Вячеслав Рыбаков - Руль истории
Но зато ложь ради неправильной цели Таксиль разоблачал неустанно. В мировую культуру он вошел, помимо своих мистификаций, книгами «Священный вертеп», «Забавная Библия» и «Забавное Евангелие». В первой он разоблачал священников и самого папу римского. Мол, вы знаете, мсье-медам, подле каждого монастыря, а уж в Ватикане и подавно, есть пруд или речка, в которых, когда их вдруг брались осушать или чистить с какой-нибудь народнохозяйственной целью, непременно обнаруживалось по три сотни утопленных детей. Непонятно? Да это же монахи с монахинями, святые такие, рожают и рожают, но стесняются того и топят чад своих, как котят. А потом нас с вами, мсье и медам, учат, как жить безгрешно.
Во второй же и особенно в третьей книжке он камня на камне не оставил от вредных суеверий — например, от христианства.
Не будем слишком строги. Человек искренне и в меру своего разумения боролся с тем, что полагал гадким, заполонившим мир лицемерием. Вот образцы таксилева юмора: «Общеизвестно, что папа римский считается главою христианской церкви, но я никогда не слышал, чтобы он осуществлял на практике завет Христа и чистил ботинки паломникам, которые стекаются на него посмотреть. Наоборот, паломники лижут ему туфлю!» Или: «Иисус разглагольствовал без умолку, словно разносчик на перекрестке, восхваляющий свой товар. …Он пустился в бессвязные рассуждения без начала и конца, и под конец сморозил уже совершеннейшую глупость». А в пересказе притчи о блуднице, главка о которой названа Таксилем «Украшайте мужей рогами, сударыни: с вами бог!», правдолюбец открывает нам глаза на лживую сущность христианства так: «Мы знаем, что сам Иисус наставлял рога и бедному Паппусу, мужу Магдалины, и богатому Хузе, супругу Иоанны, а потому относился к легкомысленным женам вполне снисходительно».
Мы знаем… Таксиль, конечно, знает! Кто же еще, кроме него?
Какой неотразимый довод! Как часто мы с ним сталкиваемся! В параллель невольно вспоминается (просто потому, что прочитана совсем недавно) четырехчастная статья «Патриотизм: диагноз чувства». Это современный наш журнал «Знамя» (№ 11, 2008) — рупор перестройки, оазис демократии. Автор статьи Анатолий Шендерович закончил свой текст («От любви до ненависти») чеканной фразой: «Сегодня слово „патриотизм“ все больше и больше выступает как средство манипулирования сознанием больших или малых групп населения для достижения корпоративных целей, чаще всего никак не связанных с интересами Родины, а порой и прямо противоречащих этим интересам». Уж Шендерович-то точно знает, в чем именно состоят интересы Родины, и поэтому легко может с первого взгляда определить, что именно им прямо противоречит!
Точь-в-точь как Таксиль, коему открыты были все побудительные мотивы Сына Человеческого.
А мы, злобные и тупые, и ему отчего-то не верим.
Впрочем, относительно небольшой текст, с серьезным видом обсужденный в той же книжке журнала еще многими умными людьми, вообще полон перлов. Автор честно пытается втолковать нам наконец (ах, какая свежая демократическая мысль!), будто русский патриотизм практически тождествен фашизму. «Межплеменная рознь, называемая сегодня межэтническими конфликтами, не только не угасла, но вовсю полыхает, усердно раздуваемая патриотическими сотрясениями воздуха». «Наши патриоты „против чужих“, фактически поощряемые властью, все выше поднимают головы. Начиная от ножей, арматуры и кастетов для приезжих иностранцев и кончая идеей Русской республики („Россия — для русских!“), они…». «Желание очистить патриотизм — не путать с любовью к Родине! — от всей той скверны, в частности от скверны национализма и ксенофобии, которая сопровождает его веками, — понятно. Но вряд ли осуществимо».
Мы-то, лапти недоквашенные, до сих пор по серости своей полагали, что не патриотизм россиян, но корыстный сепаратизм (не только национальный — вспомним хоть идею Уральской республики), амбиции местных элит, поддержанные, проплаченные и пропиаренные реальными внешними врагами и не менее реальными внутренними бандитами развалили и по мере сил продолжают разваливать страну! Ну явно же ж валим с больной головы на здоровую! Научи же нас, научи не путать патриотизм и любовь к Родине, а то вконец запутались, оттого и все беды!
И ведь научит. Вот он берет определение патриотизма из словарей (патриотизм есть преданность и любовь к своему отечеству) и открывает нам глаза на то, что любовь и преданность отнюдь не одно и то же: «Любовь бескорыстна и безоглядна, она любит Отчизну такой, какая она есть, со всей ее неустроенностью, от которой так хочется избавиться. Преданность ревнива и воинственна, она недоброжелательно косится на соседей и во всем, в том числе и в ее неустроенности, видит происки врагов, направленные против любимой Родины» — а далее именно в преданности усматривает корень агрессивности и ксенофобии.
