воспитывает у людей комплекс национальной неполноценности.
– В 1922 году писателю Михаилу Осоргину пришлось заполнить анкету. На вопрос: «Как вы относитесь к советской власти?» – он ответил: «С удивлением». А как вы бы ответили на аналогичный вопрос сегодня?
– К советской власти я отношусь с сожалением. Считаю, что советский проект мог выйти на очень серьезные высоты, но, к сожалению, в силу массы обстоятельств этого не случилось. А к нынешней власти я отношусь с недоумением. Мне кажется, что власть недостаточно энергично и быстро выправляет бредовые изломы, случившиеся за минувшее десятилетие. А они совершенно очевидны. Например, наступление на историю и литературу в школьной программе – предметы, формирующие личность и гражданина. Хотя в ельцинские времена я относился к власти с негодованием, ибо она ставила страну на колени и разрушала. Нынешняя власть мне более симпатична. Впрочем, если бы вы спросили меня об этом два года назад, то я бы сказал: «С надеждой». Теперь говорю: «С недоумением». Мне непонятно, почему при очевидности стоящих задач раскачивание идет так медленно.
