Г Тамарченко - Что делать и русский роман шестидесятых годов
Свою задачу Чернышевский видел в пропаганде идеи крестьянской революции. Эта идея была плодотворна, как бы ни разрешилась данная историческая коллизия - какая из заложенных в ней тенденций ни взяла бы верх на практике. Как последовательный революционер, Чернышевский в "Что делать?" ориентировался (и ориентировал читателя) на оптимальную возможность. Даже в том случае, считал он, если достаточно массового крестьянского движения не возникнет, деятельность "чисто народного меньшинства" - революционной демократии - исторически будет не бесплодной, потому что именно она толкает правительственных реформаторов на осуществление и углубление реформ.
Много лет спустя эта мысль была поддержана В. И. Лениным, который писал: "Революционеры играли величайшую историческую роль в общественной борьбе и во всех социальных кризисах даже тогда, когда эти кризисы непосредственно вели только к половинчатым реформам. Революционеры - вожди тех общественных сил, которые творят все преобразования; реформы - побочный продукт революционной борьбы.
Революционеры 61 года остались одиночками и потерпели, по-видимому, полное поражение. На деле именно они были великими деятелями той эпохи". {В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, стр. 179.}
Такое понимание роли революционеров-шестидесятников беллетристически широко развернуто в "Прологе", но в "Что делать?" оно уже ясно намечено как одна из вероятных возможностей исторической "развязки": "Еще немного лет, быть может и не лет, а месяцев, и станут их ("новых людей", - Г. Т.) проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые. Так что же, шикайте и страмите, гоните и проклинайте, вы получили от них пользу И не останется их на сцене? - Нет. Как же будет без них? - Плохо. Но после них все-таки будет лучше, чем до них" (149).
Этим пунктом, собственно, и исчерпывается сознательная полемика Лескова с Чернышевским. По другим вопросам - в особенности же в вопросе о соотношении политической активности и этической взыскательности, любви к человечеству и непосредственной человечности отношений с ближними - Лесков скорее наследует проблематику первого романа Чернышевского, как ее наследовало и все дальнейшее развитие русского классического романа, не исключая и романов Достоевского.
6
Антинигилистический пафос романа "Некуда" обращен преимущественно против _этического_ нигилизма в самой жизни, а не в романе "Что делать?", где Лесков такого нигилизма не находил. Тем не менее намеченный в "Некуда" тип злободневного романного повествования на "текущие темы" (включая элементы личного памфлета и своеобразный "документализм") был подхвачен и использован беллетристами, которые нравственный "антинигилизм" Лескова превратили в антинигилизм социально-политический - в рупор верноподданнических или плоско либеральных взглядов.
Что же касается борьбы с этическиж нигилизмом (и с его теоретическим оправданием вульгарно понятой) революционной целесообразностью и не менее вульгарно истолкованной теорией "расчета выгод"), то она была бесконечно углублена в творчестве Достоевского, приведя к возникновению его классических романов-трагедий. Его полемика с Чернышевским началась в "Зимних заметках о летних впечатлениях", развернулась в "Записках из подполья" и в "Крокодиле", но к рождению романа нового типа привела в "Преступлении и наказании".
