Сергей Кремлёв - СССР — Империя Добра
После Октябрьской революции от русского образованного слоя требовалась спокойная готовность к ежедневной, неприятной и зачастую грязной социальной работе. Русская же интеллигенция в огромном своём большинстве к такой работе оказалась неготовой и неспособной. Она не просто брезгливо отстранилась, а начала в гнойные, вскрывшиеся раны России кидать грязью и заплёвывать их.
Точно так, к слову, как это проделывает нынче уже «россиянская» «интеллигенция».
В результате малочисленному ленинскому образованному элементу большевизма в союзе со стихийно народным, ковпаковско-чапаевско-будённовским массовым его элементом пришлось бороться со всем сразу: с развалом мировой войны, с интервенцией, с махновского образца вольницей, с прямым бандитизмом и со свергнутыми (не забудем!) эксплуататорами. А в том числе — и с саботажем российской интеллигенции.
Чему удивляться, что дров при этом было наломано в избытке!
Напомню, что Ленин не заблуждался насчет того, что за тончайшим слоем образованного большевизма — тёмная, плохо управляемая и зловещая сила народной невежественной и разрушительной страсти. Но что оставалось делать Ленину и большевикам, если выбора не было — надо было как можно скорее овладеть этой стихией и ввести её в жесткие рамки построения могучей России, иначе — смерть России или превращение её в полуколонию Запада.
То есть в эксцессах периода становления Советской власти исторически виновен не большевизм, а его противники, прежде всего — из числа российской интеллигенции. Не признавать это сегодня могут лишь невежды или сознательные очернители нашего прошлого.
Не оппоненты ленинизма, а клеветники на него выпячивают сегодня скромную фигуру Пастернака-Живаго и пытаются изгнать из памяти ныне живущих поколений намного более значительных толстовского Рощина и самого Алексея Толстого. И понятно почему!
Вот описание, которое относится — не буду морочить читателю голову и скажу сразу — к 1914 году:
«Петербург жил бурливо-холодной, пресыщенной, полуночной жизнью. Фосфорические летние ночи, сумасшедшие и сладострастные <…> зелёные столы и шорох золота, музыка, крутящиеся пары за окнами, бешеные тройки, цыгане…
В последнее десятилетие с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния. Из хрусталя и цемента строились банки, мюзик-холлы, скетинги (катки. — С. К.), великолепные кабаки, где люди оглушались музыкой, отражением зеркал, полуобнажёнными женщинами, светом, шампанским. Спешно открывались игорные клубы, дома свиданий, театры, кинематографы, лунные парки. Инженеры и капиталисты работали над проектом постройки новой, невиданной ещё роскоши столицы, неподалёку от Петербурга, на необитаемом острове…
То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности…»
Это — начало первой книги трилогии Алексея Толстого «Хождение по мукам», романа «Сестры». Удобен ли такой Толстой тем в России, кто в начале XXI века повторяет гибельный путь, по которому старая Россия шла сто лет назад — в начале XX века?
Я не рискну привести полностью монолог бывшего оратора на петербургских «Философских вечерах», а в 1918 году — красного командира Сапожкова из второй книги трилогии — романа «Восемнадцатый год». Этот, убийственный для старой «Расеи», монолог занимает в романе более двух страниц, и я приведу из него лишь несколько фрагментов, предоставляя читателю самому познакомиться с ним по первоисточнику полностью. Толстой устами Сапожкова в разговоре последнего с Телегиным даёт блестящую характеристику той части российской интеллигенции, которая не приняла революцию.
Хлопнув чашку спирту и закусив кусочком сахару, Сапожков начал так:
«Наша трагедия, милый друг, что мы, русская интеллигенция, выросли в безмятежном лоне крепостного права и революции испугались не то что до смерти, а прямо — до мозговой рвоты… Нельзя же так пугать нежных людей! А? Посиживали в тиши сельской беседки, думали под пенье птичек: „А хорошо бы, в самом деле, сделать так, чтобы все люди были счастливы…“
<…>
Земной шар мечтали мужичкам подарить. А нас, энтузиастов, мечтателей, рыдальцев, — вилами… Неслыханный скандал! Испуг ужасный… И начинается, милый друг, саботаж… „Не хочу, попробуйте-ка — без меня обойдитесь…“ Это когда Россия на краю чёртовой бездны…
<…>
А народ, на семьдесят процентов неграмотный, не знает, что ему делать с его ненавистью, мечется, — в крови, в ужасе…»
Как всё это трагически похоже на оценки Блока! Но стоит ли удивляться — ведь очень разные как художники и личности, Блок и Алексей Толстой оба были глубоко русскими людьми, современниками друг друга, а при этом умели точно и тонко наблюдать окружающую их жизнь. Большой художник всегда выхватит из современной ему эпохи главное, типичное! И поэтому это главное у всех больших художников окажется сходным — как у Блока с Толстым.
