Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души
Там, как за каменною за стеною,
Я -- скотницей и мой малыш со мною.
Подумайте -- молочная река -
Ну что там в сказке -- в берегах кисельных!
Нет, мама, нет, работа нелегка -
Да я ведь не из барышень кисейных.
А радость-то там на помин легка -
Не в облацех -- в вещах минутосейных.
Сестра моя там Валя и к тому ж,
Узнав, где я, воротится и муж.
Грибов-то, ягод! Не увяжешь гужем -
В Касимове так было до войны -
Когда на выработке жили с мужем,
Бывало рыбы -- подолы полны,
Поужинаем, служим, да не тужим,
Икру набалтывали до весны, -
Да Павел ведь не мастер уживаться...
Нам в путь, а вам -- счастливо оставаться!
Все лишнее -- давно уже у вас,
Да одеяло, да подушек ворох...
За мной Курындин явится сейчас...
Проверим -- не забыли ли что в сборах,
Шесть мест, не меньше -- вот и весь мой сказ.
Что ж не идет Курындин? Не из скорых...
Да, вы тростите про велосипед -
Какое же добро велосипед?
Но я должна подумать о ребенке!
Конечно, где вам помнить прошлый март
И как у сына вспыхнули глазенки,
И счастливый ребяческий азарт,
С которым он вцепился в колесенки.
Он только удивлялся: Не стандарт? -
Слетит с седла, как рыбка, но не плачет,
Лишь спросит -- Не стандарт? -- и озадачит.
А как же он расстроился, когда
Узнал, что "нестандарта" с ним не будет,
Как он рыдал! Я думала тогда,
Его отчаянью конца не будет...
Я не могу быть так жестока, да,
Беру и этот -- что с меня убудет?
Подумайте -- семь бед -- один ответ,
Так что возьму седьмым велосипед.
Как рад он -- слушайте! Ведь колокольца
Звенят не так, как этот райский смех -
Не огольца, папаши-добровольца! -
Или органа самый чистый мех!
Ведь и когда вам смыливали кольца -
Так звонко не смеялись вы на грех, -
Тогда вы шли с отсидки по порошам,
А смех ваш был негорьким и хорошим.
Отец, я помню хохот ваш густой,
Когда вам били зубы со сноровкой.
Как вы смеялись, человек простой,
Уйдя со свекловичкой иль морковкой
И возвращаясь с сумкою пустой
Ко мне -- пустой девчонке и неловкой,
Но не порожней бедами, в один
Из месяцев задолго до родин.
Я вас любила! Да! Ну что ж молчите!
Безмолвия не надо на порог!
Ах, даже молча, молча -- вы кричите!
От ваших уст отъемлется парок...
Зачем вы слезы из меня точите!?
Я поняла уже! Какой урок!
Так невиновной долго мне виниться?
Как вы посмели вновь во сне явиться?
Какая пытка -- словно наяву -
И эти сборы в долгий путь без прока!
Ах, мама, мама, я вот так живу!
Так вы из-под земли, где стебли дрока -
Вот отчего вы шли не смяв траву -
Ах, как не жестко! Только так жестоко!
Как обогнули вы, взойдя на двор,
Кусты вам ненавистных помидор?
Ну вот опять тоска меня снедает,
Что вас она сгубила на корню -
Ведь помидора не надоедает -
Откушивай хоть десять раз на дню -
А мама между тем недоедает -
Подумать мне над этим, не возню
Затеиватъ с кустами! Сколько срама!
Не снитесь больше мне, отец и мама!
Подите прочь, не вешая голов!
Не попадайтесь больше, ради Бога!
По вашим лицам видно и без слов,
Что чувствуете вы себя неплохо.
Отец немножко лишь седоголов -
Бритоголова ты. Ступай без вздоха,
Без жалобы -- что пользы горевать -
И горечью нам сердце надрывать!
Ну что же ты не говоришь, что рада?
Ты, верно уж, не рада ни черта!
И крошечный кусочек рафинада
У внука не изъемлешь изо рта...
Уходишь так, не подымая взгляда?
Ну и родительница -- срамота!
Ну хоть в последний раз-то оглянитесь...
Подите вон и больше мне не снитесь!
А я проснусь и побегу стремглав
Послушать сына легкое дыханье,
Себя поверх неслышно распластав,
Вся содрогаясь в рыке издыханья...
И он, во сне ручонку опростав,
Вдруг переменит позу и дыханье,
Проснется, помолчит и горячо
Шепнет мне: Мама, мамочка, ты чо?
-- Ты не уйдешь ведь от меня? -- Смешная...
Мне некуда покамест уходить.
Вот если утро подойдет -- не знаю... -
-- Побудь со иной! -- Могу и погодить...
-- Я так несчастна! -- Правда. Я ведь знаю.
Так я могу на двор не выходить! -
-- Ну что ты! Нет, без воздуха, как можно?
Ступай, играй! Да бегай осторожно.
Смотри-ка что за утро занялось!
День обещает быть весьма погожим.
