А РЕКУНКОВ - Перед лицом закона
Возвращаемся назад, а в той большой комнате полным-полно народу — корреспонденты. Кто с корточек снимает, а кто даже лежа, с полу. Потом их быстро убрали.
— Завтра все будет в газетах, господин Паскевич, — говорит толстяк.
И тут я в первый раз вспомнил: ведь есть же в Вене наше посольство. Пойти туда...
Но у них, конечно, все было предусмотрено, в том числе посольство. Толстый говорит:
— Мы вас задержим, пока не выясним вашу личность. Кто знает вас в Вене?
Отвечаю:
— Мой брат Паскевич, Роджерс. — Про Фанни умолчал: она же служанка.
Меня отвели в соседнюю комнату. Комната обычная, только решетки на окнах.
Не помню, сколько времени прошло, — входит толстый и с ним Роджерс. У Роджерса лицо было совсем другое, я его еле узнал. Злой и серьезный он был.
— Ну вот, — говорит, — мне с вами одни неприятности. Тут простым залогом не отделаешься, да и нет у меня денег на такой большой залог. И что скажет брат?
А я, дурень, смотрю на него как на Христа-спасителя и чуть не плачу.
— Выручайте, если можете, — прошу. — Тут какое-то недоразумение.
В этот момент в комнате, кроме нас и толстяка, никого не было, и Роджерс сам стал переводчиком. Сказал что-то толстяку, а тот только головой покачал.
— Плохие дела, — говорит Роджерс. — Но они еще никаких протоколов не составляли.
И мне вроде бы легче стало, что нет пока никаких протоколов.
— Так, может, покончить все мирным путем? — прошу Роджерса.
Он опять с толстым поговорил и совсем расстроился.
— Нет, — объявляет, — мирным путем не выйдет, если вы думаете замять дело. Могут быть мирные торговые переговоры. — Это уже вроде шутки.
А мне-то не до шуток. Прошу Роджерса:
— Увезите меня отсюда, не виноват же я ни в чем, и аппарат вы мне дали.
Он усмехается.
— Вы чудак. Кто вам поверит? На пленке засняты секретные объекты, а вы советский подданный.
Проклял я тот час, когда согласился на приглашение брата. И думаю так: пусть они меня хоть к стенке ставят, хоть иглы под ногти загоняют — не предам я свою Родину и до конца буду говорить правду, но ничего лишнего на себя не приму, никакой клеветы. И еще думаю: может, брат тут силу имеет, что-нибудь предпримет? Ведь и на него тень...
— А брат вернулся? — спрашиваю у Роджерса.
— Вернулся. Но вы его не обрадуете.
— Он может внести залог, — говорю. Непоследовательно себя я вел, быстренько про стенку и иглы забыл.
Роджерса просто перекосило от смеха, каким-то мелким он мне показался.
— Вы не только чудак, — говорит он мне, — вы очень наивный человек.
— Почему же? — спрашиваю.
— Ваш брат давно банкрот, у него нет никаких денег, он ест из моей кормушки.
Тут, собственно, Роджерс передо мной полностью раскрылся, но я до того был в панике, что сразу не усвоил. Он говорит:
— Хотите повидаться с братом? Я, конечно, очень хотел.
Казимир пришел сейчас же, как будто за дверью ожидал. Нас оставили вдвоем.
— Что ты наделал! — кричит, а в глазах слезы и дрожит весь.
Объясняю, как все получилось, что это провокация и ловля. А он кричит:
— Как ты вел себя до этого! Сплошное скотство, опозорил меня.
И что тут скажешь? Действительно, вел я себя по-свински. Одно к одному выходит. А он заплакал и говорит:
— Эх, Стась, что ты натворил. Сгубил себя, пропадешь.
Я говорю:
— Зачем же ты уехал? Бросил меня одного.
— Меня заставили уехать, я здесь не хозяин.
— Что же делать? — спрашиваю.
— Не знаю, — отвечает. — Одно ясно: обратного хода тебе нет. И я помочь не в силах. Прости меня.
Вот так. Он ушел, а немного погодя пришел Роджерс, и у нас состоялся главный разговор.
— Слушайте меня хорошо, Станислав Михайлович, — сказал он и начал выкладывать по пунктам, объяснять мое положение. Во-первых, мне предъявляют обвинение в сборе шпионской информации. Второе — еще не закрыто дело в полицейском участке, куда внесен залог. Третье — я ему задолжал больше двух тысяч долларов. Четвертое — Фанни и все другое. Загнул он четыре пальца, сжал в кулак и говорит: — Что будет у вас в семье и на работе, если они получат, например, кое-какие снимки? Вы там очень неважно выглядите, но это не самое страшное, могут возникнуть осложнения более серьезные, вплоть до дипломатического скандала.