Но вернёмся к монологу Сапожкова:
«И в нашей интеллигенции нашлась одна только кучечка, коммунисты. Когда гибнет корабль — что делают? Выкидывают всё лишнее за борт… Коммунисты первым делом вышвырнули за борт старые бочки с российским идеализмом… И народ сразу звериным чутьём почуял: это свои, не господа, эти рыдать не станут, у этих счёт короткий… Вот почему, милый друг, я — с ними, хотя произращён в кропоткинской оранжерее, под стеклом, в мечтах…».
Лишь очень эмоционально глухого человека могут оставить равнодушным эти честные и горькие слова. И их правду в 1918 году, в реальном масштабе времени, понимали лучшие, не сгнившие как личности представители даже высшего класса. Наиболее известным примером здесь надо назвать, конечно, графа Игнатьева — Генерального штаба полковника царской армии, генерала Временного правительства, а впоследствии — генерал-лейтенанта РККА. Однако я напомню ещё об одном — волнующем и показательном — примере.
Вдова князя Мещерского могла в начале революции сбежать с грудой бриллиантов за границу, но сама отдала ключи от банковских сейфов в руки революционных матросов. Затем она пошла на биржу труда, где, имея консерваторское образование, предложила народной власти свои услуги в качестве учительницы музыки, пения и т. п. Невежественный грубый народ, веками видевший от образованного класса в лучшем случае лишь брезгливую снисходительность и «барское» участие, издевательски отверг искреннее решение княгини. Ей было заявлено, что для княгинь работы нет.
Как же поступила эта рафинированная аристократка с польской родословной? Она спокойно возразила, что только что, перед ней, женщины уходили с направлениями. А когда ей предложили место посудомойки в рабочей столовой, согласилась! И два месяца мыла грязные миски. Делом доказав народу свою готовность к грязной даже работе, она обрела его доверие — вскоре княгиня стала заведующей столовой. То есть обрела возможность служить народу уже и частью своих знаний.
Насколько мелкими и мерзостными на фоне этой фигуры, о которой рассказала в конце 80-х годов в журнале «Новый мир» её дочь, выглядят все эти милюковы, гиппиусы, мережковские, куприны, пепеляевы, колчаки, деникины, львовы и черновы…
Однако у них-то хоть какие-то психологические если не оправдания, то обоснования их поведения имеются — у них отняли их сытую барскую жизнь. Но как окончательно мерзко и мелко выглядят даже на фоне своих исторических предшественников фигуры многих современных нам деятелей культуры, науки, образования! Им-то сытую жизнь обеспечила как раз Советская власть! И ругают они её не потому, что она о них плохо заботилась, а потому, что желают иметь сытую жизнь и при антисоветской власти.
Тьфу!
Иногда, глядя, как на экране телевизора над нашим недавним, многим хорошо памятным прошлым в очередной раз изгаляется очередной «народный артист СССР», хочется тут же зайти в ванную и умыться. Так же, как и тогда, когда тот или иной «историк» в пояс публично раскланивается перед идеей монархии и «кормит» народ вместо истины плодами своих заблуждений.
* * *ЛЕНИН метко заметил, что мелкая буржуазия шарахается от крайней революционности к крайней контрреволюционности. Это же верно и в отношении многих «россиянских» «представителей творческой интеллигенции». Наиболее грустным — на мой взгляд — примером здесь могут служить братья Стругацкие, известные писатели-фантасты. Было время, я говорил: «Для меня вся мировая фантастика делится на две половины: братья Стругацкие, и остальные…» С тех пор прошло много лет, я прочёл немало книг тех зарубежных фантастов, которые в СССР не издавались, как и тех, кто издавался в СССР частично, но по сей день могу повторить свою давнюю оценку. И это — при том, что к гражданской (если её можно определить как таковую) позиции Аркадия и Бориса Стругацких, занятой ими с начала 90-х годов, я отношусь с… Да что там миндальничать — с брезгливостью!
![Сергей Кремлев - Великий и оболганный Советский Союз [22 антимифа о Советской цивилизации]](/uploads/posts/books/183989/183989.jpg)