Основное в полемике Достоевского против автора "Что делать?" - идея "беспочвенности" тех путей к социалистическому будущему, которые Чернышевский пропагандирует, не считаясь с историческим состоянием русского общества: "Трудов мы не любим, по одному шагу шагать не привычны, а лучше прямо одним шагом перелететь до цели...". Эти слова в "Зимних заметках..." направлены против русских (а не только западных) социалистов-утопистов, и в первую очередь против Чернышевского, что подтверждается "Записными книжками" тех же лет, где эта мысль выражена с прямым адресом: "Куда вы торопитесь? (Чернышевский). Общество наше решительно ни к чему не готово. Вопросы стоят перед нами. Они созрели, они готовы, но общество наше отнюдь не готово!". {Неизданный Достоевский. Литературное наследство, т. 83. М., 1971, стр. 126.}
В "Записках из подполья", написанных уже после выхода романа "Что делать?", Достоевский полемизирует с этической теорией Чернышевского во всей ее сложности и объеме. Поэтому полемика утрачивает свой чисто публицистический характер и ведется новыми художественными средствами и приемами. Такая художественная полемика с автором "Что делать?" привела Достоевского к новому этапу его творческого развития как романиста. Как справедливо заметил Р. Г. Назиров в статье "Об этической проблематике повести "Записки из подполья"", "подполье - это исходная ситуация трагических мыслителей во всех больших романах Достоевского Для всех романов зрелого Достоевского "Записки из подполья" послужили идеологическим этюдом". {Достоевский и его время. Сб. статей. Л., 1971, стр. 145.}
Разум отнюдь не всесилен в общественной истории, так же как в душе и в поведении современного "развитого" человека, ибо "рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотенье есть проявление всей жизни Рассудок знает только то, что успел узнать а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно, и хоть врет, да живет". {Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч. в тридцати томах, т. 5. Л., 1973, стр. 115.} Поскольку Достоевский признает резонность такого взгляда на роль рассудочной способности, он в 1-й части "Записок из подполья" передает своему герою существенную часть полемики с теорией "расчета выгод", которую от себя начал в "Зимних заметках...".
Тут Достоевский нащупал действительно слабое место той концепции человека, которая лежит в основе "Что делать?". Как уже сказано выше, единственной сферой индивидуального своеобразия Лопухов объявляет сферу отдыха; с этой точки зрения поведение людей в общественных и личных отношениях полностью поддается разумному анализу и может регулироваться теорией "расчета выгод".
В "Записках из подполья" Достоевский и сам приходит к новой концепции личности, в некотором даже противоречии с собственными суждениями в "Зимних заметках...". Устами своего "антигероя" он утверждает теперь, что "самая выгодная выгода" - сохранить "нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность", {Там же.} хотя бы даже и во вред себе и другим. Человек из подполья декларирует, "что ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!". {Там же, стр. 117.}
Во второй части "Записок..." - "По поводу мокрого снега" - существо полемики с Чернышевским раскрывается сюжетно: в поведении героя и его взаимоотношениях с людьми. {В литературе о Достоевском уже отмечались те сюжетные положения второй части повести, которые перекликаются с некоторыми эпизодами "Что делать?": уличное столкновение Лопухова с осанистым господином, которого он "положил в канаву", и героя "Записок..." с офицером, "Рассказ Крюковой" и история отношений человека из подполья с Лизой и т. д. (см.: Виктор Шкловский. За и против. Заметки о Достоевском. М., 1957, стр. 154-162).} Особенно важен по своему полемическому содержанию параллелизм сюжетных мотивов, связанных с темой проституции, - истории взаимоотношений Насти Крюковой с Кирсановым и безыменного "парадоксалиста" "Записок из подполья" с Лизой. Оба эпизода восходят к известному стихотворению Некрасова, на которое Достоевский ссылается в эпиграфах. Полемическая идея писателя заключается здесь в том, что современный "развитой" человек менее всего способен спасать кого бы то ни было от унижения и оскорблений как раз потому, что руководствуется в этих случаях не сердечным порывом, а головными, "книжными" идеями, за которыми скрывается болезненная жажда самоутверждения за счет человеческого достоинства другого существа.
Нравственное превосходство проститутки Лизы над "человеком из подполья" - первая образная реализация мысли Достоевского о том, что не разум и не "развитие", а любовь и сострадание, действующие бессознательно, только и способны стать основой нравственной цельности человека.
Обе части повести (которые так часто рассматриваются врозь) являются развернутым беллетристическим исследованием психологии человека, "больного" гипертрофией сознания. При всей внешней разнохарактерности первой и второй частей повести это произведение в жанровом отношении органически целостно. И обе части "Записок из подполья" объединяет полемика против просветительского рационализма автора "Что делать?": Достоевский показывает, что в современном "развитом" человеке могут парадоксально сосуществовать мечты о подвиге самоотвержения и низменное стремление насладиться унижением другого человека, комплекс неполноценности и бешеное самолюбие, жажда общения и крайняя самоизоляция.
