Василий Белов - Когда воскреснет Россия?
В свое время, предваряя публикацию о первой посмертной гаврилинской книге, я писал так: «Глубоко трагична судьба Валерия Александровича Гаврилина. Его сердце остановилось в январе 1999 года, а родился он в августе 1939-го, не прожил и шестидесяти лет… Мы не осознали еще, кого потеряла вологодская земля, да и вся Россия в ту зиму.
Петербургское издательство «Дума» неожиданно порадовало книгой Валерия Александровича. Сборник называется «О музыке и не только». Один из составителей с полным на то правом называет нашего земляка «блистательным писателем, глубочайшим в европейской культуре мыслителем». Трудно не согласиться с подобной характеристикой Гаврилина, данной его приятелем В. Максимовым. Да, к известным всему миру композиторским талантам посмертная книга добавила еще и талант мыслящего писателя, весьма чуткого к русскому слову. В этой книге Валерий Гаврилин предстоит то парадоксально и глубоко мыслящим философом, то критиком, то лирическим поэтом, иногда даже сатириком. Последнее свойство проявлялось в тех случаях, когда Валерий Александрович сталкивался с пошлыми явлениями, кои его чистая душа не могла выдерживать. В этих случаях его острый парадоксальный ум делал сильнейшую эмоциональную разрядку, что выражалось в довольно «крутых», по-гаврилински резких словах. Национальное, то есть истинно русское, отношение к языку, к народному быту и творчеству, ко всей российской истории могло бы сделать Валерия превосходным поэтом или прозаиком. Он же стал музыкантом, сочинителем новой музыки. Так прихотлива, непредсказуема жизненная дорога каждого детдомовца, ребенка, лишенного родителей. В свое время я сравнивал Гаврилина с Рубцовым. Думаю, что имена эти соразмерны, по крайней мере, по таланту. И это подтверждает вышедшая книга записей композитора. Конечно, Гаврилин при жизни и не предполагал, что каждое его слово будет востребовано. Если б предполагал, то, может, записи эти были бы сделаны не на клочках бумаги. Но даже из таких отрывочных записей выявляется полнокровный и сложный облик человека, целиком посвятившего себя искусству.
То, что Гаврилин был плоть от плоти народной, доказывает его отношение к отвратительным проявлениям нынешней нашей национальной жизни (например, массовому пьянству). Боль за судьбу народа, за судьбу России сквозит буквально в каждой случайной записи, в каждом слове. Вообще-то у Гаврилина не было ничего случайного ни в поведении, ни в творчестве. Стихи, высказывания о народной музыке и фольклоре, критические экспромты, касающиеся политической и общественной жизни, — все это есть в его в книге. Не терпел он грязи и пошлости ни в быту, ни в профессиональных своих занятиях. Эта грязь и пошлость больно ранили его отзывчивую сиротскую душу, начиная с детдомовских лет и до самой смерти. Контраст между могучим творческим потенциалом и приземленным бытом, поистине трагическим на протяжении всей его короткой жизни, ощущается чуть ли не в каждой строке книги «О музыке и не только». Записи, отобранные вдовой Н.Е. Гаврилиной и В.Г. Максимовым, подчас отрывочны, слишком лаконичны, а иногда и не очень понятны или понятны только тем, кто был духовно близок автору. Людям, не ведавшим, как он жил, в каких условиях создавал музыку, не все будет понятно. Но у тех, кто более-менее был близок Гаврилину, останется ощущение неполноты, ограниченности публикуемой части текста… Это как океанский айсберг, кочующий в безбрежных и неспокойных водах: видно одну небольшую верхушку, а главная масса, основной объем скрыты под водой. Мы можем лишь вообразить, представить то, что не видим. Несмотря на ощущение неполноты, надо поблагодарить составителей за отобранный материал, непосредственный, живой и так необходимый всем, а не только узкому кругу музыкантов…
Народ русский Гаврилин великолепно знал и любил, и этот народ питал его разносторонний, в основном музыкальный талант…»
…Сейчас я с полным правом могу заявить, что все выше сказанное подтвердилось с лихвой, кроме одного: никаких правдивых книг о Гаврилине, увы, не появилось. И напрасно надеяться нам, что они появятся в ближайшем будущем.
