Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты
— Ты что — пьяный? — Он внимательно рассматривал меня, держа в одной руке зажигалку, а другой сжав мое плечо.
— Я тебе говорю, вставай. Надо что-нибудь придумать, что ли… Совершенно ничего не понятно… Стоит палатка сразу за машиной, и в ней мертвец — все лицо в крови, мертвый…
Костя потушил зажигалку и, толкнув меня ногами, выбрался из мешка. Было слышно, как он натягивает сапоги, сопя носом.
— Местный? — спросил он.
— Не знаю. Не разобрал. Главное — как он ухитрился тут палатку разбить, не спросясь, не разбудив…
Костя вдруг взял меня за плечо.
— Слушай, — сказал он с угрозой. — Если ты задумал шуточки…
— Брось, какие там шуточки, иди посмотри…
Он поднялся было и вдруг сел.
— А я откуда знаю, — сказал он неприятным голосом. — Может, ты его и шлепнул…
Я даже задохнулся. Вот так Костя!
— Ты же пьяный был как собака — хоть в штаны тебе мочись… Я тут дрых, а ты его хлопнул и теперь мне тут мозги вправляешь…
— Иди к черту, — сказал я. — Сволочь ты.
— Кто тут сволочь, я еще пока не знаю, — протянул Костя. Мы замолчали. Было слышно, как совсем рядом воет машина. Потом по палатке полоснул свет фар. Мотор заревел и заглох. Было слышно, как хлопнула дверца и кто-то негромко сказал: «Здесь вероятно. Вот его палатка…»
— С приветом, — пробормотал Костя. Я подкрался к двери и холодея выглянул наружу. Ничего не было видно, машина стала с другой стороны палатки. Я стиснул зубы и выбрался наружу. Я испытывал отчаяние и только старался сдержаться и сохранить ясность мысли.
За нашей палаткой действительно стоял вездеход с распахнули дверцей. Двое каких-то в городских костюмах возились у белой палатки. Я стоял, смотрел на них и слушал.
— Берись осторожнее…
— Может, сначала снимем палатку?
— Нет, она с полом. Подержите полог, я его сейчас вытащу…
— Валя, Валя, — горестно сказал тот, что придерживал полог. Второй пыхтел согнувшись пополам — он вытаскивал тело. Это было похоже на бред — голубая луна, мертвые горы вокруг и эти двое, копошащиеся над покойником. И ведь всего три часа назад ничего этого не было.
— Вот и всё. Смотрите, все лицо разбито.
— Эх, Валя…
— Этот гад бил его ногами… Продавлена грудь… Идите, откройте заднюю полость.
Тот, что держал полог, подошел к своей машине и отстегнул брезент сзади. Потом они вдвоем подняли тело и с трудом уложили его машину.
— Я пойду их перестреляю.
— Никуда вы не пойдете. Возьмите себя в руки. И так будет трудно.
— Но как все это оставить! Безнаказанно. Зверь, негодяй…
— Садитесь в машину, я сверну палатку… Тогда я вышел из тени и пошел прямо к ним.
— В чем дело? — спросил я, стараясь говорить спокойно. Они уставились на меня — оба рослые, плечистые, в хороших темных костюмах с галстуком. Один был обрит наголо, у другого на голове была соломенная шляпа.
— Это не тот, — сказал бритый.
— Его счастье…
— Поспокойнее, — посоветовал бритый и, повернувшись ко мне спиной, направился к палатке.
— Кто вы такие? — спросил я. Это вышло не сердито, как мне хотелось, а испуганно.
— Мы его друзья, — сказал человек в шляпе. Он некоторое время смотрел на меня, а потом принялся застегивать заднюю стенку автомобиля.
— А он кто такой? Человек в шляпе сказал:
— Вам все равно ничем не помочь. — Он кончил застегивать и вытер руки платком. — Я хочу сказать: вы ничем не поможете. И никто не поможет. А вашего приятеля…
— Эй-эй! — предостерегающе крикнул бритый. Он ловко собирал палатку. — Перестаньте болтать, Володя…
— Но я не могу, — сказал человек в шляпе. — Если бы я даже сейчас пошел и вышиб ему мозги…
— Прекратите!
Человек в шляпе замолчал и, опустив голову, забрался в машину.
— Зверь, — сказал он отчетливо. — Дважды зверь. И зверем останется.
Бритый собрал палатку, свернул ее и бросил в машину.
— Вам лучше молчать об этом, — сказал он мне. — Вы ни в чем не виноваты и вам лучше молчать…
— Предъявите документы, — сказал я хрипло. Он внимательно посмотрел на меня.
— Это ни к чему. Мы больше никогда не встретимся.
— Не бойтесь, мы не шпионы, — сказал из машины второй. — Мы просто очень несчастные люди…
Бритый сел за руль и завел мотор. Я не мог его удержать. Да и не был он похож на бандита. Лицо у него было худое и печальное.
