Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
Сначала Диккенс строил Британию, потом попытался учить и Америку, куда отправился, как говорят, только для того, чтобы посмотреть на Каир. Но не на египетский, а на американский, затерявшийся где-то у слияния Огайо и Миссисипи. В одну из оскандалившихся тамошних компаний у писателя были вложены денежки и немалые, и он якобы намеревался «взглянуть на могилу своих вложений»…
Так ли, нет — не суть. Суть в том, что встреченный читающими янки с вот разве только не королевскими почестями Диккенс моментально озвучил инициативу создания хотя бы подобия международного договора по защите авторских прав. Каждый его новый бестселлер обогащал тамошних издателей, автор же не имел с их барышей ни цента. «Несправедливо как-то! — заявил Диккенс, — Надо бы делиться. А мы, Англия, с вашими писателями точно так же обходиться будем. Идет?». «Да ну-ка!» — ответила предприимчивая и плохо воспитанная, как показалось путешественнику, Америка, сообразив, что делиться-то Англии у них особенно и не с кем. Кавычки тут появились от нашей безответственности, но дело обстояло именно так, и великая идея двусторонней борьбы с интеллектуальным пиратством погибла на корню. Миссия оказалась невыполнимой…
В Америке Диккенс познакомился с Лонгфелло и Ирвингом. В Филадельфии произошла его историческая встреча с едва вступившим на литературную стезю По (три года спустя тот разродится «Вороном», специалисты утверждают, что птичка перекочует в поэму прямиком из диккенсовского «Барнеби Раджа», пернатый персонаж которого в свою очередь был срисован Чарльзом со своего реально существовавшего любимца-ворона). По глянулся высокому гостю, и тот даже забрал что-то из его рукописей домой с обещанием пристроить. Но вирши заокеанского дебютанта английским книготорговцам не показались, вследствие чего и родилась расхожая ныне и знакомая каждому начинающему автору формулировка насчет отказа издателя печатать сборник «неизвестного автора»…
Тиражи же романов известного писателя Ч. Диккенса еще при его жизни доходили до 100 тысяч экземпляров. Это в то время, когда, по отзыву одного из критиков-современников, удачей считалось, если «самые прославленные сочинения, после полугодового триумфального шествия, разойдутся в количестве восьмисот экземпляров каждое».
То есть, г-н Диккенс был первым в истории английской литературы автором массового потребления и второй уже раз выражаясь грубее, чем должно — настоящим борзописцем. С тою разницей, что нынешние фандорины и гарри поттеры — явления, пардон, сезонного пошиба, а Оливер Твист с Дэвидом Коперфилдом живут и здравствуют и поныне…
В мае 1870-го, незадолго до смерти Диккенса королева Виктория вознамерилась возвести его в дворянское достоинство, но тот отказался, заявив, что «не собирается становиться ничем, кроме того, что он уже есть»…
Ханс Кристиан АНДЕРСЕН вспоминал как однажды Диккенс, в доме которого сказочник прогостил пять недель (показавшихся семье романиста вечностью — табличку с каковой надписью хозяин повесил на спальне докучливого коллеги сразу же после его убытия) поинтересовался, сколько ему заплатили за «Импровизатора» — роман до-сказочного периода.
— 19 фунтов стерлингов! — гордо ответствовал датчанин.
— За лист?
— Нет, за весь роман!
— Нет, мы, верно, не понимаем друг друга!.. Не могли же вы получить 19 фунтов за всю книгу! Вы получали столько за лист!..
Поняв же, что ошибки нет, Диккенс смешался: «Боже мой! Не поверил бы, если бы не услышал от вас самого!»
И резюме Андерсена: «Да, вероятно, и переводчица моя получила больше, чем я — автор. Ну, как бы там ни было — я существовал, хотя и с грехом пополам».
Боже мой! — повторю я за Диккенсом — как же понимаю я Ханса Кристиана…
После восстановления монархии Стюартов МИЛЬТОН «оказался на волоске от гибели». Его спасли. Но какой ценой: он вынужден был жить «вдали от общества на оставшиеся скромные средства и на небольшие литературные заработки». Проще говоря — жить, не высовываясь и не заикаясь. Под каковую лавочку за «Потерянный Рай» слепому поэту заплатили жалкие десять фунтов стерлингов…
Никогда не везло в денежных вопросах Марку ТВЕНУ. Том Сойер по натуре, он то и дело вкладывал заработанное в различные предприятия, и те прогорали одно за другим. Но Твен не сдавался. В 1884 году он основал собственную издательскую фирму «Чарльз Л. Уэбстер энд Компэни» — по имени одного дальнего родственника, любезно вызвавшегося возглавить ее — предельно бестолкового и беспечного малого. Попутно Твен профинансировал изобретателя новой типографской машины, сулившего ему золотые горы, после чего к Твену выстроилась целая очередь изобретателей с патентами паровых котлов и прочей ерунды. И Твен всё вкладывал и вкладывал… Короче, десять лет спустя его «Компэни» с треском обанкротилась, задолжав шестьдесят тысяч самому юмористу, шестьдесят пять его жене и примерно по тысяче еще девяносто шести кредиторам.
