Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
Говорилось ли это М.С. Горбачеву в ту пору, когда он практически мог все, найдись должные желание и воля? И говорилось, и писалось в выражениях, как казалось, не допускавших различных толкований. Получается, что неведомая могучая сила держала генерального секретаря на дистанции от реалий или над ними.
Анализируя случившееся, расставляя даты, факты, персоналии на подобающие места, приходишь к заключению, что самыми непредсказуемыми политическими мутантами являются мессии. Они верят в свое историческое предначертание осчастливить человечество, в собственные прозорливость и непогрешимость. Таким любая власть противопоказана» и никогда, ни при каких условиях им нельзя вверять власть бесконтрольную и абсолютную — ту, что ослепляет сердце, а не просто глаза.
На моей памяти М.С. Горбачев был в Советском Союзе третьим из этого племени — замыкающим. Ему некому было передавать эстафету, ибо после себя он оставил от страны лишь руины.
Тяга непрошено свои суждения не только иметь, но и высказывать не раз навлекала косые взгляды на мою голову задолго до М.С. Горбачева. Первые целеустремленные попытки сформулировать альтернативы в экономической политике я предпринял в середине пятидесятых годов.
Механическая замена министерского порядка управления на совнархозы — повсеместно, без опробования и отработки новации в отдельных регионах, а также при очевидном попрании национальных особенностей и конституционных прав республик — представлялась мне типично бюрократической реакцией на вызовы времени, если не сказать — авантюризмом. Через партком Комитета информации при МИД СССР, где я работал, в адрес Н.С. Хрущева была направлена мною лаконичная записка с соображениями о возможных вариантах реформы.
Их суть сводилась к тому, что следовало бы поставить во главу угла не административные, а научно-технологические и политэкономические аспекты дальнейшего развития. Этому отвечало бы создание общесоюзного банка данных, в котором собиралась бы информация о научно-технических и организационных достижениях, не обязательно замкнутых на советский опыт и повышавших не только производительность труда, но и готовивших предпосылки для прорывов в новое качество. Внедрению новинок в живую практику помогло бы создание головных производств по отраслям, где бы наиболее современные технологии и методики доводились до зрелости. Там же, при головных производствах, было бы целесообразно учредить научно-исследовательские и проектные институты, а также учебные центры, ибо экспериментами на сравнительно узком поле, как случалось, модернизация не должна была бы впредь ограничиваться.
Речь шла о подобии технологических парков, слитых с сугубо практическими задачами. Предлагавшееся разделение труда давало бы шанс каждому из предприятий, институтов, высшей школе раскрыть потенциал и плюс к этому извлечь материальную выгоду в зависимости от своего конкретного вклада в реформирование народного хозяйства.
Что касается совнархозов, то прежде, чем выносить окончательное решение, я предлагал опробовать их «про» и «контра» на примере нескольких регионов, расположенных в различных географических и национальных зонах СССР. Кабинетные прикидки, даже при их самом добросовестном исполнении, не гарантируют от сюрпризов и неувязок, на кои щедра действительность.
Читал ли кто мое писание, то мне не было дано узнать. Шел 1958 год. Н.С. Хрущев двинулся в народ. Он звал простых людей к участию в формировании нового образа Советского Союза, оставляя, однако, за собой определение сути совершавшегося. Примерно год спустя я получил шанс убедиться в эфемерной значимости дискуссий в партии и прессе. Незваные суждения, в особенности хотя бы на йоту расходившиеся с настроением лидера, не жаловали.
Другое мое вмешательство в экономическую сферу (посольский период работы в Федеративной Республике Германии, 1971—1978 годы, я, чтобы не повторяться, опускаю) приходилось на время моего депутатства в Верховном Совете РСФСР от Темрюка, что на Кубани. Вкратце дело состояло вот в чем.
Волевыми решениями, ниспосланными сверху, кубанскую пойму превратили в главную рисовую чеку страны. Над природой надругались, были потеряны богатейшие пастбища, воду отравили и с нею уничтожили без преувеличения уникальные рыбные нерестилища. Все эти безобразия были учинены во имя призрачной цели — «даешь миллион тонн риса в год». Безразлично, каких кондиций и какой ценой.
Темрюкский райком КПСС возглавлял в мою депутатскую пору деятельный и не казенно мыслящий А.Ф. Куимджиев. Он не спешил очертя голову исполнять сыпавшиеся из Краснодара и Москвы директивы. Его постоянно заботило, как требуемое сделать не формально и на пользу жителям района.
