Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса
Боксер заворчал:
— Я считаю, русские такие же отличные парни, как и мы. Ведь что такое коммунионизм? Это когда каждый старается изо всех сил на благо остальных, я так это понимаю. Разве это неправильно? — он вызывающе посмотрел на Седрика.
— Я вас умоляю, — произнесла Вероника. Голос у нее был подобен лопнувшей ми-струне, — не надо политики в столь поздний час, будьте так любезны.
— В каком-то смысле, — ответил Седрик, — все люди одинаковые. Нет высших и низших. И никто не обслуживает, так сказать. Так вот, я не считаю, что это правильно.
— Пожалуйста, — сказала Вероника более резко. — Только не в моем доме, если не возражаете.
— Думал, дебось, ди достаду? — Селвин больно ткнул меня локтем в бок, зияя открытым ртом и сверкая очками.
— Нет, я знал, что достанешь! — улыбнулся я, стараясь его ублажить. — Слушайте, — сказал я Теду, — а давайте откупорим ее и выпьем с томатным соком и каплей вустерского?
— Я о таковском не слыхал, голубчик.
— «Кровавая Мэри», — пояснил я, — водка в красном. Как русские пьют. Так и употре… — Тут Селвин еще сильнее ткнул меня локтем.
— А одкудова ты здал? — спросил он.
— …блять, — закончил я.
— Одкудова ты здал, что я достаду, когда я ди делал того дикогда. — Он триумфально распахнул рот в сторону мрачного боксера. — Ты бы ди достал, Сесил, — сказал он.
Это было уже чересчур: Сесил, Селвин и Седрик. Дело заходило слишком далеко.
— Сквернословие гораздо хуже политики, миссис Арден. Я-то думал, что уж чего-чего, а сквернословия вы не потерпите, особенно от чужака. — Он смерил меня строгим взглядом.
— Это ж паренек Берта Денхэма, — сказал Тед, — только из заграницы. Ты видел его в курилке раньше.
Он очистил пробку мастерским поворотом кисти, оседлал бутылку, будто лошадь, и напрягся, чтобы откупорить. Сдавленный хрип вырвался из его горла.
— Он выругался, я слышал, — настаивал Седрик. После того как сказал про какую-то разэтакую Мэри.
— Я сказал «употреблять», вы ослышались. А «Кровавая Мэри» — была такая королева Англии, — объяснил я. — Так ее прозвали за то, что живьем сжигала протестантов.
— Все они одним миром мазаны, — сказал осино-полосатый Сесил. — Что католики, что англикане. Сам-то я воспитан Примитивным методистом[27].
— Давайте не будем о религии, прошу вас, — сказала Вероника, — у меня голова раскалывается.
Пробка вылетела.
— Неужели, голубушка? — спросил Тед трагически-заботливо. — Что ж ты молчала. Прими пару таблеточек аспиринчику, выпей чайку и в постельку.
Он поставил бутылку на прилавок. Из горлышка вспорхнули струйки дымка, пахнущие анисом, тмином, денатуратом, ацетиленом. У меня помутилось в голове. Селвина передернуло. Седрик сказал:
— А знатно шибает!
Тед заключил Веронику в нежнейшие объятья, исполненные беспомощного сострадания.
— Бедная ты моя старушечка, — сказал он, прижавшись губами к ее туго обтянутому кожей лбу.
Вероникины глаза, распахнутые голубые очи юного поэта, заволокло дымкой.
— Ничего, болит не так уж сильно, правда, — сказала она, улыбаясь с истинно женской вымученной нежностью, — но я все-таки лягу.
— Аспирину, дружочек?
— Нет, все равно не поможет. Все та же старая беда. — Присутствующие сочувственно закивали, будто и в самом деле знали, о чем речь. — Не засиживайся слишком, Эдвард.
— Нет-нет, голубушка. Тяпнем по маленькой — и все.
Вероника пожелала всем доброй ночи и удалилась, тонкая, словно шпага тореадора. Все вздохнули с облегчением.
— А-ааа, — спохватился Тед, щедро плеснув бесцветного алкоголя в бокалы, — томатный сок!
— Томатный сок, — сказал я. — С солью. И вустерский соус.
Присутствующие наблюдали за действиями Теда с таким напряженным вниманием, будто у них на глазах ставили опасный химический опыт. Тед окрасил водку в красный цвет, приправил, перемешал ее длинной ложечкой и осмотрел стаканы, словно прежде должен был изучить их. А затем сообщил:
— Что ж, выглядит чертовски кроваво, как положено.
— Сколько с меня? — спросил я. Мне всегда приходится заново обучаться английскому обычаю платить за напитки до того, как они будут выпиты. — И кстати, за «порт-энд-бренди» для миссис Арден, который она так и не выпила.
— Завтречком выпьет, голубчик. Ну-ка, поглядим: за это — пять бобов, за то — три за каждый, трижды пять — пятнадцать, пятнадцать и пять — двадцать. Точнехонько фунт, голубчик мой, и спасибочки вам, сэр.
