Лев Кассиль - Дело вкуса
Кстати, если уж говорить о татуировке, то ее когдато моряки переняли у ряда племен Африки, Америки, Океании, где обычай выжигать на коже различные знаки НОСЕЛ ритуальный характер или превращался в манеру особым образом разукрашивать тело. У матросоз так называемая «наколка» когда-то была действительно вызвана определенными условиями морской службы. По знакам, по рисункам на коже опознавали моряков среди утопленников, выброшенных на берег после кораблекрушения. Сейчас на флоте ведется борьба с этими проявлениями сохранившейся, но уже ненужной традиции. А между тем мне не раз выпадал случай сталкиваться с юношами, которые когда-то по глупости, по молодости лет накололи себе на коже всевозможные узоры и теперь не знают, как от них избавиться. Приходится обращаться к врачу, но и он не всегда имеет возможность устранить эти нестирающиеся следы нелепого ухарского вкуса.
А тот жаргон, словесный мусор, блатные словечки, которыми еще порой любят уснащать речь некоторые молодые люди, — разве это, в сущности, не фальшивка? Просто старается парень прослыть человеком бывалым, видавшим виды, сквозь огонь, воду и медные трубы прошедшим.
Уголовники, те пользуются этим потайным жаргоном, так называемой «блатной музыкой», как определенным секретным кодом, чтобы не посвящать окружающих в их мерзкие воровские дела и оставаться непонятыми для посторонних.
А иной парень или какая-нибудь простодушная девица, чтобы, как они выражаются, «давить фасон», щеголяют подобными неблагозвучными словесами ради дрянного шика.
Хороший вкус — это прежде всего вкус здоровый, помогающий человеку видеть, познавать истинную красоту мира; хороший вкус — это вкус взыскательный, требовательный, строгий, честный, то есть чурающийся всего ложного, фальшивого, поддельного. Хороший вкус призывает человека быть искренним, как говорят, оставаться всегда самим собой, то есть проявлять себя одинаково на словах и на деле, стремиться к подлинно прекрасному, а не внешне красивенькому, испытывать отвращение ко всякой подделке, к любого рода наигрышу.
Если, скажем, человек верного вкуса задумается над тем, что ему нужно расти, он не станет делать это за счет каких-нибудь внешних примет — увеличения каблуков или, скажем, кока иа голове, а серьезно займется своим развитием, духовным совершенствованием; он обогатит себя новыми знаниями, постарается подняться на более высокий уровень культуры. А ведь иной раз, слушая какого-нибудь велеречивого болтуна, так и чувствуешь, что он забрался на ходули выспренних, но мало что выражающих слов, чтобы изобразить этими «высокими» словами свои карликовые мысли…
Дурной вкус — это вкус ленивый, не дающий человеку серьезно задуматься над смыслом жизни, над собственным поведением, над тем, какое место он занимает в обществе.
Плохой вкус — это вкус грубый, не умеющий распознавать истинную красоту и довольствующийся примитивной красивостью. Лев Толстой говорил, что такой вкус груб, даже если кажется утонченным, тяготеющим к каким-то особым изыскам, так как, по существу, не вникает в истинно прекрасное и способен воспринимать лишь то, что, грубо выражаясь, шибает в нос, оглушает первым впечатлением.
Дурной вкус-это прежде всего вкус «дешевенький», не умеющий находить верную оценку тому, что действительно дорого в жизни, хотя и не набивается само на глаза.
И это вкус лживый: он готов прикрыть внешним блеском внутреннее невежество, он ревниво прислушивается к чужому толку, жадно, часто не разобравшись, торопливо следует за дешевой приманкой пустопорожнего, показного шика, легко мирится с кустарными, крикливо раскрашенными открытками на стене, с аляповатыми бумажными цветами ка комоде, простительными только на похоронах, да и то лишь в ту пору, когда нет живых цветов или трудно заказать искусственные металлические, матерчатые.
Кричащие, якобы соответствующие заграничной моде галстуки системы «павлиний глаз», шарфы всех цветов светофора, способные нарушить уличное движение, напрокат взятые с чужих уст ходовые стандартные обороты речи записных остроумцев, вроде: «красота, кто понимает», «свой в доску», «будьте покойнички», «ну, жмаю пять», «факт», «сила», «законно», «как штык», «на все сто», и, наконец, не по праву задержавшееся после войны, уместное и верно звучавшее лишь во фронтовом обиходе словечко «точно» — вот весьма распространенный арсенал средств и речений, которыми «оснащает» человека дурной вкус. Но подробнее об этом мы скажем дальше, в главе, специально посвященной вопросам языка и вкуса.
