Всеволод Чаплин - Вера и жизнь
Урок на будущее
Главное богатство Церкви – это люди. Терять их по черствости или из ощущения того, что «на наш век прихожан хватит», – главная для Церкви трагедия. Очень многие ушли обиженными в мир иной, а кто-то – в неверие, в секты, в расколы. Иногда для архиерея и священника главное – не мешать. Дать человеку раскрыться, увидеть в нем талант и очень бережно корректировать ошибки. Именно в этом, а не в «переформатировании» людей под себя – искусство пастыря, преподавателя духовной школы, церковного администратора. Если человек в Церкви чувствует, что его не любят, ему не доверяют – всегда жди беды. Такая беда происходила на моей памяти не раз – и те, кто людьми пренебрегал, всегда оказывались у разбитого корыта. Служить Богу без служения ближним нельзя, как бы ни были иногда эти ближние – в отличие от «дальних» – сложны, неудобны, нефункциональны. В праздники и в будни, в веселье и в трудностях надо быть вместе. Не может служитель Человеколюбца Бога никого отвергнуть и из памяти «ластиком стереть». Ведь в вечности придется встретиться…
Иерархи
Патриарх Пимен
Что только ни говорили и ни писали – в «самиздате» и «тамиздате» – про Святейшего Патриарха Пимена! «Брежневский Патриарх», «слуга режима», «молчащий глава молчащей Церкви»… Этот Первосвятитель действительно не отличался красноречием и, прямо скажем, не любил говорить. Не отличался он и жизненной активностью. Избрали его под жестким контролем властей, которые испугались основного и, бесспорно, более одаренного конкурента – митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима (Ротова). Владыка Никодим активно выращивал церковные кадры, много выступал, часто бывал на Западе, ярко служил, предлагал церковные реформы. Злые языки – думаю, небезосновательно – обвиняли его в симпатиях к Ватикану и в стремлении объединить Православную Церковь с Католической. Власти, естественно, опасались всего этого, особенно в период брежневского «застоя». Точно так же многие во власти в 2009 году боялись избрания Патриархом яркого и активного митрополита Кирилла и втайне пытались этому противодействовать.
Патриарх Пимен в каком-то смысле был антиподом Никодима. Этот внутренне очень спокойный человек совершенно не желал «лезть в политику». Поездки и иностранные делегации не любил. Летние месяцы, пока был в силах, проводил в Одессе – у моря, на окраине города, в летней Патриаршей резиденции в Успенском монастыре. Там он почти ни с кем не встречался – лишь служил в местных храмах. Службу он вообще воспринимал как главное дело жизни. Обычно совершал литургию в Елоховском соборе почти по-будничному – без проповеди, без причащения мирян, без последующей трапезы. По пятницам читал акафист перед иконой Божией Матери «Нечаянная Радость» в храме Илии Обыденного – в память о спасении на фронте от смертельной опасности. Служил очень ровно, мирно, бесстрастно.
До последних лет сохранил мощный и красивый голос. Любил петь, слушать оперные записи, иногда мог прийти на концерт – например, Елены Образцовой – и передать на сцену корзину цветов. Писал наивные благочестивые стихи. До наступления старческой немощи практически не имел личного окружения, кроме двух-трех помощников-монахов. Жил на втором этаже резиденции в Чистом переулке, в крохотных помещениях, – там и скончался.
Впрочем, идеализировать его, как иногда сегодня делают люди, не знавшие того времени, тоже не стоит. Патриарх мог быть груб до вульгарности – многие помнят громкие возгласы в алтаре вроде «Сейчас по морде получишь». Проповеди говорил очень краткие, выдававшие простоту ума. Мог годами не решать наболевших вопросов. Мало интересовался происходящим вокруг, мало с кем общался, во многих подозревая «стукачей». Практически никогда не спорил с властями. В последние годы с трудом понимал, что происходит вокруг.
Вся интеллектуальная и практическая деятельность велась синодальными учреждениями – Управлением делами, которое почти до смерти Патриарха Пимена возглавлял митрополит Алексий (Ридигер), Отделом внешних церковных сношений, Издательским отделом. Патриарх подписывал и зачитывал практически все, что для него готовили, прекрасно понимая свой уровень компетентности в «политических» вопросах и не пытаясь этот уровень оспорить. По кадровым и финансовым вопросам, впрочем, мог не соглашаться с предложенным. Не любил выскочек, хотя в конце жизни, будучи тяжело больным человеком, стал заложником некоторых из них.
