Тарик Али - Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность
В результате всего этого «Джамаат-э-Ислами» теснее сблизилась с аппаратом государственной разведки. После того как в 1977 году генерал Зия-уль-Хак захватил власть и решил объявить джихад войскам США в Афганистане, нарядившаяся в исламские одежды «Джамаат-э-Ислами» стала главной идеологической опорой режима. «Джамаат-Улема-и-Ислам» между тем энергично противилась режиму уль-Хака, и в результате многие ее лидеры и рядовые члены были посажены в тюрьму. Казн Хусейн поддерживал новую политику. Его способности были замечены начальниками, и он начал продвигаться в аппарате «Джамаат-э-Ислами». Преподаватель географии по профессии, он через три года бросил низкооплачиваемую поденщину в академии и отдал себя предпринимательской деятельности. Это был хитрый ход. Его магазин народной медицины на площади Сукарно в Пешаваре стал неофициальным местом встреч местных кадров «Джамаат-э-Ислами», но, что еще более важно, это было также и успешное коммерческое предприятие. По мере того, как бизнес Хусейна процветал, он расширял свое дело, сначала создав Лабораторию народной медицины, а потом соединив ее с Народной рентгеновской клиникой[121]. Было ли постоянно повторяющееся в названиях этих учреждений слово «народный» ранним указанием на подавленное желание иметь «Народную Джаммат-э-Ислами»? Его предприятия явно пользовались популярностью у народа. Прибыли росли, и часть их предположительно вкладывались в «Джамаат-э-Ислами». Но можно ли распространить предпринимательские таланты на политическую организацию? Можно ли сделать ставку на авангардную партию, которая всегда гордилась своим элитарным характером, поставить на нее клеймо «народная» и выгодно продать на рынке? Вот задача, которую теперь ставил перед собой Кази Хусейн. Он знал, что в политике, как и в бизнесе, всегда есть элемент риска, когда приходит время увеличить прибыли. Его решение вступить в альянс исламистских партий, скорее всего, было тщательно просчитано, поскольку его белоснежная борода нужной длины была прекрасно ухожена, в отличие от растрепанной метлы цвета соли с перцем, которую выставлял напоказ «Маулана-дизель».
Однако могло ли бородатое провинциальное правительство вызвать что-либо, кроме вспышки гнева? Не способное к серьезной оппозиции ни Мушаррафу, ни его благодетелям в Вашингтоне, ММА сконцентрировала свои усилия на женщинах. Она заявила о своем намерении запретить кабельные каналы и совместное обучение, а также ввела в провинции шариат. Принимая во внимание те беды, которые принесла более экстремистская версия той же самой политики в соседнем Афганистане, это могло бы стать чистой демагогией, направленной на то, чтобы не дать своим сторонникам трезво взглянуть на вещи, одновременно смущая новоиспеченного диктатора. Победа ММА с равным успехом могла быть или не быть результатом усилий Межведомственной службы разведки (ИСИ), но ИСИ, без сомнения, эффективно оказала давление на режим с требованием освободить исламских боевиков, обвиненных в убийстве братьев-мусульман, местных христиан и иностранцев. Они были посажены в тюрьму, когда Мушарраф присоединился к всемирной «войне против террора», однако некоторые из самых радикальных суннитских террористов были выпущены из тюрьмы.
Еще более поразительным был успех ММА, когда они силой заставили всю вновь избранную Национальную ассамблею (за исключением двух членов) встать и со склоненными головами почтить минутой молчания «погибшего мученической смертью Аймаль Канси, тело которого США возвратили для погребения после того, как ему в федеральной тюрьме была сделана смертельная инъекция[122]. До этого церемонию погребальных молитв в столице Белуджистана Куетте посетили 70000 человек; это мероприятие тоже организовала ММА.
Одна из причин идеологического наступления ММА заключается в том, что на уровне местных политических проблем мало что отделяет ее от Мусульманской лиги или Народной партии.
Все три партии понизили себе цену, ни одна не предложила даже умеренной социальной альтернативы существующей системе. Ни одна не оказалась способна организовать защиту даже наиболее примитивных потребностей населения, оставив в стороне социальные права. Поразительным примером этого может служить неспособность политических партий защитить арендаторов, которые работают на государственных фермах, переданных армии, и уже два года ведут свою борьбу. Это событие обнаруживает банкротство традиционной политики Пакистана особенно ярко.
