Иван Толстой - Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
В последние четверть века разговор о поведении Ивинской, как правило, не свободен, он постоянно подпирается с одного бока именем Пастернака, своего рода индульгенцией, когда перестают действовать общепринятые правила, но вступает в игру условие: Борис Леонидович любил Ольгу Всеволодовну, значит всякая критика в ее адрес – камень в пастернаковский огород.
Помимо общего жульничества таких условий, это еще и унижение памяти поэта: он ведь дорог не только защитникам Ивинской. И вообще, огораживание в истории литературы каких-либо запретных зон ведет к манипулированию культурой.
Чего ни коснись в истории с живаговскими гонорарами, во всем противоречие, умалчивание, выразительные намеки на нечистоплотность других лиц. А в действиях Ивинской, между тем, – постоянная двусмысленность. Такая же, как в ее взаимоотношениях с властями.
В истории с чистыми страницами Ольга Всеволодовна признает, что передавала их Гарритано. Сам этот факт тянет на статью о соучастии в мошенничестве, независимо от того, какой политический строй на дворе. В книге «В плену времени» Ивинская называет это «странным поручением» Пастернака и не входит ни в какие подробности. Однако плотность ее участия в пастернаковской жизни и в переписке тех месяцев совершенно исключает незнание обстоятельств «поручения».
Как тут не предположить, что это происходило за спиной Бориса Леонидовича?
От прояснения некоторых обстоятельств зависит реальный портрет Ивинской. В многолетних спорах на эту тему высказываются несколько версий произошедшего.
Версия первая. Пастернак действительно просил Ольгу Всеволодовну передать Фельтринелли чистые листы. Это нужно было поэту для избежания опасной переписки на денежные темы. Писатель спешил удовлетворить просьбу издателя и хотел воспользоваться ближайшей оказией. А Гарритано всех подвел.
Версия вторая. Пастернак просил Ольгу Всеволодовну передать чистые листы, но не имел в виду Гарритано. Ивинская сама проявила инициативу в выборе гонца. А Гарритано подвел.
Версия третья. Пастернак никаких чистых листов не передавал, Ивинская сама добавила их к пастернаковским бумагам, действуя без ведома поэта. Ее цель – удовлетворить просьбу Фельтринелли, поскольку она опасалась скандала, которым тот грозил. Довольный же Фельтринелли сможет отблагодарить ее позже. К тому же, на Запад собирается уехать ее дочь Ирина, нуждающаяся в средствах, так что иметь Фельтринелли союзником – прямая выгода. Гарритано же всех подвел.
Версия четвертая. Фельтринелли не предполагал, что в цепочку встрянет Д'Анджело со своим знакомым Гарритано. Для Д'Анджело это было возможностью присоседиться и получить то, что ему было нужно, – часть чистых листов с пастернаковской подписью. Без тени смущения он пишет в своих мемуарах «Дело Пастернака: Воспоминания очевидца»:
«...Пастернак, во время обострения болезни, принял единственное возможное решение: подписать чистые листы, которые после его смерти Фельтринелли смог бы использовать, чтобы составить „новый договор“ или дополнить старый, не испытывая нужды датировать его ранней датой» (Д'Анджело. Дело, с. 137).
Сын Пастернака категорически возражает, что в дни последней болезни (а именно этот период имеет в виду Д'Анджело) отец подписывал какие-то бумаги тайно от всех.
«Совершенно очевидно, – без всякой очевидности продолжает Д'Анджело, – что чистые листы с подписью Пастернака, когда Ольга попыталась переправить их Фельтринелли, не могли быть использованы с какой-либо другой целью, вопреки воле писателя» (там же).
Абсолютно голословное заявление. Далее:
«По логике вещей они (листы. – Ив. Т.) не являлись потенциальным оружием против де Пруайяр, которая к тому времени уже отказалась от доверенности и прекратила отношения с миланским издателем» (там же).
Это справедливо. Но где логика в следующих словах:
«А Ольга и в мыслях не держала воспользоваться этими листами против семьи Пастернака – в противном случае она бы заполнила их в Москве текстом завещания в свою пользу» (там же)?
В Москве-то как раз было опасно высовываться с таким «завещанием»: Ольга Всеволодовна была персоной «вне закона». Без Пастернака она одолеть сопротивление его семьи не могла. Это во-первых. А во-вторых, что она получила бы на советской территории по этому завещанию? Гонорары от постановки «Гамлета»?
