Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
Сложнее получилось с прямой демократией. Здесь теория и практика могли бы сомкнуться и взаимно обогатить одна другую. И не было нужды копаться в преданиях о новгородском или псковском городском вече. Перед глазами стояли многогранные традиции крестьянских общин и сословных сходов, в первое десятилетие после 1917 года еще не заклейменных каленым железом.
Возможностей было не занимать, если бы... Если бы не военный коммунизм как реакция на массированное империалистическое вмешательство во внутренние дела России и спровоцированная извне гражданская война, если бы кажущаяся простота, по сути, антидемократического, диктаторского правления не возобладала в тогдашнем советском руководстве над здравомыслием, если бы не были преданы принципы, собственное учение о народовластии.
Имелось ли в идее Советов рациональное зерно, которое при благоприятной политической погоде способно было дать достойные всходы? Сегодня это академический вопрос. Ответ на него могла бы дать только живая жизнь. При Сталине ее загнали на нерасчетную орбиту. Позитивный капитал Октября был пущен на ветер. Военный коммунизм довели до степеней единоличной тирании. Октябрьские кадры коммунистической партии были физически истреблены или загнаны в ссылку, «его величество рабочий класс» отодвинут на пушечный выстрел от трона, деревня возвращена в крепостничество. От социализма в СССР осталась одна этикетка.
Но ведь у всякого развития есть начало. С чего начал свою антиоктябрьскую контрреволюцию Сталин — не идеолог, а организатор и главный режиссер первого российского термидора, завершенного в 1932—1934 годах? С отчуждения человека от собственности. В конце восьмидесятых годов непосредственно народу в СССР принадлежало 3,4 процента национального богатства, или 1/зз часть. Остальным владело или распоряжалось государство. Крохи остались от октябрьских декретов, отдававших заводы рабочим, землю крестьянам, от обобществления, которое подменили огосударствлением или «национализацией».
К 1925—1926 годам Сталин, коварно и умело сталкивавший Троцкого, Преображенского, Зиновьева, Каменева с Бухариным, Рыковым, Пятаковым, Дзержинским, присвоил фактически непререкаемую власть и обратил ее первым делом на демонтаж ключевых звеньев из политэкономического наследства Ленина. Смертельный удар пришелся по нэпу. Частное предпринимательство изводили дискриминационными налогами и тарифами, перекрытием кредитных линий, инспирированием в его среде сговоров и заговоров типа печально знаменитой «Промпартии» — сочинения ОГПУ, отредактированного диктатором самолично.
К 1929 году с предпринимательством в СССР, в том числе иностранными концессиями, было в основном покончено. «Великий социалистический перелом состоялся» (Сталин). Тогда же развернулось фронтальное наступление на «частного собственника» в деревне. Кулака ликвидировали, тех, кто победнее, «коллективизировали», заставив трудиться на отнятой у них земле фактически безвозмездно.
Город и деревню развели по разным социальным полюсам. Был взломан классовый фундамент Октябрьской революции. Из союзников и выразителей родственных интересов рабочие и крестьяне превратились в антагонистов. В отсутствие нормальных стимулов для производительного труда система держалась на плаву внеэкономическим принуждением, взнуздывалась репрессиями, умыкалась пьянством.
Нет, не случайно отмене нэпа сопутствовала отмена также «сухого закона», введенного Николаем II с началом Первой мировой войны. Этот закон, устоявший в годы гражданской войны и борьбы с иностранной интервенцией, пал по инициативе Сталина, который бил дуплетом по двум целям: пьянство гасило политическую активность и пополняло казну шальными рублями. Достаточно заметить, что до 1941 года добытыми через спаивание населения деньгами покрывались строительство советских вооруженных сил и их оснащение военной техникой. Вся доходная часть государственного бюджета формировалась в это время из поступлений (налог с оборота) от реализации, помимо алкоголя, спичек, табака, текстиля, обуви и нефтепродуктов.
Тогда же Сталин отменил практиковавшийся до 1929—1930 годов фактически свободный выезд советских граждан за рубеж.
Стоит упомянуть еще одно. Расправляясь с конкурентами, в том числе потенциальными, Сталин без зазрения заимствовал их «теории» и подсказки. Троцкий, например, ратовал за превращение страны в сплошной концентрационный лагерь, а рабочих и крестьян предлагал перевести на положение мобилизованных солдат, из которых создавались бы трудовые части и армии. Не далеко от него отстоял Бухарин, правда, больше в прикидках аграрной политики.
