Анатолий Божич - БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей
В феврале-марте 1918 года большевизм проходит еще через один рубеж. Это было не только подписание Брестского мирного договора, обрушившее левоэсеро-большевистскую коалицию и вызвавшее к жизни внутрипартийную оппозицию, но и события в Финляндии, где финская Белая гвардия буквально вырезала финскую Красную гвардию под прикрытием немецкого десанта. По воспоминаниям Троцкого, первая реакция Ленина на получение известий из Финляндии была крайне резкой — «драться». Но это означало крах всех Брестских договоренностей. И уже через десять минут, придя в себя, Ленин заявляет: «Нет, нельзя менять политики. Наше выступление не спасло бы революцию Финляндии, но наверняка погубило бы нас. Всем, чем можно, поможем финским рабочим, но не сходим с почвы мира. Не знаю, спасет ли нас это теперь. Но это, во всяком случае, единственный путь, на котором еще возможно спасение». Шахматист вновь взял верх над революционером-бунтарем. Но события в Финляндии еще раз убедили Ленина — игра в демократию несет с собой поражение. Только крайними мерами, только насилием можно удержать власть. Под сомнение был поставлен и тезис о праве наций на самоопределение, хотя формально Ленин от него никогда не отрекался. Судя по всему, именно события в Финляндии подсказали Ленину, что крупномасштабной гражданской войны не миновать. Более того, ряд признаков указывает на то, что с определенного момента сам Ленин стремится к тому, чтобы события развивались именно в ключе гражданской войны. И этому есть свое объяснение.
Брестский мир и все более усиливающийся социально-экономический кризис, рост сепаратистских тенденций на окраинах России, массовый голод в городах, нарастающая анархия в системе управления — все это подрывало позиции большевиков и вело к падению их авторитета и влияния. Особенно быстро большевики теряли поддержку крестьянства. В то же время союзники большевиков — левые эсеры с каждым днем увеличивали свое влияние в деревне, да и во многих городах. На Третьем съезде Советов левые эсеры составляли 15,8 %, на Четвертом — 20,4 %, на Пятом — 30, 3 %. В мае 1918 года в Пензенском Совете левых эсеров было 57 %, в Костромском — 49 %, в Рязанском — 48 %, в Курском и Пермском — по 44 %, в Петроградском, Новгородском, Орловском и Тамбовском — по 40 %, в Архангельском — 37 %, в Псковском — 32 %. В 21 уездном Совете из 137 фракции левых эсеров составляли от 50 до 100 % депутатов[363]. Все это не могло не тревожить руководство большевиков. В любой момент левые эсеры могли перехватить инициативу и, получив массовую поддержку крестьян и рабочих, оттеснить большевиков от власти.
С марта 1918 года многие рабочие, примкнувшие к большевикам в 1917 году, стали покидать партию. Если в ноябре 1917 года численность партии большевиков достигала 350 000 человек, то к июлю 1918 года она сократилась примерно до 150.000. В то же время численность левых эсеров увеличилась с 24 000 (апрель 1918 г.) до примерно 80 000 (начало июля 1918 г.). Влияние этой партии усилилось не только в деревне, но и в городах, среди рабочих. Это происходило на фоне резкого сокращения промышленного рабочего класса (примерно в 2 раза) и усиливающихся антибольшевистских настроений среди рабочих. Появляются находящиеся под влиянием меньшевиков Собрания уполномоченных фабрик и заводов, предъявляющие большевикам не только экономические, но и политические требования. На отдельных предприятиях вспыхивают забастовки. В апреле начинается восстание в Ижевске, в мае рабочие волнения вспыхнули в Самаре, в июне против большевиков поднялись рабочие Обуховского завода в Петрограде.
В провинции, во многих губернских и уездных Совдепах с марта 1918 г. левые эсеры блокируются с «левыми коммунистами», выступая против Брестского мира и взятого Кремлем курса на централизацию управления. В европейской части России против ратификации Брестского мира высказались 12 из 22 губернских Совдепов. В феврале 1918 г. НКВД принял постановление о повсеместной ликвидации органов местного самоуправления (городских и земских управ). Однако под давлением левых эсеров, тогда еще входивших в состав Совнаркома (левый эсер Трутовский занимал пост наркома по делам местного самоуправления), начался процесс интеграции местных Советов и земств. Многие земские деятели оказывались членами различных комиссий местных Совдепов и, разумеется, проводили на местах политику, весьма отличную от диктовавшейся из Кремля. Сам процесс ликвидации земств растянулся до июля 1918 года. Этого не могли не видеть лидеры большевиков. 20 мая 1918 года на очередном заседании ВЦИК Я.М. Свердлов заявил, что в волостных Советах «руководящая роль принадлежит кулацко- буржуазному элементу»[364].
Но главное было в том, что абсолютно не работающей оказалась та аморфная система государственно-экономического управления, которая стихийно сформировалась в постоктябрьский период на основе декретов Совнаркома и ВЦИК. Преодолеть хаос в промышленном производстве не удалось. Рабочий контроль на фабриках и заводах трансформировался в полную анархию при доминировании групповых интересов над «классовыми». Многие предприятия просто закрывались, а основные фонды и сырье — распродавались.