Деньги на безбедное существование, по свидетельству знавших ее, у Ивинской были. Теперь они ей нужны были за границей («Дочь мечтала о браке с французом, // О Париже „в сиреневой мгле“, – писала Ольга Всеволодовна в тюремной камере). И помочь в получении денег мог Д'Анджело, для чего ему требовался документ с подписью Пастернака.
Подчеркнем: все это – не более чем ходячие версии, попытки современников и читателей логически выстроить поведение людей, отважившихся на авантюру, уголовно наказуемую в любой стране.
Желающие познакомиться с воспоминаниями Д'Анджело могут обратиться теперь к их русскому переводу, вышедшему в 2007 году. Здесь подробно рассказано о тяжбе автора с Фельтринелли, продолжавшейся десятилетие и приведшей к победе третьей – советской – стороны. Суть заключалась в том, что Д'Анджело претендовал на половину пастернаковских гонораров за «Живаго». В основание своего иска он положил письмо Пастернака к Фельтринелли, написанное якобы 25 декабря 1957 года, где поэт указывал, что в благодарность за исключительные заслуги Д'Анджело он передает ему половину им заработанного. И скромный Д'Анджело против этих слов на полях письма якобы собственноручно написал:
НЕТ.
Фельтринелли как ответчик настаивал, что Д'Анджело говорит неправду: в действительности, никакого письма от 25 декабря не было, а было письмо от 25 ноября, в котором, среди прочего, Пастернак писал:
«У меня к Вам большая просьба. Ничто из происшедшего не могло бы осуществиться без участия С. Д'А<нджело>, который был нашим неустанным ангелом-хранителем. Хотя помощь столь высокого уровня не может быть денежно оценена, доставьте мне большую радость, вознаградите его, когда он вернется к Вам, за безграничную трату времени и сил. Удержите из суммы, которую Вы считаете нужным сохранить для меня на будущее, значительную часть в пользу С. Д'А, какую сочтете нужной, и удвойте ее».
Борис Леонидович прочел это письмо вслух в присутствии Д'Анджело, и тот просил это место вычеркнуть. Но Пастернак настаивал, и вот тогда Д'Анджело на полях написал свое «нет».
В суде Фельтринелли утверждал, что письма о половине гонорара никогда не существовало, Д'Анджело же настаивал, что издатель его скрывает. И тогда как из-под земли возникла некая переводчица с итальянского Галина Оборина, дама с подозрительной биографией. Она сама нашла Серджо по телефону. Позвонила, напомнила, что они знакомы еще по Москве. Оказывается, она вышла замуж за итальянца, переехала в Рим (ей даже маму разрешили вывезти), но, узнав, что муж работает на итальянскую разведку, разошлась с ним и существует на алименты. Чудесным образом у Обориной оказалось то, в чем больше всего нуждался Д'Анджело, – письмо умирающего Пастернака, отписывающего ему половину своих гонораров.
Якобы 15 мая 1960 года Борис Леонидович принял ее в своем доме и продиктовал ей это невероятное письмо о половине гонораров. Причем Пастернак уже не вставал и ему пришлось диктовать лежа, а Галина Оборина не просто записывала слова больного, но печатала их на пишущей машинке, которую почему-то привезла в Переделкино с собой. Если учесть, что пишущие машинки с русским шрифтом в 1960 году были громоздки и увесисты, как скала, а стучали подобно выстрелам в тире, то ясно, что эпизод с завещательным распоряжением укрыться от домочадцев не мог. Против него говорит и размашистая, совершенно «здоровая» подпись Пастернака, выдающая явно застольную позу владельца.
Тридцать лет спустя Д'Анджело узнал, что Оборина была агентом Второго главного управления КГБ, но остался в наивном убеждении, что в 60-е годы ее общение с ним не имело ничего общего со спецзаданием. Конечно, обидно признавать себя марионеткой. Не зная основных фактов и обстоятельств, мы не можем строить особенных предположений, но похоже, что КГБ могло использовать Оборину с ее невероятным письмом для ослабления позиции Фельтринелли, который не желал делиться пастернаковскими деньгами с Советским Союзом. Когда же к миланскому издателю нашелся другой подход, нужда в оборинской фальшивке отпала.
Отметим, что весь этот эпизод нам известен только в изложении Д'Анджело – лица заинтересованного. Судьба чистых страниц с пастернаковской подписью так и остается непроясненной.
Спор прекратился с неожиданной гибелью Фельтринелли в 1972 году. Он то ли сам взорвался, готовя теракт у вышки высоковольтной передачи под Миланом, то ли был кем-то убит. Впрочем, предчувствие дурного конца жило в нем не первый год.