«Дорабатывая» подобные идеи, Сталин повел дело к модификации компартии в орден меченосцев внутри государства, который под руководством великого магистра направлял и одухотвор'ял бы его жизнедеятельность. Он требовал сделать партию высеченным из одного куска монолитом, а всем прочим государственным и общественным институтам — Советам, профсоюзам, комсомолу и тому подобному — отвести роль «приводных ремней», при помощи которых компартия передает свою волю рабочему классу, превращая его из распыленной массы в сплоченную армию партии.
При чтении научных журналов и сборников мне встретилось несколько публикаций советских и зарубежных исследователей, которые прослеживали, откуда черпалось злодейское вдохновение Сталиным. Вот повод для освежения темы десталинизации и дополнительный аргумент в пользу ее не показного проведения, подумал я. Показываю материалы А.Н. Яковлеву. Он пробежал глазами принесенные ксерокопии, что-то пролистал и с нажимом произнес: в общем знакомо. «Но если, — продолжил А.Н. Яковлев, — кто-то попытается выстраивать параллели между перестройкой и пассажами из Троцкого или Бухарина, это не должно, полагает М.С. Горбачев, смущать или останавливать».
Я ему про Ерему, а А.Н. Яковлев мне по Фому. Я ему о генезисе сталинизма в экономике, не ведая которого до корней, что надо выкорчевать, не докопаться и не избавить систему от внеэкономического принуждения, вознесенного Сталиным на щит и поразившего все поры советского быта. А Александр Яковлев делает вид, что не понимает смысла моих экскурсов в прошлое.
Если верить его новейшим публикациям, перестройку А. Яковлев принял не как возможность устроить системе капитальный ремонт с устранением всего чужеродного, наносного, не оправдавшего себя, но как рычаг для расшатывания и слома того, что не укладывается в «естественное», как он находит, русло развития. Какой прок мог получиться от «нового политического мышления», от перестройки в целом, ежели политики, ставшие к рулю, думали — примем их нынешние откровения всерьез — противоположное тому, что вещали во всеуслышание?
Лучше поздно, чем никогда, утешают себя люди, и не только на Руси. Постфактум мы узнаем, кем и какие приворотные зелья варились на кремлевской кухне при М. Горбачеве, и должны, похоже, аплодировать за приобщение к тайнам оболванивания. Еще бы, дарится привилегия помереть просветленными, не какими-то заскорузлыми дураками.
Экономика, приведение ее в разумный порядок должны были составить сердцевину и становой хребет перестройки. На экономическом поле прежде всего проходили проверку сыпавшиеся, словно из рога изобилия, обещания поставить человека и его нужды в центр реформ. Нельзя утверждать, что экономические проблемы перестройки ускользали за горизонт М. Горбачева. Формально никто из генсекретарей до него не преуспел больше по числу дискуссий, иногда бурных и не чрезмерно начетнических. И по кипе выпущенных бумаг, в которых на кондовом жаргоне расписывалось, куда грести дальше то кооперации, то крестьянину, то внешней торговле, то Госплану, он может потягаться с иными предшественниками.
Но советских богов невозможно было подвигнуть облечь принцип в современные правовые одежды даже тогда, когда столбились принципы наивысшей пробы: закон стоимости и товарно-денежные отношения не противоречат социализму. Боги несокрушимо верили, что их благоволение заменяет правотворчество, что слово, оброненное с недосягаемой для обычных смертных высоты, весомее дела и нужнее его. Это подданные должны подравниваться под новые веяния. Земным богам увязывать решения и позволения в систему недосуг.
Отсюда — по-иному не объяснишь — небрежение к правовой культуре, вопиющие дыры в нормативном обеспечении отдававшихся указаний и выпускавшихся решений. Фактически ни одно из сколько-нибудь значительных экономических нововведений эпохи Горбачева не было подкреплено законодательными актами. Больше того, нередко продолжали действовать прежние законы и кодексы, сохраняли силу бесчисленные инструкции и правила с их презумпцией виновности каждого, кому выпал жребий называться советским гражданином.
