Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1
Глава IV
Корабль бросил якорь. Я спустился по трапу и встретил гражданина Дантана, переводчика французской миссии, который совершенно случайно оказался в порту. Он быстро отвез меня в резиденцию посла. Вернинак посоветовал мне пожить несколько дней в гостинице, а затем подыскать жилье в районе Пера, рядом с его резиденцией. Посол сообщил, что по рекомендации французского правительства он берет меня под свое покровительство и будет согласовывать со мной все вопросы, касающиеся Польши. Вернинак напомнил о необходимости не раскрывать мое польское происхождение и всюду выдавать себя за француза. Мне следовало быть внимательным и осторожным в отношениях с подозрительными лицами, в том числе и с гражданами Франции, и не спешить заводить знакомства и связи, в особенности среди иностранных дипломатов. Посол обещал также, что встречаться мы будем часто и для него станет приятным долгом передавать мне все сведения, которые, по его мнению, могут заинтересовать моих соотечественников.
Я не стал с первого раза расспрашивать Вернинака об отношении Оттоманской Порты к печальным событиям в Польше, но из его коротких реплик понял, что те надежды на Турцию, о которых он говорил девять месяцев назад в Венеции, не оправдались.
Посол жаловался на то, что турецкая сторона холодно и медленно реагирует на любые предложения по польскому вопросу. Кроме этого, иностранные дипломаты плетут интриги, чтобы свести на нет все попытки французского правительства оказать воздействие на Оттоманскую Порту. И тем не менее дипломат считал, что время и события принесут новые надежды.
Озадаченный такими новостями, я совсем расстроился, когда в гостинице начал читать письма, переданные Вернинаком. Стало понятно, что между нашими соотечественниками в Париже произошел разлад. В одиночестве остался гражданин Барс. На должность представителя короля и Речи Посполитой он был назначен еще на конституционном сейме и с тех пор безвыездно жил в Париже. Теперь гражданин Барс обращался ко мне с просьбой поддерживать переписку только с ним и предупреждал, что у него появились личные враги, которые попытаются дискредитировать его перед французским правительством. Именно они, считал Барс, и постараются сделать все, чтобы вызвать у меня недоверие к нему. Мне писали также, что с другой стороны, все поляки, проживающие в Париже избрали пять человек, которые и уполномочены вести переписку с зарубежными представителями польских патриотов. Мне было больно сознавать, что эти распри, конечно же, не добавят полякам авторитета в правительстве Франции и огорчат наших патриотов, которые свои планы строили на единстве принципов и действий всех, кто радеет о спасении родины. Но нельзя требовать невозможного. Было вполне естественно, что люди, не по своей воле оказавшиеся за пределами родины, легко ранимые и раздражительные от всех бед и несчастий, неуверенные в своем будущем, ставшие приверженцами самых различных идей и учений и не понимающие, как найти верный путь к восстановлению Польши, двинулись в обратную сторону, не найдя единого лидера, которому можно бы оказать всеобщее доверие.
Безусловно, около нас крутились и такие типы (к счастью, их было мало, и на них пальцем показывали), которые шпионили за патриотами и за особую плату обо всем информировали иностранных представителей. Своими интригами и клеветой эти мерзавцы сеяли раздоры в рядах подлинных борцов за освобождение родины. За исключением этих выродков все остальные соотечественники были связаны единым желанием и целью – быть полезными Польше и рука об руку сотрудничать для ее восстановления.
Несмотря на высокопарную риторику врагов Польши о разобщенности патриотов, я могу засвидетельствовать, что, в сущности, речь шла о наличии двух группировок. Первую представляли революционеры, считающие, что все средства и методы борьбы приемлемы, если только они направлены на возрождение Польши. В другую входили люди умеренных взглядов и приверженцы конституции 3 мая, которые опасались, что экзальтированные революционеры могут оказать крайне нежелательное воздействие на французское правительство.