Может, он немного не так выражался, но смысл такой. И дальше объяснил, что завтра в газетах могут появиться сообщения на первых страницах, и тогда мне капут.
Что со мной тогда было, никому не пожелаю. Думал, с ума сойду. Говорю:
— Согласен на все, только чтоб никто ничего не узнал.
Он похлопал меня по плечу, попросил подождать и вышел. Вернулся с какими-то бумагами, достал из кармана авторучку и велел эти бумаги подписать. Они были составлены по-немецки. Я спросил, что это такое. Говорит: протоколы задержания, за драку в дансинге и сегодняшнего, с фотоаппаратом. Я подписал, никуда не денешься. Но это не все. Роджерс дал мне чистый лист, и под его диктовку я написал расписку, что взял у него деньги и что за это обязуюсь оказать ему услугу, о которой мы договорились на словах.
Спрашиваю, какая же должна быть услуга.
— Очень простая, — объясняет он. — Вы по роду службы имеете дело со статистическими данными, которые не публикуются в печати. Будете иногда присылать нам наиболее интересные...
Короче, заарканил он меня. Прожил я в этом доме три дня. Учился фотографировать документы и пользоваться тайнописью. Тайнопись простая: берешь бумагу, кладешь на нее химическую копирку и без всякого нажима пишешь карандашом тайный текст, а потом сверху любыми чернилами или шариковой ручкой обычное письмо. Роджерс дал мне простой шифр — для начала и конца каждого тайного письма, чтобы не было подделки. Посылать я должен на адрес брата. На конверте адрес и фамилию отправителя все время менять, но инициалы ставить всегда одни и те же. Для изготовления химических копирок употребляется бесцветная жидкость — смазываешь любой листок, и все в порядке. Роджерс дал мне тюбик зубной пасты «Поморин» — в нем эта жидкость. Я в ответ буду получать письма, отправленные в Москве.
Потом вернулась прежняя жизнь — рестораны, мотели. Но я уже не пил.
А за день до отъезда Роджерс и брат повезли меня по магазинам — покупать подарки жене и дочери. И для меня тоже купили кое-что.
Чтобы на границе не было недоразумений с таможенниками, Роджерс дал мне справку с красной печатью, что все это подарено братом.
Провожал меня один Казимир. Роджерс простился на квартире. Он на прощание сказал, чтобы я отнесся ко всему случившемуся серьезно, но без трагедий, что никакой опасности нет и не будет, если я проявлю немного осторожности.
Вот и все. С Белорусского вокзала я прямо сюда».
Оперативный работник повертел в руках тюбик зубной пасты «Поморин» и сказал:
— Вы вначале говорили, что брат заходил к вам, когда был в Москве. Не помните, какого числа?
— Точно помню. Двадцать третьего августа.
— А когда он вам звонил перед отъездом?
— Примерно через месяц, в сентябре, числа двадцатого, двадцать первого.
— Как он оказался на Западе?
Станислав Михайлович рассказал историю брата начиная с 1937 года, и о том, как брат приходил к нему в гости, и обо всех с ним разговорах.
Оперативный работник слушал и иногда вписывал в блокнот два-три слова, при этом переспрашивая Станислава Михайловича. В очередной раз он переспросил:
— Говорите, он бизнесмен и доктор социологии?
— Так он, во всяком случае, сам себя называл.
Оперативный работник захлопнул блокнот.
— Ну что ж, Станислав Михайлович, правильнее поступить нельзя.
— Не понимаю, — робко произнес Станислав Михайлович.
— Я говорю, правильно сделали, что пришли к нам.
— Иначе не мог.
Хозяин кабинета встал.
— Время позднее, а вы с дороги. Сейчас вызову машину, вас отвезут.
Станислав Михайлович весь напрягся.
— Я готов.
Оперативный работник рассмеялся.
— Не туда, куда вы собрались. Вас отвезут домой.
Понадобилась, может быть, целая минута, чтобы Станислав Михайлович осмыслил тот удивительный факт, что его не арестовывают, а, наоборот, еще предлагают отвезти в машине домой. А когда он это осмыслил, то брякнул такое, что тут же счел сам немыслимым нахальством в его положении:
— Чемоданы-то в камере хранения.
— Заберете.
— Что я своим скажу?
— Только не о нашем разговоре. Об этом — ни одной живой душе. Придумайте что-нибудь. — Он позвонил по телефону, договорился насчет машины. Положив трубку, сказал очень серьезно:
— Разумею, что вам нелегко, но и вели вы себя за кордоном не лучшим образом. Поразмыслите на досуге, после еще поговорим. Повинную голову меч не сечет, но ее надо ж на плечах-то иметь, Станислав Михайлович, а?
![Сергей Бетев - Без права на поражение [сборник]](/uploads/posts/books/242828/242828.jpg)