Он принял от меня деньги, а затем ухватил за ножку бокал с «Кровавой Мэри». Мы все решительно ухватились за свои бокалы — все, кроме Седрика. Тот держал ножку бокала двумя пальцами, словно стебель экзотического цветка. Я отхлебнул половину и сразу почувствовал, что взлетаю. Череп мой раздулся под напором наполнившего его гелия. Комната осторожно закружилась, накренилась, колыхнулась, а потом встала на прежнее место. Что бы там ни было, в этой бутылке, это была не водка. Седрик поперхнулся и забрызгал нас.
— Держи ее при себе, Седрик, — сказал Тед.
— Ох, — задохнулся Седрик, — ох и крепкая.
Селвин с томатными «усами» произнес:
— А бедя родили бежду дочью и ддёб. Бедя родили со штукой вкруголовы.
— Ладненько, — ответил Тед, — уже слыхали об том.
Он безмятежно допил свой коктейль и заметил:
— Томатный сок чуток горчит. Перестоял малость в банке.
Селвин очень сильно пхнул меня локтем.
— Я родился, и у бедя вкруголовы была штуковида дадетая.
— Ага, — сказал я, — сорочка.
Я осушил бокал. В самом деле, это было весьма недурно, что бы это ни было.
— Оди говорят бде — образида, — громко сказал Селвин. — А у бедя вкруголовы была штуковида, и боя бать продала ее за шесть с половидой педсов.
Он выпил еще без дальнейших комментариев, а потом прибавил:
— Я богу видеть, что другииие ди бооогут! Я видел бужика без оловы — од прошел сквозь стеду среди бела ддя на Паркидсод-стрит, — он обратился к Сесилу, — ага, Сесил? Это быо деделю до того, как Картер получил докдад.
Сесил прихлебывал «Кровавую Мэри» мелкими глоточками — так мучимый жаждой человек прихлебывает горячий чай. У Седрика видок был не из лучших.
— Мне бы стакан воды, — сказал он, — если можно. Чудное питье, как бы вы его там ни называли.
— А еще, — не унимался Селвин, — я богу видеть штуки у людей вкруголовы. Зеледая — у Сесила, сидяя — у Теда, у Седрика — дикакой дет, и типа грязно-розовая — у тебя, бистер.
— Наверное, где-то тут есть прачечная, в которой отстирывают ауры, — сказал я, — надо бы мне и мою туда отправить.
— Попробуем-ка ее саму по себе, — сказал Тед, — томатный сочок малость подгулял.
— Аура божет спортиться, — снова пихнулся Селвин, — типа штуковида вкруголовы.
Седрик глотнул было воды, но тут же сплюнул.
— Чем бы оно ни было, это пойло воды не любит. Пойду-ка я лучше во двор, — сказал Седрик, — я ел яичницу сегодня в полдник, и миссис сказала, что ей не понравились яйца, когда она их разбивала, и… О черт, — он с ужасом поглядел на мой левый манжет, будто увидел прямо на нем ту злосчастную яичницу, и пулей вылетел за дверь.
Тед осклабился, продемонстрировав множество плохих зубов.
— Это только нам с вами по плечу, голубчик, — сказал он. — Остальные еще не готовы. Будемте!
Бокал его опустел, мой тоже. Напиток в самом деле был хорош. Я его распробовал.
— Это, — сказал Тед, — будет стоить шесть бобов, голубчик.
Я нарыл в кармане кучку серебра.
— А этим джентльменам?
— Я богу еще выпить, — сказал Селвин и подтолкнул свой заляпанный красным бокал.
— Девять бобчиков.
Последняя капля укатилась в глотку Сесила, словно в водосточную трубу. Он медленно опустил стакан со словами:
— Этого больше не надо. Чего мне действительно хочется, так это еще рома с лаймом.
— Возьми себе сам, — сказал Тед. — Стало быть, всего вместе одиннадцать и шесть пенсов, голубчик.
Сесил смешал себе выпивку и подошел ко мне с серьезной миной.
— А у вас там, где вы жили, — спросил он, — были черненькие?
— Там были и черные, и коричневые, и желтые, — ответил я. — Зависит от места, где живешь, вообще-то.
— У старика Джеки Кокса, — влез Селвин, — у дего вкруголовы было желтое. Желтое-прежелтое. Желтеддое.
— Нет-нет, — сказал Сесил, — я имел в виду, черные женщины у тебя были?
— Ну да, однажды, — признался я. — В Лаосе дело было.
— И как оно? — спросил Сесил.
— Н-ну, — начал я, и все присутствующие навалились на стойку, затаив дыхание, но в эту минуту появился Седрик, чуть посвежевший, но озадаченный.
— Высвистало все подчистую, — сказал он, — и яйца, и все остальное. Слушайте, там этот парень в нужнике сидит — прямо в штанах и плаще. Дверь нараспашку. И выходить не хочет.