* * *Что мы сможем без гениев, без конкретных живых примеров? Вот хотя бы без того же Шаляпина, страстно мечтавшего иметь свой театр. «Мечту мою я оставил в России разбитой!» — так говорил он и так закончил он книгу «Повести о жизни». Думаю, что В.А. Гаврилин мечтал о своем театре не меньше Федора Ивановича, однако он лишь слегка приблизился к этой мечте… Ладно, хоть заметил эту мечту еще до первого гаврилинского инфаркта Владислав Александрович Чернушенко — главный дирижер Петербургской хоровой капеллы. Ах, много бы я дал, чтоб узнать, слышал ли В.А. Гаврилин чудесный хор валаамских монахов! Если слышал, то ему, может, и не стоило мечтать о своем театре… Я включаю песню о «Стерегущем» в исполнении хора Петербургского подворья Валаамского монастыря… Включаю я ее в память о Гаврилине и Рубцове. И Коля, и Валерий, думаю, были бы не против послушать эту музыку. Но ведь они же слышат! Если я человек истинно верующий, я не должен в этом сомневаться!
Одного корня, народного, — с такими произведениями — и музыка В. А. Гаврилина. И снова хочется включить проигрыватель или же ежедневно ходить на любые концерты с гаврилинской музыкой!
«Вот что ты наделал, Валерка!» — сказал бы отец Александр Павлович, если б мог встать из братской могилы. Но людям вставать из могил еще не время, не пришли времена и сроки, хоть, может, они близки. Вот и Валерий Александрович улегся в могилу, вырытую в той же, что и у отца, земле. Он умер 28 января 1999 года. Только ведь не он умер. Бессмертна душа человеческая, бессмертна совесть, бессмертна и музыка Гаврилина, прожившего свою жизнь, совести и души не теряя, прошедшего свой путь след в след за Георгием Свиридовым.
Примечания
1
Мужественные попытки такого осмысления делает в своих работах К. Г. Мяло. Нынешние года она называет завершением т. н. «Петровского периода», увенчавшегося нашим государственным поражением («Москва», № 11, 96 г.).
2
Еще одна аббревиатура, немыслимая ни в первую Отечественную, ни во вторую. Комитеты солдатских матерей наводят на многие мысли.
3
«…Технологи холодной войны сумели, используя достижения психологии XX века… побудить страну в лице ее общественного мнения к прямой самосатанизации, к восприятию себя как олицетворения всемирного зла («империя зла»)…» — пишет К. Г. Мяло. Она называет подобное действие «побуждением к самоубийству», если говорить о «межчеловеческих отношениях», и добавляет, что не видит «причины называть подобные действия в отношениях между странами иначе».
4
Слово образовано по тому же способу, что и «со-гласие», «со-труд-ник», «со-глядатайство», «со-размерность» и т. д. Какая весть, чья весть подразумевается, догадаться не столь трудно. — Примеч. авт.
5
Не уверен в том, какое тело, белое или какое-то иное, потому что цитирую по памяти. Мы учили стишок наизусть в третьем классе. Дело было еще до войны.
6
К. Г. Мяло, касаясь т. н. «холодной войны», пишет: «Признание правоты Запада в этой войне означает вовсе не отказ от коммунизма, а признание неправоты всего русского исторического замысла о мире и о себе, всего своего, начиная с Александра Невского…»
7
Имеется в виду св. Игнатий. — Примеч. авт.
8
Известный теперь далеко за пределами костромских мест художник Ефим Честняков, на практике осуществлявший принцип естественного художественного воспитания, лепил вместе с детьми целые сказочные города, писал для детей сказки, устроил в овине детский театр. К сожалению, лепные «города» Честнякова не сохранились.
9
Кажется, К. Юон на вопрос, какого цвета бывает снег, ответил: «Только не белый».
10
По глубокому убеждению автора, спорт и физкультура не могут компенсировать недостатки, связанные с односторонностью чисто интеллектуальной деятельности.
11
Особенно заметно своеобразие псковской архитектуры в сравнении с готикой.
12
Русский философ-идеалист П. Флоренский в незавершенной статье «Иконостас» говорит об иконной доске как о церковной стене. Многослойная и тщательная обработка этой «стены», по мысли П. Флоренского, входит в общий процесс создания художественного образа.
13
Вологодский реставратор и искусствовед Н.И. Федышин научно доказал, что собор был расписан не в два лета, как считалось, а в одно.
