Ханнес Ростам - …Ваш маньяк, Томас Квик
Боргстрёму это неинтересно. Для него дело закончено, Квик осужден за восемь убийств, а сам он наверняка уже жалеет, что согласился дать интервью.
Я протягиваю письмо, которое Квик написал норвежскому журналисту Коре Хунстаду. Боргстрём читает:
«Я встречусь с тобой при условии, что получу 20 000 крон (мои стереоколонки сломались, и мне нужны новые) и что ты, когда придешь, принесешь мне квитанцию, подтверждающую, что деньги занесены на мой счет. Клаэс об этом знает, так что тебе необязательно связываться с ним. Если тебя устроят эти условия, то обещаю тебе хорошее интервью — мне будут оплачены мои усилия, а ты получишь в обмен отличную историю».
Прочтя письмо, из которого явствует, что Боргстрём прекрасно отдавал себе отчет в коммерческой стороне признаний Квика, он смотрит на меня исподлобья и произносит с наигранным равнодушием:
— Насколько болен человек, это написавший? «Если мне дадут двадцать тысяч, я признаюсь в одном убийстве, которого не совершал». Чтобы оказаться за решеткой до конца своих дней. Те, кто считают, что он невиновен, на самом деле описывают человека настолько больного, как будто он совершил все эти преступления.
Кажется, адвокат приходит к выводу, что не имеет значения, виновен его клиент или нет, — судя по всему, он сумасшедший, независимо ни от чего. Рассуждения Боргстрёма невольно подталкивают нас к следующей теме.
— Вам известно, что Квик злоупотреблял бензодиазепинами в период всего следствия?
— Я не буду высказываться по этому поводу, — недовольно отвечает Боргстрём. — Но я знаю, что у него были проблемы со злоупотреблением, да. Но не тогда, когда он находился в Сэтерской больнице, — добавляет он.
— Да нет же, именно тогда.
— Злоупотреблял?
— Да. В Сэтерской больнице это называлось «экстренный прием лекарств». Он мог свободно выбирать среди нескольких видов бензодиазепинов, — говорю я.
— Я не принимаю этого утверждения!
— Это оценка тогдашнего главврача, а не моя, — поясняю я.
— Я не принимаю этого утверждения, — повторяет Боргстрём и тем самым ставит точку в обсуждении приема препаратов.
Я меняю тему и перехожу к обсуждению убийства Йенона Леви и поведения ван дер Кваста по поводу найденных очков, когда он проигнорировал мнение Государственной криминалистической лаборатории, чтобы получить заключение, делающее возможным объявить Квика виновным.
— Я не адвокат прокурора, но я не могу отделаться от ощущения, что это инсинуация, — что прокурор не удовлетворился, пока не получил заключение, говорящее в этом направлении, — говорит Боргстрём.
— Меня удивляет, что вы не использовали этот документ в зале суда.
— Да, я слышу, что вы удивлены, — отвечает Боргстрём с сарказмом. — Без комментариев!
Я вынимаю новый документ — таблицу, где отмечены восемнадцать обстоятельств, которые, по словам экспертов, противоречат рассказу Квика о Леви. Это весомые доказательства — наподобие того, что отпечатки шин на месте преступления не соответствуют той машине, которой, как утверждает Квик, он воспользовался. Квик сказал, что закатал тело Леви в собачье одеяло, но никаких собачьих волос или волокон одеяла на теле Леви обнаружено не было; следы крови на обуви Леви не совпадали с описанной Квиком последовательностью событий; пятна земли на одежде Леви происходят с места обнаружения тела, а не из того места, о котором говорит Квик.
Эксперт-криминалист Эстен Элиассон подводит итог таблице следующими словами: «В результатах исследования криминалистической экспертизы нет ничего конкретного, подтверждающего рассказ Квика».
— Вот здесь восемнадцать находок экспертов, опровергающих рассказ вашего клиента, — говорю я Боргстрёму.
— Да? А может быть, больше? — переспрашивает Боргстрём.
— Вы как-то использовали это?
— Как бы я мог это использовать?
— Я могу представить себе, что несколькими способами, но как адвокат вы знаете это лучше, чем я.
— Поскольку вы сами не можете сформулировать, как я должен был это использовать, то я не буду отвечать на этот вопрос.
Боргстрём полностью отрицает ценность того, что я ему предъявляю. По его словам, материалы следствия настолько обширны, что в них можно найти доказательства любой гипотезы. Даже если я найду девяносто неверных сведений и десять верных — это не имеет значения.
