Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена
Я. М. Свердлов — простой, значительный. Из бронзы этот бонза. Меньше всех их прожил, всего 34 года. Взгляд устремлен в счастливое будущее всего народа. В опущенной руке — портфельчик. Не в нем ли телеграмма в однофамильный после его смерти город о расстреле царской семьи?
Справка: «В марте 1919 года Президиум Московского совета рабочих и красноармейских депутатов принял решение о переименовании Театральной площади в площадь Свердлова и установке памятника», который и открыли вскорости: 31 октября 1969 года, как раз через полвека. Наверное, все это время скульптор Р. Е. Амбарцумян над ним работал.
А вышло — зря: решением Московского городского совета народных депутатов от 24 декабря 1991 года памятник тоже демонтировали. Спустили с небес на землю — приземлили вот в этом Парке искусств. Приобщили к вечному.
А что за этими двумя — за ним и Сталиным? Как раз за их спиной?
Каменная стена, в которой за решеткой — людские лики. На всех страдание. Случайно в этом Парке так соединилось? Нет, не похоже.
Михаил Иванович Калинин, российский, нет — всесоюзный староста, самый почтенный во всей компании. Наверно, потому и в креслице сидит. Устал терпеть. И ждать. Жену, которую верный друг товарищ Сталин в лагеря сослал. Чело, однако, не печально.
О нем вроде бы даже забыли. Иначе отчего же памятник воздвигли только через тридцать с лишним лет после того, как его уже не стало? А простоял, вернее, просидел Михаил Иванович на Калининском проспекте всего 13 лет. Теперь вот здесь — в тиши, покое.
Официальная справка: «Охраняется государством».
А вот и вождь. Он здесь не один. Его здесь много. «Ленин молодой» — работа А. И. Торопыгина в граните. Сразу видно: сей юноша далеко пойдет. Другой Ильич, «Ленин» — скульптура работы В. Д. Чазова — уже в величии свершенных дел, но в крайне скромненьком пальтишке.
О том, что ценность представляет, не сказано нигде ни слова.
Есть в этом парке и фигуры не столь значительного свойства, однако отягощенные множеством регалий. Среди них Леонид Ильич на первом месте. Красив, как в жизни, — в белом мраморе. Социалистически-реалистично, вдохновенно изваяли его в четыре руки В. Думанян и Ю. Орехов. И снова — Брежнев… И Косыгин… Однако Политбюро в полном составе, увы, здесь не собрать.
Неподалеку — Фрунзе, стратегически схоронившийся в кустах. Вышел из тени на свет «Чекист Е. Адамов» работы Ю. Гришко.
Вообще покой в том парке нашли множество безвестных лиц советского периода. Кто они, откуда — не узнать. Но может быть, не очень это важно?
Но, слава Богу, много и великих. И превосходные работы!
Одинокий Сахаров в густой тени под деревом. В задумчивой рассеянности Лермонтов и Пушкин — светлый лик. Кого здесь не найдешь, кого не встретишь…
А те — пигмейские гиганты, монолиты незыблемые, как нам тогда казалось, — и ветром унесенные. Их словно сдуло с наших площадей и улиц, носивших прежде их имена.
Последняя в жизни подруга
Как попадешь на площадь Никитских ворот, особняк этот, до сих пор и держащийся особнячком, непременно увидишь. Заставит он обратить на себя внимание. Дом 6/2 на углу Спиридоновки и Малой Никитской — шедевр московского модерна, построенный в начале XX века архитектором Ф. О. Шехтелем по заказу промышленника-миллионера С. П. Рябушинского. Сейчас тут музей Горького — ему советское правительство поднесло на блюдечке этот дом, когда писатель вернулся в СССР из-за границы: творите, уважаемый Алексей Максимович, на благо всемирного пролетариата.
Внутри дом довольно нескладен и неуютен. Роскошная лестница «Волна» как бы заполняет все внутреннее пространство, но уже больно хороша: свободна, широка, легка, несмотря на камень тяжелый. Здесь, во втором этаже, — кабинет Горького. Здесь он работал со своей последней любимой женщиной, и здесь он понял, что потерял ее уже навсегда.
Горький умирал долго, мучительно и, конечно же, понимая, что он умирает. Вот снимок, сделанный неизвестным фотографом в Крыму за два месяца до смерти писателя: Алексей Максимович сидит на лавочке, опираясь руками на палку и опустив бессильно голову на руки. В этой позе все — безмерная усталость, мучительное осознание своего одиночества и груз тяжелой болезни, согнувшей вот эти плечи… Снимок подводит жизненную черту человека.