Побегай, а дыханье занялось -
Сядь на скамью и приглядись к прохожим -
Быть может, и увидишь... Занялось
Во мне опять все... А чуть позже сможем
Съесть миску помидор в один присест...
Вот тоже кушанье... не надоест...
АВВА МАРИЯ
"Я убит подо Ржевом..."
ИЗ ПИСЕМ ОТЦА
Иду и думаю -- на кой мне ляд
Отец мой ветреный, сей муж вальяжный,
Пускай глаза по нем еще болят...
В ярчайшей клумбе некий старец, влажный
От глины и песка, метнул мне взгляд
Младенчески доверчивый и важный.
Он тырк лопатой в землю, что-то бурк!
-- Жидков... -- а он мне мягко: Эренбург...
Средь скопища негодников есть малость
Порядочных людей, но то скоты...
(Должно быть, многим в тот момент икалось).
Что я? Я, Эренбург, ращу цветы... -
Взгляд искоса: и гордость и усталость,
Улыбка слабости и доброты,
И руки быстрые, как если клавиш
Касанье -- о, ты нежишь их и давишь, -
Комки, где брызжет соками навоз,
Где смотрит сотня глаз из-подо Ржева...
Он продолжал: За саженцами роз
Я шел -- мне их прислала королева.
С цепи тут не один был спущен пес.
Я что? Стою и жду, без страха, гнева
И этому подобного. А псы,
Остервенясь, уж рядом. -- Подлецы, -
Сказал я им, -- и злобные придурки,
Конечно, могут рвать до срамоты
Штаны на этом старом Эренбурге,
Но он не бросит взращивать цветы! -
Собаки сели, вылизали шкурки
И отошли мочиться на кусты.
Когда я занят делом, пресно ль, квасно, -
Псам делать нечего, им это ясно! -
Я улыбнулся, отошел и сел
В сторонке, Эренбургу не мешая.
Он все возился и жужжал и пел,
Песок с землей и с семенем мешая,
Он был как шмель, что в чашечке шипел,
Ну, он растил цветы, как бы решая
Задачи необъятной полноты.
Я не мешал: он взращивал цветы!
Лишь иногда проронит свой особый
Чуть хитрый взгляд: мол здесь еще ли ты?
И все эти друзья: гелиотропы,
И те меланхоличные листы,
Ну, как их, огородные укропы, -
Под пальцами его как бы персты
Живых детей над клумбами качались
И в светлой ласке рук его касались.
Бокалы маков, тоненьких гвоздик
Полетные пылающие пачки,
Из зева львиного пыльцы язык
И парусники лилий в легкой качке,
Многоповерхностный шумливый бриг
Высокой липы, чернозем на тачке,
Веранда в сорок два цветных огня,
Зрачки двух крупных птиц, навоз коня,
Колючки роз бельгийской королевы,
Осетр на цинковом холодном дне,
Псы, раки, злобные придурки, девы,
Я сам, воздевший руки как во сне,
Воздушные струи, холмы, посевы
И пожилой поэт, кричавший мне
Слова привета и насмешки вместе, -
Все мчалось в белый грозный блеск созвездий...
А дома непременно спросит мать:
Где ты шатался? -- и возьмет линейку.
Она отвыкла сына понимать -
Выстраивает, словно на линейку,
И с ней опять комедию ломать,
Чтоб не сломать о задницу линейку,
Чтоб в теле не зацвел гелиотроп -
И это, разумеется, не троп!
Ну как же троп? Тропаться мать не любит:
Оттроплет так, что хоть живой, а труп:
По первому, иль даже по нолю бит,
Лежишь, визжишь, почесывая круп.
Вот тут она тебя и приголубит,
Заметив, что ты с ней "немного груб",
Не хочешь петь (в тетрадке кол по пенью),
И что пришел конец ее терпенью.
Тут станет восклицать она "доколь",
На зверский русский перейдя с латыни,
Речь запестрит ее "не оттого ль",
Унизясь до "ниже" и до "отныне",
Взвиясь до "все-таки" (такая боль!)
"Днесь оступишеся своей гордыни!"
И станет жженье вовсе невтерпеж.
-- Сейчас споешь! -- Не стану! -- Ты споешь! -
-- Нет! -- Несмотря на боль и униженье?
Подумай, ты ведь сам себе не враг! -
И тело увеличивает жженье,
Под задом, точно, разведен очаг,
И в мысли входит головокруженье,
Как будто переходишь вброд овраг,
Бурлящий по весне кипливым током -
Оступишься и сгинешь ненароком!
А как снежна и холодна вода!
Как быстро ни идешь -- она обгонит!
И горло разверзается тогда
На некий крик, что так же тонет, тонет
В пространстве, где бежит одна вода -
Дрожит и "то не ветер ветку клонит",
И крик из непрожеванных острот
Внезапно покидает жаркий рот.
Он вьется над водой пока бескрылый,
Как по утрам туман, стесняя грудь -
Ах, если бы теперь собраться с силой -
Вдохнуть его в себя, но нет: отнюдь, -
Вон кто-то молит в тучах: Спой мне, милый!