Что касается меня, то я не поддерживал ни ту, ни другую сторону и главную задачу видел в том, чтобы выполнить возложенную на меня миссию. Работая в Константинополе, мне удалось сохранить доверие всех парижских поляков. Это будет видно из переписки. Первое официальное письмо, полученное в Константинополе, было подписано пятью соотечественниками, входившими в состав депутации, утвержденной французским правительством. Поскольку все пятеро имели доступ к шифру, копия которого была мне передана вместе с инструкциями, я не стал заниматься бесполезными поисками причин разногласий в Париже и вступил в переписку с депутацией.
Хранящиеся у меня копии двадцати трех депеш, отправленных по надежным каналам из Константинополя в Париж, дают представление о характере моей последующей работы. Я был один, и мне не так просто было шифровать и расшифровывать всю переписку да еще делать копии.
Не буду здесь приводить материалы переписки. Быть может, они и представляют какой-то интерес, но читать их было бы скучно из-за многочисленных повторений. Самые интересные документы и приложения к ним попали в мой семейный архив. Здесь же предлагаю вниманию читателя отрывки из моего константинопольского дневника, которые позволят судить о моих занятиях и о тогдашних политических событиях в Европе.
6 апреля пришло первое письмо из Парижа, датированное 6 января 1796 года, подписанное членами польской депутации: Мневским, Ташицким, Дмоховским, Прозором и Гедройцем. В письме сообщалось, что депутация из пяти вышеперечисленных лиц была единодушно избрана всеми соотечественниками, присутствовавшими на собрании. Этот выбор поддержало французское правительство, которое поручило своему министру обсуждать все польские вопросы исключительно с депутацией. Министр высказал определенные надежды на дружеские намерения Оттоманской Порты. В частности, речь шла о желании Порты начать военные действия против русских. Предполагалось, что в это же время на севере шведы также вступят в вооруженный конфликт с Россией.
Министр обещал поставку оружия полякам и взял на себя обязательство сотрудничать в переговорах с Оттоманской Портой о предоставлении займа в пятьдесят миллионов пиастров для вооружения поляков. Он уточнил также, что Вернинаку будут отправлены соответствующие инструкции и указание согласовывать все вопросы по Польше с представителем патриотов в Константинополе.
Депутация уполномочила меня ходатайствовать перед турецким правительством о предоставлении пушек для стотысячной армии и заверяла, что в этом вопросе мне будет обеспечена поддержка со стороны французского посла.
Из письма следовало, что правительство Франции поручило депутации приступить к разработке плана создания общей конфедерации Польши.
Соотечественники информировали меня о последних событиях на родине. За мою голову установлено вознаграждение. Все мои земли конфискованы, и я не должен тешить себя надеждой о возвращении домой, пока в стране не изменятся обстоятельства. Несмотря ни на что, в Польше не теряли веру, что такие изменения непременно наступят. Члены депутации ободряли меня, призывали сохранять спокойствие и быть, как и прежде, непоколебимым в своих убеждениях. Они подчеркивали, что как только в переговорах с Оттоманской Портой наметится прогресс, депутация обязательно прибудет в Константинополь, чтобы заняться формированием армии на турецких границах и продолжить работу над актом польской конфедерации.
В последних строках письма мне запрещалось поддерживать всякие контакты с гражданином Барсом, который отстранен от всех польских дел, и предписывалось высылать всю корреспонденцию на имя председателя польской депутации Мневского.
10 апреля я отправил свой ответ, в котором подробно изложил причины опоздания в Константинополь и содержание первой беседы с Вернинаком. Далее я уточнил, что в ходе двух последующих встреч с послом Франции он поставил меня в известность о предстоящем дипломатическом приеме и о скором завершении своей миссии, из-за чего он уже не сможет активно заниматься делами. На место посла Франции в Константинополе назначен генерал Обер дю Байе, известный кадровый военный, который, по мнению Вернинака, принесет полякам больше пользы, чем он сам. В случае необходимости генерал сможет руководить военными операциями и, безусловно, найдет способы воздействия на руководство Турции, чтобы ускорить начало конфликта с Россией.
В письме от 28 апреля я рассказывал какой торжественный и пышный прием Вернинаку оказал два дня назад великий господин и повелитель. А то, что султан пошел на такой шаг сразу же после прошения Вернинака, не дожидаясь традиционных для подобных случаев подарков из Парижа, было воспринято как знак особого расположения и почтения к представителю Франции.