Не менее негативные процессы происходили в местных Совдепах, где процветал экономический эгоизм и местечковый сепаратизм. Большое распространение получили взимание контрибуций и реквизиции продовольствия у буржуазии, а в провинции — и самочинные реквизиции железнодорожных грузов. НКПС был вынужден даже направить ходатайство в Совнарком о принятии решительных мер к прекращению бесчинств на железных дорогах. В некоторых Совдепах тон задавали откровенно уголовные элементы.
Поэтому тот поворот, который произвел Ленин в апреле 1918 года в концептуальном видении политического и социально-экономического развития революционной России, вполне объясним с точки зрения адаптации к реально возникнувшей чрезвычайной ситуации. В этом повороте многие исследователи (например, С.В. Леонов) видят пересмотр исходной доктрины (имея в виду образ государства-коммуны, нарисованный в «Государстве и революции»). Но в том-то и дело, что доктрины не было. Ленинская концепция революции предполагала широчайшее поле для различных экспериментов и комбинаций в силу учета многовариантности развития событий. И в этом была ее сила.
Большевики оказались весной 1918 года в крайне затруднительном положении. Ставка на революционную творческую инициативу масс себя не оправдала, социально-экономический кризис и голод, как его следствие, угрожали самим основам государственности, в стране возникали все новые и новые локальные очаги гражданской войны. На этом фоне стремительный рост популярности левых эсеров выглядел для большевиков угрожающе. Кроме того, перед большевиками возникли новые угрозы геополитического характера: к угрозе агрессии со стороны Германии добавилась угроза широкомасштабной интервенции союзников. Хотя, пока продолжалось т. н. «вологодское сидение» союзнических послов, угроза интервенции оставалась чисто гипотетической. Запад, а особенно американская дипломатия, сохраняли надежду на возобновление боевых действий на Востоке. Ленину и его окружению пришлось вести весной — летом 1918 года виртуозную игру в поддавки, чтобы, по крайней мере, свести эти угрозы к минимуму. Как верно подметил В. Сирот- кин, Брестский мир был не только военно-политическим, но еще больше — торгово-экономическим соглашением, включавшим в себя 144 страницы приложений — подробные торговые тарифы, таможенные правила, консульские конвенции, протоколы о вознаграждении и т. д. Экономическая составляющая договора вызвала яростную критику со стороны антибольшевистской оппозиции. Так, редакция меньшевистской газеты «Новый луч» 21 марта 1918 года обращала внимание своих читателей на 11-ю статью мирного договора, из которой следовало, что деньги и ценные бумаги, принадлежащие немцам (или немецким подданным) и находящиеся в русских банках, должны быть в течение трех месяцев после ратификации мирного договора представлены в распоряжение их владельцев (вместе с наросшими процентами из расчета 4 процентов годовых). «На германцев национализация банков не распространяется», — делала вывод газета. Это способствовало возобновлению слухов об особых отношениях между большевиками и германским Генеральным штабом. Однако фактически речь шла лишь об одном: на фоне захвата немцами Финляндии, оккупации Украины, Крыма и Донской области, большевики были вынуждены откупаться от угрозы немецкой агрессии. Еще в апреле 1918 года в Берлин секретно прибыла команда экспертов во главе с Л.Б. Красиным, которая начала разработку еще более кабальных экономических соглашений с Германий. К августу 1918 года люди Красина подготовили сверхсекретный проект т. н. «Дополнительного финансового протокола» (который иногда называют «добавочным протоколом» к официальному тексту договора 3 марта 1918 года). После убийства Мирбаха в немецком Генеральном штабе разрабатывалась операция «Шлюссштайн», т. е. планировалось уничтожение большевистского режима. Однако единства в этом вопросе в немецких правящих кругах не было. Ленин, очевидно, хорошо осведомленный об этих планах, решил не скупиться на русское золото. До 1 ноября 1918 года в Берлин прибыло два эшелона с 93 535 кг чистого золота и один эшелон с облигациями займа из «романовок» и «думок» на 203 млн. 635 тыс. рублей. Такова была цена сохранения мира с Германией. И хотя это золото не вернулось в Россию, Ноябрьская революция в Германии позволила денонсировать все соглашения с кайзеровским правительством. Точно так же большевики вели игру с представителями Антанты. Хотя союзники действительно высадились в Мурманске и на Дальнем Востоке, а чуть позже — в Архангельске, первое время никаких активных действий против власти большевиков в центре они не предпринимали. Более того, после убийства Мирбаха Ленин некоторое время не исключал возобновления боевых действий против Германии вместе с союзниками. И только захват союзническими войсками Онеги заставил Ленина положить конец этой игре, откупившись от германцев при помощи русского золота, и дав ВЧК санкцию на раскрутку «дела послов». Уже было совершенно ясно, что гражданской войны и интервенции не избежать.