«Ну-с?» — спросили хмурые кредиторы. «Я расплачУсь, — совсем по-вальтерскоттски ответил Твен, — Только отсрочьте платеж». «Легко», — сказали кредиторы и включили счетчик.
«Из тех, кто становится банкротом в пятьдесят восемь лет, — заявил, оглянувшись, один из них, — только пяти процентам удается потом привести свои финансовые дела в порядок». Твена передернуло: ему было как раз пятьдесят восемь. «Пяти процентам? — хмыкнул другой, — Куда там! Это не удается никому из них». И Твена передернуло еще раз…
И, сгребя жену с дочерью в охапку, он отправился в «лекционный набег вокруг света» — Австралия, Новая Зеландия, Тасмания, Цейлон, Индия, Южная Африка… «Мы читали лекции, разбойничали и грабили в течение тринадцати месяцев», — вспоминал Твен о том мировом турне.
Потом он уединился где-то на окраине Лондона, где быстро-быстро написал книжку «По Экватору». Одним словом, к началу 1899-го всем кредиторам было выплачено «по сто центов за каждый доллар»…
В пересказе Твена эта история звучит как анекдот. Дочь же остряка вспоминала, что в те годы он писал «Беспрерывно, как никогда в жизни». Да и эпиграф к «Экватору» был не очень смешным: «Сокровенный источник юмора не радость, а горе. На небесах юмора нет»…
В июле 1901 года Уильям Сидни Портер вышел из ворот каторжной тюрьмы города Колумбус, штат Огайо, не только досрочно, но и в статусе популярного писателя О’ГЕНРИ. Его рассказы вот уже полтора года печатались в самых разных журналах страны, принося неплохой доход. То есть у вчерашнего заключенного № 30664 имелось достаточно средств, чтобы навсегда забыть о кормившем его когда-то, а потом упекшем за решетку банковском деле.
И покантовавшись с полгода у родных в Питтсбурге, он перебрался в Нью-Йорк, где тут же превратился в одного из ведущих американских новеллистов. И вскоре зажил на широкую ногу. При этом находился в вечном долгу перед издателями. Отчего был вынужден работать как проклятый.
Биографы не упускают случая подчеркнуть, что наиболее плодотворными для писателя были 1904 и 1905 года — пора, когда он «каждый день писал по рассказу для «Санди Уорлд».
Что вряд ли. Потому как в году минимум 364 дня, а от Уилла осталось немногим больше 280 рассказов, юморесок и скетчей, и это, сами понимаете, входит в некоторое противоречие с элементарной арифметикой. Но видит бог: не напиши он даже ничего, кроме истории Лопнувшего Треста, нам очень даже было бы, о чём вспоминать сегодня…
Раз один штатовский издатель предложил УАЙЛЬДУ несколько тысяч долларов в обмен на роман объемом в сто тысяч слов. Уайльд отказался. В свойственной ему одному манере: «Мне трудно удовлетворить Ваши желания по той простой причине, что в английском языке нет ста тысяч слов». При этом сказать, что ему не нужны были деньги — соврать, и соврать от души. Скромное отцово наследство было растрачено юным денди в мановение ока. Дальше пришлось работать. После ошеломительного (читательского; критика была гораздо сдержанней) успеха изданной за свой счет первой книги — она называлась не по-уайльдовски скромно и совсем как у Бернса: «Стихотворения» — начинающий 27-летний литератор понял, что может позволить себе зарабатывать обыкновенной болтологией. И отправился в Америку — читать лекции об искусстве. Проще говоря: мотался по стране и выступал. Приезжал, читал стихи, острил — в смысле, проповедовал, как казалось ему самому — получал на карман, участвовал в прощальном банкете и ехал дальше. К вопросу о властителях дум: вы можете представить себе ситуацию, позволяющую нынешнему поэту жить с публичных выступлений?..
Уайльду было, конечно, проще многих: записной пижон и чудила, он работал в манере гаера, представляясь просвещенному Новому Свету этаким молодым Уитменом из-за океана. Он появлялся перед аудиторией в коротких до колен штанишках, в длинных черных чулках и золотистом пиджаке, «украшенным огромным цветком, нередко подсолнечником». Плюс эти его непременные и неприемлемые тогда кудри до плеч. Не столько поэт, сколько манежный. В общем, Уайльду платили…