— Достаточно одной верной детали, — утверждает Боргстрём.
Я начинаю сомневаться, что правильно понял его, и переспрашиваю:
— Девяносто девять неправильных и одна правильная?
— Да, если эта правильная достаточно весома, чтобы привязать человека к преступлению. В конечном итоге это оценивает суд.
— Вы можете назвать такую деталь?
— Нет, я не намерен этого делать, но их достаточно много. Надо читать решения суда. Вот так обстоит дело.
Клаэс Боргстрём может спокойно сослаться на единогласное решение шести судов, установивших, что Стюре Бергваль виновен в убийстве восьми человек. Если Квик что-то указал неправильно в девяноста восьми или девяноста девяти случаях из ста, это не меняет главного: решение шведского суда неизменно.
— Канцлер юстиции говорит, что решения очень хорошо сформулированы. Они показывают, как суд размышлял, чтобы прийти к неоспоримому выводу. Мое мнение в данном случае не имеет никакого значения, это оценка суда, — скромно заявляет Боргстрём.
— В некоторых отношениях основания для принятия судом решения не отражают фактического положения дел, — утверждаю я. — Решения суда не дают исчерпывающей картины того, как выглядят доказательства.
— Может быть, не другие, как вы полагаете, сделали неправильную оценку, а вы сами? — возражает Боргстрём.
— Речь идет о фактах, которые легко проверить.
— Нет, — протестует Боргстрём. — Трудно проверить. Вы говорите о столь обширных материалах, что из них легко вырвать части, подтверждающие ту или иную гипотезу.
Интервью продолжается уже больше часа, и мы никуда не продвигаемся. Боргстрём уверен, что я выдумываю какие-то глупости, хотя и признает, что я хорошо подготовлен.
Однако я приберег самый драматический момент под конец, когда интервью уже подходит к завершению. Стараясь контролировать голос и выражение лица, я произношу:
— Ваш бывший клиент, Томас Квик, взял назад все свои признания и утверждает, что он невиновен.
— Да? Ну… возможно, он это и сделал, — растерянно бормочет Боргстрём.
Он пытается охватить смысл такого неожиданного поворота событий — мгновенно оценить возможные последствия для себя, а также столь же мгновенно выработать стратегию для продолжения интервью. Тот факт, что он сам разговаривал со Стюре Бергвалем всего за несколько минут до нашей встречи, наверное, никак не вяжется со всем остальным. Боргстрём щурится под челкой и спрашивает:
— Это его позиция сегодня? Что он невинно осужден?
Я подтверждаю, что дело обстоит именно так. Боргстрём напряженно думает, на лице его появляется чуть заметная улыбка, и к нему возвращается желание бороться.
— Не думаю, что вам следует так уж полагаться на то, что это его нынешняя позиция.
— Да нет, в этом я совершенно уверен, — говорю я.
Тревожная тень промелькивает по лицу Боргстрёма.
— Вы разговаривали с ним сегодня? — спрашивает он.
— Да, разговаривал.
— Когда?
«Теперь ты действительно хватаешься за последнюю соломинку», — думаю я.
— Я не хочу вдаваться в детали, — отвечаю я наконец. — Это не имеет значения. Я знаю, что это — нынешняя позиция Стюре.
— Типичный случай, — разочарованно говорит Боргстрём. — И вы, конечно, не связаны обязательством сохранять конфиденциальность?
Интервью переходит в режим разговора — вероятно, потому, что ни один из нас не в состоянии продолжать. Я рассказываю о приеме Квиком препаратов и об истинной причине того тайм-аута, который он объявил семь лет назад.
В точности как Кристер ван дер Кваст в интервью накануне, Боргстрём перескакивает от большого уважения к вероятности того, что Квик осужден невинно, к отчаянной защите того правового процесса, частью которого сам являлся.
— Вне зависимости от того, какую позицию Томас Квик займет в будущем, ни вы, ни кто-то другой никогда не сможет дать ответ, как все было на самом деле. А пока решение судов неизменно.
И в этом он совершенно прав.
— Ваша совесть спокойна по поводу вашего участия в деле Томаса Квика? — спрашиваю я.
— Я не способствовал тому, чтобы кого-то осудили невинно, — отвечает Боргстрём.
— Это очень смелое утверждение, — говорю я.
— Хорошо, тогда я хотел бы добавить еще одно слово: я не способствовал осознанно тому, чтобы кого-то осудили невинно.