Последние дни жизни Горького окутаны легендами, тайнами, множеством версий — и уж вряд ли теперь удастся когда-нибудь однозначно ответить на множество вопросов, оставшихся после него. И главный — сам ли он умер? Упорна, живуча легенда: Сталин боялся Горького и распорядился послать рыцарей плаща и кинжала, чтобы те поторопили писателя. Может быть, может быть… Да только зачем его торопить, если он прогорал на глазах? Последний год он не выходил из дома без кислородной подушки и, где бы ни был — в машине ли, в поезде, из рук ее не выпускал. Что же, так не терпелось вождю народов, не мог он подождать еще несколько дней?..
Но вот же, выплывают любимые шоколадные конфеты писателя, присланные заботливым вождем? Коробка с ними якобы стояла на тумбочке возле постели умирающего Горького, и тот вроде бы даже угостил ими двоих или троих санитаров. А те через час в муках скончались с симптомами отравления ядом.
И еще выплывает одна фигура — женщина, пришедшая навестить Алексея Максимовича вместе с народным комиссаром НКВД Генрихом Ягодой, первейшим подручным Сталина. Ягода, говорили, заглянул ненадолго и вышел, а женщина та осталась и не выходила минут сорок или около того, а вышла и скорым шагом удалилась вместе с Ягодой и его людьми. А еще через двадцать минут дежурный врач, потрясенный случившимся, объявил, что Алексей Максимович скончался.
Эту женщину в ближайшем окружении Горького знали все. Ее звали Мария Игнатьевна Будберг, в девичестве Закревская. Потом у нее было столько разных фамилий… Горький любил ее. И, судя по всему, до последнего своего вздоха любил.
Откуда возникла она и как сумела — именно сумела — оказаться на видном, хлебном месте подле самого знаменитого и самого влиятельного среди советских писателей? Теперь, конечно, не проследовать за ней по всему ее извилистому и ухабистому жизненному пути, но что-то восстановить можно, поскольку жила она по-своему ярко, бурно и блистала в европейских столицах, пока не осела в Москве в непосредственной близости от Алексея Максимовича, а потом — и уж совсем в интимной близости.
Как ни странно, первые скупые сведения об этой любвеобильной даме выплывают с самых далеких полок архива российской Службы внешней разведки: долгое время считалось, будто Будберг работала одновременно на три разведки — английскую, немецкую и советскую. Потому-то к ней и приглядывались сразу с трех сторон, потому-то и шепоток за нею тащился: «Сведущая и очень опасная женщина…» Она и в самом деле была и той, и другой.
Из оперативной справки СВР: «Мария фон Будберг, она же баронесса Бенкендорф, она же Закревская, она же Унгер-Штернберг, 1892 года рождения, уроженка Полтавы, дочь крупного помещика».
Вообще-то говоря, она могла бы быть еще и графиней, ведь была замужем и за графом Бенкендорфом, придворным Николая. В этот период жизни она частенько выезжала за границу, одно время работала даже в русском посольстве в Берлине, выполняла какую-то секретарскую работу. Английским и немецким языками владела свободно. Но еще в Петербурге она подружилась с дочерью английского посла в России Бьюкенена и с английским дипломатом-разведчиком Локкартом. Поэтому, судя по всему, Мария Игнатьевна не особенно огорчилась, когда узнала, что ее мужа убили в 1918 году не то белые, не то красные: она уже по-свойски себя чувствовала в постели сэра Роберта Брюса Локкарта. Поговаривали, будто тот относился к ней вполне серьезно и предлагал даже руку, сердце и счет в банке. Как бы то ни было, именно из постели англичанина ее вытащили чекисты по подозрению в шпионаже в пользу Англии и упрятали на Лубянку. Джентльмен Локкарт помчался ее выручать, но и сам угодил под арест и лишь через несколько дней был освобожден и выслан из России за организацию «заговора послов» против советского правительства.
Мура, как звали друзья Марию Игнатьевну, с Горьким еще не знакома. Они не встречались. Но с Яковом Петерсом, правой железной рукой Железного Феликса, она уже очень близка. Красавицей она не была, но, видимо, обладала каким-то шармом, раз брала кого хотела и мужчины ей не умели отказывать.
Из оперативной справки СВР: «Осенью 1920 года М. И. Бенкендорф получила разрешение на выезд в Эстонию, где вышла замуж за барона Николая Будберга. Находясь за границей, снова сошлась с Локкартом, была близка с итальянцем Руффино, а в 1935 году с писателем Гербертом Уэллсом».
Ну, с Уэллсом связь была долгой — целых 14 лет. А что же барон, большой любитель развлечений? Вскоре после свадьбы он отправился за океан, в путешествие по Южной Америке. И с тех пор никто не слышал о нем ничего.