Хотелось бы посмотреть, как вел бы себя автор, если бы, например, жена ему сообщила: «Милый, я тебя, конечно, люблю, и твои подарки мне очень нравятся, но не требуй от меня преданности, ведь она недоброжелательна к соседям — а я с соседями каждый день кувыркаюсь, пока ты на работе… А откуда, ты думал, у меня изумрудное ожерелье? Сосед подарил за толерантность и ширину этого… ну, того самого… мышления!» И когда ошеломленный теоретик попытался бы ее усовестить, гневно сморщила б носик: «Тебе что, моей любви не хватает? Тебе еще и преданность подавай? Да ты просто фашист»!
Нам-то, дремучим, вечно казалось, что любовь без преданности — это всего лишь красивое название наглого стремления пользоваться на дармовщинку. Нам-то мерещится, что, пока войны нет и совершенно невозможно проверить, бросишься ли ты с гранатой под танк немецких освободителей или, подняв руки повыше, пойдешь им навстречу с криком: «Я всегда был принципиальным противником советской власти!», надо тем более тщательно изыскивать, каким именно образом день за днем проявлять свою преданность, чтобы и казенным зомби не стать, и не оказаться похожим на любящую, но отнюдь не преданную супругу. В конце концов, гладить белый стан березки и любоваться остатками волжских плесов может и переводчик при оккупационной комендатуре, в рабочее время вносящий посильную лепту в предрасстрельные допросы жидов и комиссаров.
Впрочем, вернемся пока к нашему лабораторному экземпляру.
Ни одно из фактических утверждений Лео Таксиля не может быть толком оспорено. Лижут паломники туфлю папе? Лижут. Кто попробует это отрицать, попадет в глупое положение и разом скомпрометирует все, что сам хотел бы сказать. Появлялись в монастырях и близ оных запретные плоды любви с несчастной и короткой судьбой? Увы, да. А доказывать, что вот в этом конкретном пруду останков нашлось не триста, а всего лишь двести двадцать или, паче того, что вот около того конкретного монастыря пруда вовсе нет — только самого себя дураком выставлять. И даже касательно Марии Магдалины поди поспорь — ну а что, сами посудите, могло мужчину Христа и уверовавшую в него блудную даму связывать, в системе-то представлений европейского интеллигента? Вот именно. Только это самое.
Оспорены они быть не могут, что правда, то правда. Однако не секрет, что как эти, так и иные несчетные неприглядности никак не помешали христианству западного толка выстроить европейскую цивилизацию со всеми ее неоспоримыми изумительными достоинствами и то бьющими в глаза, то скрытыми до поры до времени недостатками. Каким таким загадочным образом этот священный вертеп, лицемерно повторяющий бессвязные разглагольствования Христа, смог породить раскинувшуюся на полмира махину, подарить человечеству уникальные представления о совести, свободе, разуме — об этом даже вопроса не стоит. Вот насчет рогов у мужей — такое богоборцу по уму.
Подобная критика — это даже не Моська у ног слона. Это прыщик на необъятном слоновьем крупе.
Конечно, и прыщик может загноиться, вызвать абсцесс и довести гиганта, на котором вскочил, до смерти. Но даже эта победа не даст прыщу счастья. Ведь без крупа, на котором он назрел, прыщ существовать никоим образом не может. Он абсолютно несамостоятелен, хотя сам о том, конечно, не подозревает, а скорее всего, уверен, будто является венцом творения, высшей стадией развития носящего его колоссального организма.
Но ни один Кювье, восстанавливая по костям почившего колосса его величественный внешний облик, даже не задастся вопросом: а не было ли на объекте реконструкции, в качестве завершающего штриха, какого-нибудь прыща.
Бравому богоборцу и в голову, похоже, не приходило, что при всех отмеченных несообразностях церкви сам он сызмальства живет внутри цивилизации, которая в течение двух тысяч лет создавалась на теле Христовом и камне его Петре, и пользуется всеми ее благами и преимуществами. И, кстати сказать, только благодаря им сам-то он, просвещенный остроумный вольнодумец, в состоянии вольнодумствовать и глумиться. Что он дышит своей цивилизацией, как воздухом, и, пока воздуха достаточно, его не замечаешь. Критику лицемерия небось казалось, что он и его собратья по убеждениям просто вот такие замечательные люди, сами по себе. Уродились, так сказать, с умом и талантом. Все, что хорошо — это мы сами, просто так, от наших личных способностей, все это само собой разумеется, а вот то, что плохо — от религиозной фальши, от древних выдумок, которые нам до сих пор, несмотря на пар и электричество, навязывают жадные корыстолюбивые попы. Снимите, мол, с человека путы условностей и ханжества — и он станет… ну… просто пальчики оближешь. Таксилю, небось, казалось, что католицизм производит только таких, как чудовища в тиаре, типа Борджиа, а вот таких, как, например, мать Тереза производят только общечеловеческие ценности. Впрочем, и по ее поводу европейский здравый смысл устами остроумного француза мог бы заметить: ну, а что еще делать старой уродине, как не становиться святой?