Почти сто лет назад британская колониальная администрация арендовала то, что теперь известно как «земли короны», и основала в Пенджабе военные фермы, чтобы производить зерно и молочные продукты, закупавшиеся по дотационным ценам для Британской индийской армии. После Разделения управление этими фермами в Лахоре, Окаре, Сахивале, Кханевале, Саргодхе и Мултане (главным образом в Южном Пенджабе) перешло к Министерству обороны и правительству Пенджаба. Армия контролировала 26274 акров; остальные 32000 акров были арендованы Пенджабской семенной корпорацией. Семьи арендаторов, которые работают на фермах, чтобы накормить и одеть армию, являются прямыми потомками тех арендаторов, которые впервые приехали сюда в 1908 году. Фактическое слияние армии и государства практически на каждом уровне значит, что генералы, одетые в форму цвета хаки, являются коллективным землевладельцем, самым крупным в стране, и определяют условия жизни почти миллиона арендаторов. Сорок процентов арендаторов являются христианами; мечети и церкви спокойно функционируют бок о бок. Религиозные партии в этом регионе непопулярны, и крестьяне с 1970-х годов имели тенденцию голосовать за Народную партию.
Однако это было недолго. Около года назад глобализация оказала воздействие и на этот регион. Власти, одетые как в хаки, так и гражданскую одежду, пытаются отнять у арендаторов землю и производство, предлагая кратковременные контракты и заменяя баттай — договор, который разрешает арендаторам оставлять себе половину произведенного продукта, — денежной рентой. До сих пор их права охраняет Пенджабский закон об аренде, изданный колониальной администрацией еще в 1887 году: по этому закону арендаторы мужского пола и их прямые потомки, которые возделывают эту землю на протяжении более двух поколений (20 лет), имеют право пользоваться ею постоянно. И сгонять их с этой земли противозаконно.
Целью «модернизации» в Окаре и Саргодхе — точно так же, как в Риу-Гранди-ду-Сул[123], — является ликвидация солидарности арендаторов и приватизация земли. И это после того, как управляющие в 1990-х годах приказывали в изобилии использовать средства повышения плодородности почвы и различные удобрения и обвиняли фермеров, когда урожаи понижались. Функционеры «хаки-государства» запугивали, обманывали и унижали своих арендаторов, в частности, последним было отказано в разрешении строить кирпичные жилые помещения, они вынуждены были выпрашивать у управляющих разрешение электрифицировать свои деревни, построить школы или дороги и государственные субсидии, чтобы осуществить это. Коррумпированные и бессердечные управляющие практически узаконили систему взяток. Арендаторы все больше запутывались в растущих долгах. Эксплуатация была безжалостной. Цели ее никто не скрывал — выгнать арендаторов с этой земли, чтобы ее можно было поделить между частными землевладельцами. На эту землю жадно заглядывались многие служащие, отставные генералы и бригадиры. Некоторые из них пошли в армию только для того, чтобы получить право примитивного накопления собственности. Другие чувствовали, что отдали государству все силы, хотели уйти на пенсию и стать благородными фермерами. Они подбадривали друг друга, надеясь, что в свое время они, конечно, снова наймут выселенных арендаторов как крепостных работников. И что так будет лучше для всех. Стоит ли удивляться, что в таких обстоятельствах многие арендаторы осознали, что условия на этих государственных фермах во время британского правления были гораздо лучше. Отрицать это было невозможно, поскольку в поздние колониальные времена грабили методически, а грабеж постколониального периода, вне зависимости от континента, всегда велся анархически.
Несмотря на страдания, в которые были ввергнуты семьи арендаторов, они отразили все попытки разделения их по религиозному признаку и остались едины, в 1996 году ими была создана «Анджуман-и-Музаирин» (Организацией пенджабских арендаторов). Когда я встретился в Лахоре в декабре 2002 года с двумя ее лидерами, д-ром Кристофером Джоном (вице-президентом) и Юнисом Икбалом (генеральным секретарем), оба подчеркивали, что религиозное деление не играет совершенно никакой роли в их конфликте с государством. Церковь и мечеть по очереди становятся местом встреч, и в таких случаях, как с улыбкой сказал мне Икбал, «не разберешь, кто арендатор-мусульманин, а кто — христианин».