Машина рванулась с места, сделала круг около нашей палатки и покатилась под гору по наезженной дорожке в траве.
В голове у меня была каша, но я чувствовал облегчение. Мне казалось, что все кончилось. Я подошел к тому месту, где стояла белая палатка и постоял там немножко. Трава была немножко примята и из нее торчал тот самый кол, который мы увидели, когда впервые приехали сюда и решили тут остановиться.
Потом я вернулся в свою палатку и только тут сообразил, что все время был один. Костя так и не вышел. Он лежал забравшись в спальный мешок и старательно дышал.
— Уехали, — сказал я садясь на свою койку. — Свернули палатку, забрали покойника и уехали… Можешь не притворяться…
Костя открыл глаза и сказал:
— Холодно что-то. Дай-ка я разведу примус.
Он быстро развел примус и мы долго сидели молча, курили и смотрели, как скачут голубые язычки огня.
— Темное дело, — сказал наконец Костя. — Ты меня извини, если сердишься, а только кому охота ввязываться. Тебе-то все равно, ты начальник, а меня затаскают по судам. Знаю я это дело.
А я все старался понять, что произошло.
Второй описанный эпизод кавказской экспедиции БНа более документален:
Сего июля 1-го дня года 1960 от рождества Г. Н. И. X. начну дневник, памятуя, что мысль изреченна есть ложь, но мысль, забвению преданная, яхонту подобна, в сельский клозет упавшему. Не возьму на себя смелость обещать, что записи эти полны будут и пения достойны, но в меру сил своих слабых и невоеннообязанного зрения (без очков мир в виде туманной пелены зрю) тщусь и тщиться буду рецепторы свои втуне не оставлять, но осязать, обонять и прочее от Вселенной и мысли, каковые взблеснут, сюда заносить, к наблюдениям относящиеся.
И надеюсь решить здесь в добровольной ссылке, оплачиваемой из расчета сто плюс сто двадцать процентов, многие насущные вопросы, как-то: что есть человек? что есть смысл его жизни? что есть жизнь его? где же корень? и другие.
Я лежу на кровати в трусах, в носках и в берете. Одеяло на кровати гостиничное, шерстистое, грубоволосое. Оно ест меня за ноги и впивается в подмышку, когда я опираюсь локтем. Сзади в чисто-вымытое окно сильно греет солнце. Лежа писать неудобно. Кроме того лежать — колко и жарко, но стол занят. На нем лежат сегодняшние газеты, вчерашние полбатона и позавчерашние корки от позапозавчерашнего арбуза. Кроме того, на свободном пространстве разлит горячий нарзан, а в нем плавают описи экспедиционного оборудования. В этой комнате еще есть одна кровать с гостиничным одеялом и печка, в которую мы выбрасываем иногда всякий мусор — окурки, бумажки, пробки и объедки. На спинках кроватей висят наши экспедиционные полотенца из водоотталкивающей ткани.
Комната наша — угловая в здании Базы, а всего комнат — три или четыре. Здесь сейчас никого нет, потому что наблюдатели все на обсерватории — в горах, завхоз уехал в город, в милицию — заявлять о краже трех стульев из клуба обсерватории, сторожиха на своем огороде, а сторож… Я не знаю, где сторож. Это, конечно, непристойно с моей стороны, но я этого не знаю. Недавно он был здесь и объяснял мне, почему он не курит (в одна тысяча девятьсот первом году он служил в кавалерии и был денщиком у его благородия — человека интеллигентного и с идеями. Его благородие всё убеждали денщика: не кури, брат, это вредно. А денщик — вот тупое животное — всё курил. Однажды благородие нажрались вин в офицерском собрании и придя домой обнаружили денщика с самокруткой на губе, спящего. Его благородие решили, что надо менять метод воспитания и въехали денщику в ухо, от чего тот и оглох. Но курить с тех пор бросил). Так вот я не знаю, где сторож. Не знаю я также, где наши экспедиционные шоферы — Юра и Володя. Думаю, что они ходят по городу насчет баб. Машины их стоят за окном, и над ними дрожит горячий воздух.
— Ну, в конце концов, это хамство! — Мой начальник стоит в дверях и смотрит на меня грозно выпуклыми глазами контрразведчика. Он возмущен тем, что я лежу, когда стол не убран, ящики не упакованы, ящики — другие — не распакованы, пропало куда-то двадцать метров вафельного полотнища (на портянки и полотенца), в чайнике еще при упаковке пробили гвоздем дыру и никак не найти двух комплектов штормовых костюмов.
— Витя, — говорю я, — не смотри на меня так.
Он берет меня за ногу и тащит. Я держусь за подоконник. Тогда он бьет меня молотком по правой ягодице.
— Это хамство, — говорит он. — Куда ты дел штормовки? Я не знаю.