Вместе с ним мы в 1983 году вышли на центральное руководство с двумя проектами. Первый затрагивал святая святых — рис. Подсчеты показывали, что экономически выгоднее, как минимум по левому берегу реки Кубань, не рис сажать, а выращивать там овощи и корнеплоды и на этой базе интенсивно развивать мясное и молочное животноводство. Это вело бы к экономии валюты на закупках мяса за рубежом, которой с лихвой хватало бы на приобретение риса самых отменных сортов у традиционных производителей. Сокращение сброса отравленных гербицидами и удобрениями вод в Кубань позволило бы вплотную заняться восстановлением угодий осетровых и прочих ценнейших рыб, развитием в экологически оздоровленной прибрежной полосе курортных и туристических зон.
Другая идея предполагала превращение Темрюкского района в экономически самостоятельную зону. Району устанавливались бы на пятилетку твердые задания по обязательным поставкам зерна, овощей, винограда, продуктов животноводства и рыбного промысла. Москва и Краснодар не вмешивались бы в текущую хозяйственную деятельность сельскохозяйственных и перерабатывающих предприятий района, в распределение капиталовложений, машин и материалов, поступавших в плановом порядке в Темрюк, а вся продукция, произведенная в районе сверх контрольных цифр, реализовывалась бы на коммерческой основе.
Директора совхозов и председатели колхозов, с которыми обговаривалась данная модель, заверяли, что в первый год обретения их предприятиями самостоятельного статуса эффективность хозяйствования при сходных погодных условиях возрастет на 40—50 процентов, во второй год — примерно на четверть, а в последующий период станет повышаться на 10—12 процентов в год. Подобные обязательства, подчеркивали директора, смогли бы быть выдержаны при условии, что рубли, вырученные на рынке, превратятся в машины, удобрения, горючее, цемент, дерево и другие фондировавшиеся в те времена материалы.
Изложенные предложения с комментариями были доведены мною до сведения заведующего сельхозотделом ЦК КПСС Карлова, довольно влиятельного лица в тогдашнем партаппарате. Он внешне доброжелательно воспринял услышанное, занес наши расчеты в свой рабочий дневник для доклада по «назначению». Если появится что-то существенное или возникнут вопросы, меня разыщут. На сем мы и расстались.
До 1986 года ни вопросов ко мне, ни «существенной» информации не обнаружилось. Тем временем мой депутатский мандат в Темрюке истек. А.Ф. Куимджиева перевели на хозяйственную работу в Краснодар. Его вроде бы и не наказали за своемыслие, зарплата даже приросла, но заниматься с тех пор этому человеку индивидуального склада выпало больше консервами, чем людьми.
С возвращением в «большую политику» и, главное, с обнаружением адресата, склонного, по всей видимости, внимать не прихорошенному мнению, я опять обратился к долблению камня. Самое лучшее — всем миром поднатужившись, сдвинуть его прочь, перестать об него спотыкаться. Но так не получалось. Стало быть, надо брать терпением.
В агентстве печати «Новости», куда меня определили приделать гласности крылья, имелась группа сотрудников, знавших цену фактам и готовых стоять на своем их прочтении вопреки «принятой точке зрения». По этой, видимо, причине большинство из них было занесено в реестр «невыездных» и лишено загранпаспортов. Их не спешили делегировать также на симпозиумы и дискуссии, дабы представлять АПН, хотя «Новости», согласно уставу, являлись рупором общественности и не обязательно должны были выражать официальную советскую позицию.
На экономической стезе у меня наладилось доверительное сотрудничество в первую голову с Г. Писаревским и А. Вознесенским. Обоих Господь наградил широкоформатным мышлением, хорошим глазомером на суетное и сущее, устремленностью не на паушальное ниспровержение, а на замещение тлена и фальшивых постулатов познаниями, резистентными перед лицом всяческих измов. Если А. Вознесенский специализировался на публичных комментариях, которые после обкатки в моем кабинете регулярно печатались в «Московских новостях», то Г. Писаревский предпочитал корпеть над записками «для внутреннего потребления». Почитатель Н.В. Гоголя, он писал их не суконным языком. Когда дело упиралось той или другой гранью в «марксистских классиков», не принимал расхожие цитаты на веру и обращался к первоисточникам.