Ключ к личности Патриарха Пимена – история его жизни, очень непростой. Он стал иноком в 15 лет, монахом – в 17, священником – в 20, руководил церковным хором, был типичным представителем угасавшего религиозного полуподполья 30-х годов – священником без постоянного места служения, паству которого составляли благочестивые тетушки полусвета. Был в заключении и ссылке – историки до сих пор расходятся в версиях, где и когда. Потом пришла война. Сергей Извеков превратился в советского офицера, мало чем отличавшегося от других. Был осужден, лечился от туберкулеза и уже весной 1946 года опять служил как священник. Вскоре стал активным пастырем, но вынужденно менял разные места служения – Муром, Одессу, Ростов-на-Дону, Рязань, Печоры… Затем стал наместником Троице-Сергиевой лавры, а через три года – епископом.
Судя по всему, пережитое Патриархом настолько превосходило любые волнения брежневского времени, что его внутреннее спокойствие уже ничто не могло поколебать. Он, хоть и прошел войну, не был бойцом административного либо идейного фронта. Но чувствовалось: он победил многое и мало чего уже боялся.
Митрополит Питирим
Практически всю активную жизнь владыка прожил в Москве. Для иерархов и духовенства конца ХХ века это было редкостью – большинство их, после десятилетий репрессий, было выходцами из той же Украины и из многих российских регионов. Семья будущего митрополита тоже приехала с Тамбовщины, но вырос он все-таки в столице. Знал многих священников, прошедших лагеря, ссылки, гонения. По некоторым сведениям, поддерживал контакты с подпольной «Истинно-Православной Церковью». При этом был искренним патриотом Советского Союза. Много бывал на Западе, однако не восторгался им. Знал цену тамошним улыбкам и советам. Ориентировался на российские традиции, хорошо зная, что духовное, интеллектуальное, культурное наследие нашего народа менее артикулировано, чем греческое или западное, но ничуть не менее богато, продуманно, глубоко.
Создав в Издательском отделе сильную творческую среду, владыка Питирим сохранил независимый русский вектор развития церковной мысли. Это было чрезвычайно важно на фоне того, что Отдел внешних церковных связей – другой интеллектуальный центр тогдашней Русской Церкви – оказался пленен «эмигрантским» и просто западным богословием. Отец Виталий Боровой, а через него – митрополит Никодим, которому протоиерей-интеллектуал писал многие речи, – во многом опирались на труды богословов из числа русских эмигрантов (особенно условных «либералов», основавших Свято-Сергиевский институт в Париже и Свято-Владимирскую семинарию под Нью-Йорком). Затем все больше базировались на документах Католической церкви и Всемирного совета церквей. Практически с тех пор началось новое западное пленение российского богословского и церковно-общественного мышления. Как аксиомы принимались утверждения о том, что Господь милосердно введет в Свое вечное царство нехристиан и неверующих (а это прямо противоречит Евангелию), что разные религии могут быть в определенной мере истинными, что Бог якобы никого не наказывает и не осуждает…
Вся эта линия была выработана православными эмигрантами на Западе ради приспособления к тамошнему идейному мейнстриму. По сути, она глубоко вторична по отношению к протестантской и отчасти католической мысли. Митрополит Питирим без громких деклараций создал всему этому мощный противовес – причем в официальной церковной печати, которую он тогда контролировал. Сегодня эту же работу продолжают многие его ученики – прежде всего владыка Тихон (Шевкунов). Покойный митрополит и его окружение старались переиздавать и анализировать в «Журнале Московской Патриархии» тексты русских святых, известных дореволюционных богословов XIX – ХХ веков, эмигрантских деятелей консервативного направления. Любопытно, что в некоторых церковных СМИ сегодня имена этих людей полностью игнорируются, как игнорировались они в работах сотрудников ОВЦС тридцать лет назад.
Владыка был настоящим «духовным аристократом». При общении с ним ты сразу же поражался его «несоветской» манере держаться и всегдашнему чувству дистанции. Для него было немыслимо появление где бы то ни было в «простонародной» одежде (он носил почти всегда рясу, очень редко подрясник без рясы, совсем редко строгий костюм, зимой – теплую рясу или накидку, никогда – куртку, меховую шапку, рубашку с коротким рукавом, нечерные ботинки или что-то в этом роде). При богослужении он никогда не повышал голоса и не допускал даже тени «спецэффектов» – театрального закатывания глаз, актерских интонаций, оперных речитативов, долгих простираний ниц после земного поклона. Когда «сценическое» поведение в алтаре и на амвоне стало приобретать популярность, некоторые стали говорить: «Питирим служит бледно». Однако для настоящего ценителя православной богослужебной традиции было очевидно: владыка придерживался многовековой православной установки на строгость, мудрость, трезвомыслие, отказ от чувственной взвинченности, от пошлой «душевности», исказившей на том же Западе практику молитвы и богомыслия.
