Ив Аман - Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...»
В возрасте примерно пятнадцати лет, на барахолке, среди гвоздей, старой обуви и замков, он обнаружил однажды том Владимира Соловьева, мыслителя, который поистине был первопроходцем русской религиозной мысли XX века[58]. Жадно проглотил он этот том, а позже сумел раздобыть и следующие. Труды Соловьева оказались для него подлинным открытием. Александра привлекла главная идея, направляющая мысль Соловьева, что в центре реальности действует сила, соединяющая в единый процесс природу, человека и самого Бога[59]. Соловьев стремился к целостному христианскому видению мира, охватывающему все стороны жизни, где нашли бы свое место все мировые религии и культуры разных времен и народов, где не были бы упущены и художественное творчество, и наука, и философия, — все лучшее надлежит собрать и духовно преобразить[60]. Александр также ценил, что Соловьев отказался от идеализации церковного прошлого, он сочувственно относился к его деятельности, направленной на единение Церквей. Однако, хотя он и считал Соловьева настоящим учителем, он не принимал его полностью, без разбора. Так, целые пласты учения Соловьева — софиология и теократия — оставались ему чуждыми. Равно не разделял он и пессимизма, выраженного в последних сочинениях, где Соловьев рассматривал всю историю человечества как поражение[61].
Раз в неделю Александр пополнял свой запас книг у профессора–химика Николая Евграфовича Пестова. В те времена никто не знал, кого следует опасаться, и, когда раздавался звонок в дверь, если в квартире уже был кто‑то из посетителей, вновь пришедшего приглашали в другую комнату. На письменном столе Пестова Александр увидел фотографию святой Терезы из Лизье. На стенах висели образы католических святых. Кажется, Пестов пришел к католичеству от баптистов. Именно он помог Александру ближе узнать западное христианство[62].
Наряду со светским обучением Александр стал серьезно изучать богословие. Он принялся за чтение Отцов Церкви. Чтобы лучше понять Библию, изучал античный Рим, и в еще большей степени — Древний Восток. К знакомству с библейской историей его поощрял Борис Васильев, который всячески поддерживал стремление согласовывать научные знания с верой[63]. Матушка Мария тоже одобряла его желание посвятить себя изучению Библии[64]. Самостоятельно, как всегда, он стал систематически заниматься предметами, которые входили в программу семинарии.
Примерно в то же время он начал прислуживать в алтаре церкви Рождества Иоанна Предтечи на Пресне[65]. Там он читал и пел в хоре. Подросток, прислуживающий в церкви, — для той эпохи это было более чем необычно. Позже в этом храме у него появится товарищ — юный семинарист из Загорска, который впоследствии станет епископом Филаретом; сегодня он стоит во главе Православной Церкви в Белоруссии[66].
Писать Александр начал очень рано. К двенадцати годам он написал статью о природе и пьесу о святом Франциске Ассизском[67]’. И только в пятнадцать лет — свое первое богословское эссе. Разумеется, это был еще чисто ученический труд, но он уже содержал в себе как бы каркас его позднейших работ[68].
В 1953 году, через несколько месяцев после смерти Сталина, Александр закончил среднюю школу. Поскольку всю программу семинарии он освоил самостоятельно, то решил поступать сразу в высшее учебное заведение. Последние годы сталинского правления были отмечены разгулом антисемитизма, поэтому его происхождение стало препятствием для поступления в университет, и он избрал Московский пушно–меховой институт, где мог заниматься своей любимой биологией.
В студенческие годы он продолжал самостоятельно изучать богословие, но теперь уже на уровне программы духовной академии. Начал писать краткую историю Церкви, но затем переключился на другую книгу и довел ее до конца: «О чем говорит Библия и чему она нас учит». В эту пору он сблизился с отцом Николаем Голубцовым[69] — старым прихожанином отцов Мечевых, служившим в одном из московских храмов. Он получил хорошее образования, имел диплом биолога, братья его были священниками, а сестры — монахинями. Все они чем‑то напоминали героев Достоевского. Отец Н. Голубцов оказался человеком демократичным и общительным, способным вести диалог с неверующими. Для Александра он являл собой тот же идеал священника, что и отец Серафим, каким он ему виделся по рассказам матери и тети. Александр выбрал отца Николая себе в духовные отцы[70].