Люди дурного вкуса неспособны по-настсящему глубоко наслаждаться искусством. Дешевый, невзыскательный, лживый вкус приучает находить и в книге, и в спектакле, и в кинофильме лишь забавные случаи или занятные приключения, пикантные анекдотики, не вызывающие никаких чувств и мыслей. Невольно вырабатывается привычка противиться всему серьезному, правдивому, волнующему — всему тому, что дает настоящее искусство. Читателей подобного рода восхищают лишь незамысловатые, ловкие подвиги удачливых героев, маловероятные, но счастливые совпадения, роскошные признания в любви, пышные описания богатых салонов — словом, все то, что давала так называемая бульварная, «галантерейная» литература, книги дурного пошиба, уводящие читателя от подлинной жизни и отягощающие его суррогатными чувствами, чувствами-подделками и умильным враньем о придуманном благополучии.
Коммунистическая партия призвала наших писателей, музыкантов, артистов, художников оправдать высокое доверие народа и вести беспощадную борьбу с теми ложными, а потому враждебными нам вкусами, которые стремятся навязать нашей молодежи некоторые зарубежные недруги.
Буржуазные идеологи различными ухищрениями пытаются уловить в свои сети души наших молодых людей.
В ход пускается все, только бы отучить их мыслить, чувствовать, чтобы расслабить волю, привить пошленький, обывательский вкус. Вот почему мы не можем быть безучастными ко всему, что пытается навязать нам, назойливо всучить под дымовой завесой болтовни о «свободном искусстве» враждебная нам пропаганда.
Когда мы говорим о формировании художественного вкуса, верных эстетических представлений у наших людей, мы призываем молодежь овладеть всеми сокровищами, накопленными духовной культурой человечества.
К сожалению, некоторые горе-воспитатели этого не понимают.
Однажды, например, мне передали из редакции «Комсомольской правды» такое письмо:
«Пишу вам после спора на комсомольском собрании. На атом собрании речь шла о книгах Мопассана, Бальзака, Драйзера… Один старший товарищ поднялся и сказал, что нельзя читать произведения этих авторов. Я спросила — почему? Последовал ответ, что они нам ничего не дают, кроме морального разложения.
Когда я сказала, что они нам рассказывают о жизни буржуазного общества, о самом капитализме, на мои слова засмеялись и сказали: «Зачем нам это знать, когда надо читать о нашем настоящем и будущем, о коммунизме, а у Мопассана и Драйзера о коммунизме ничего нет». В общем, мы договорились до того, что и Толстой и Пушкин тоже отошли в прошлое… В. Фомина.
Ну что же, товарищ Фомина, не падайте духом! Встречались и мне такие люди когда-то. Придет, бывало, такой к нам на студенческую вечеринку, где соберут на стол немудреную снедь, осмотрит все критическим оком и сейчас же примется укорять нас: «Вкусно-то вкусно, да насчет жиров и калорийности слабо». Увидит на подоконнике раздобытую ради праздника примостившуюся стебельком в кружке розу-поморщится, принюхиваясь: «В крайнем случае хотя бы уж не белую, а красную поставили». Начнут ребята танцевать — он сейчас же: «Ну что зря топтаться, чуждый нам фасон перенимать! Уж если не сидится, так провели бы зарядочку, гимнастикой занялись». Попробует кто-то вспомнить старую песню «Гайда тройка, снег пушистый»-он опять против: «Ну что вы все гикаете? А по-моему, всем этим гайда тройкам, да Ги де Мопассанам грош цена, буржуазная отрыжка, икота прошлого».
И ко всему-то у него были уже готовые ярлыки, не очень грамотные, но решительные. Мопассан — разложенец. Толстой — непротивленец, Дюма — голый приключенец, Пушкин — не наш настроенец…
Но, скажут мне, это было прежде, когда молодежь пылкая, рвавшаяся сразу в мировую коммуну, уж больно размашисто рушила вековые авторитеты и иной раз по молодости лет да и по недостатку знаний, как говорится, изрядно загибала. Но и тогда уже ярые гонители классического наследия встречали сокрушительный отпор у большей части нашей молодежи. Казалось бы, что пора таким уже перевестись на Руси. Но вот письмо В. Фоминой напоминает, что и сегодня встречаются подобные гонители Мопассана и Бальзака. Вероятно, им кажется, что они имеют право учить уму-разуму молодежь, ограждая ее от «вредных влияний». По-видимому, люди эти считают себя передовыми, современными, а на самом деле в какую дремучую пещерную тьму уходят подобные высказывания! Еще В. И. Ленин в те годы, когда некоторые товарищи из Пролеткульта отвергали начисто все, что принесла культура прошлого, разгромил носителей подобных идей. Ленин утверждал, что пролетариат, которому теперь стали доступны все сокровища науки и искусства, создавая свою новую, революционную социалистическую культуру, должен освоить все, что добыто в области духовной жизни человечества. Ленин призывал взять все лучшее, все наиболее ценное из достижений культуры прошлого, используя это лучшее в борьбе за прекрасное будущее.