В 1955 году институт в Москве, где учился Александр, закрыли, а студентов перевели в аналогичный институт в Иркутске. Там Александр прожил три года. К его прежним увлечениям теперь добавились практические занятия — наблюдения за животными в тайге. Занимались студенты с интересом, и отношения между ними были приятельскими.
В первый год обучения, когда он еще был в Москве, во время скучных лекций Александр читал огромный труд отца П. Флоренского о Церкви, а чтобы это не было заметно, разрезал книгу на листочки. Его соученики не знали, о чем именно шла речь в этой книге, но их это не печалило. Александр всегда был хорошим товарищем и принимал участие в общих делах, поэтому они не видели ничего дурного в том, что он интересуется «высокими материями». В конце концов, каждый имеет право на увлечение. На втором курсе он начал делиться своими мыслями с некоторыми студентами. Одни подозревали, что он во власти каких‑то религиозных идей, другие считали его буддистом. Однако уже на третьем курсе все знали, что он православный. По приезде в Иркутск Александр познакомился с епископом[71] и стал выполнять для него разные поручения. Ему постоянно приходилось бегать из института в церковь, которая находилась как раз напротив, он делал это открыто, и его товарищи относились к этому спокойно. Вспоминая те дни, отец Александр скажет позже: вообразите себе, что бы произошло, если бы я в первый день после поступления в институт стал демонстративно креститься! Их надо было мало–помалу подвести к пониманию того, что один из них может быть верующим.
В первый год своей жизни в Иркутске Александр делил маленькую квартиру с Глебом Якуниным, который позже станет одной из крупных фигур в борьбе за религиозную свободу. Глеб был воспитан очень любящей и очень верующей матерью. В одно прекрасное утро, в возрасте 14–ти лет, когда мать и тетя разбудили его, чтобы вести в церковь причащаться, он им заявил категорически: «Делайте со мной что хотите, но я не пойду». С этой поры он почувствовал себя убежденным атеистом. Лишь в Иркутске он начал с трудом освобождаться от влияния советской идеологии. Прежде он встречал верующих лишь среди женщин, очень добрых, но без образования. Встреча с Александром способствовала его успешному возвращению к вере[72].
В 1956 году Александр женился на студентке Наталии Григоренко.
Это было время, когда открывалась новая страница в истории страны.
Глава 5
Начало служения
В феврале 1956 года состоялся XX съезд коммунистической партии, на котором Хрущев, при закрытых дверях, прочитал свой знаменитый доклад о преступлениях Сталина. В течение нескольких недель содержание документа мало–помалу доходило до населения. Многим тогда казалось, что мир перевернулся. Тот, кого только три года назад народ оплакивал как самого великого гения всех времен и народов, человек, который был обожествлен больше любого римского императора, египетского фараона или восточного деспота, отец и учитель, которого многие дети — а он был объявлен их лучшим другом — считали поистине бессмертным, этот человек оказался просто негодяем. После его разоблачения из ГУЛАГа вышли на свободу миллионы мужчин и женщин, и среди них А. Солженицын, тогда никому еще не известный — после нескольких лет лагерей его отправили в пожизненную ссылку в Казахстан.
Под руководством нового Генерального прокурора СССР Руденко судебная власть была реорганизована. Цензура немного разжала свои объятия. Были восстановлены контакты с внешним миром. Этот период вошел в историю под названием оттепели; паковый лед лопнул и пришел в движение, но еще не растаял. Положив конец культу личности Сталина и массовому террору, Хрущев, однако, отнюдь не собирался уничтожать советскую систему. Напротив, он стремился ее реставрировать во всей идеологической мощи, говоря о возврате к «ленинским нормам». Не случайно через несколько месяцев после XX съезда венгерское восстание против коммунистического режима было потоплено в крови советскими танками. В 1958 году партия призвала к порядку интеллигенцию, открыв оскорбительную кампанию против Б. Пастернака, лауреата Нобелевской премии, за то, что он посмел разрешить публикацию за границей своего романа, герой которого не скрывал критического отношения к революции. Тем не менее, некоторая свобода слова, осознание ужаса сталинизма, возвращение бывших заключенных вызвали известное брожение в обществе. По всей стране начались дискуссии и споры. В Москве, на площади Маяковского собиралась молодежь, там читали стихи, и эти встречи имели явный политический подтекст. По рукам ходили тайно выпущенные, напечатанные на машинке журналы — впоследствии это будет названо самиздатом. В столице начало складываться нечто похожее на общественное мнение.
