Сергей Кремлёв - СССР — Империя Добра
Вот почему разошлись пути двух старых России. Россия интеллигентская, читавшая и вычитавшая, ушла в эмиграцию и в историческое небытие. А Россия интеллектуальная ушла в новое дело — дело социалистической перестройки России.
Впрочем, так ведь было и ранее. Российская интеллигенция ревниво утверждала, что, мол, на Западе и слова-то такого нет — «интеллигенция», что само это слово подарила миру Россия. А интеллектуалы типа адмирала Макарова или химика Менделеева об этаком даже не задумывались.
Ну совсем как на Западе получалось: никакого российского своеобразия. Работали себе люди, никаких таинственных сторон русской души не обнаруживали, ни о какой соборности не помышляли. Не встревали в споры западников и славянофилов, как будто «русское дело» их и не касалось. Но в результате именно их дел Россия крепла. И постепенно, хотя и преступно — не по вине людей дела — медленно, в России становилось легче, сытнее и богаче жить… Интеллигентная Россия в народ «ходила», ища путей к нему, а интеллектуальная Россия с ним вместе работала и развивала державу.
И всё бы тут было хорошо, да оказалось — нехорошо, промашка всё же вышла. Сейчас, по прошествии лет, в исторической ретроспективе, это видно особенно ясно.
* * *В ЧЁМ была ошибка России интеллигентской? В том, что она — «правая», либеральная, разночинская, аристократическая, западническая или славянофильская уверенно считала «теином в чаю» общества именно и только себя. Именно себя она представляла носительницей русского самосознания и главной, в некотором роде, национальной ценностью. Она была искренне уверена, что только она способна дать российскому обществу национальное видение бытия, национальную идею, и…
И глубочайше в том заблуждалась. Ограничусь одним примером. Задолго до славянофилов Аксаковых Александр Васильевич Суворов со своими воинами перешёл через Альпы. Триумф был настолько налицо, что даже австрийский гофкригсрат (высший военный совет) расщедрился на памятную медаль в честь суворовских побед. И тут кто-то поинтересовался у Суворова — а как он себе сам представляет такую медаль?
И умница князь Рымникский ответствовал, что-де надо бы на аверсе медали изобразить русские войска и написать: «Бог с нами!», а на реверсе — гофкригсрат с припиской: «бог с ними…». Были ещё впереди западники и славянофилы, богоискатели и соборяне, а русское национальное самосознание — вот оно. В двух коротких фразах. И, что ещё более существенно, — в переходе Суворова через Альпы.
Этого интеллигентская Россия так и не поняла, иначе она публично и добровольно отошла бы на второй план. Забегая вперёд, скажу, что не поняла она этого по сей день.
Но принципиально ошибалась (сама того не сознавая) и Россия интеллектуальная… Слишком уж занятая делом практического созидания России реальной, а не «соборной», она позволила развиться и укрепиться в общественном сознании примату той, другой России. Не занимаясь общественными процессами, отстраняясь от них так же, как и их коллеги за рубежом, российские интеллектуалы тоже ошибались.
Работали-то они как на Западе, но жили-то в России, стране действительно особой.
История Запада позволяла интеллектуалам влиять в наибольшей степени на общественное развитие самим фактом своей нарастающей и успешной профессиональной деятельности. И поэтому западные интеллектуалы вполне могли позволить себе роскошь замыкаться в своих узких рамках без трагических последствий для судеб своих стран.
Иначе получалось в России… Интеллектуальная Россия на общественное развитие влиять решающе не могла. Сказывалась антигосударственная и антиинтеллектуальная политика самодержавия, не способного сознательно и целенаправленно объединять созидательные силы России на своей платформе. И на историческую сцену вышла Россия интеллигентская, игравшая роли, для всех зримые.
Результатом стало закрепление существования двух непересекающихся образованных России. И если во времена Пушкина академизм его анализа заблуждений Радищева был ещё простителен, то уже в конце пушкинского века параллельность этих России носителям параллельности прощена быть не может.
Особая трагичность российской истории выявилась и в том, что значительная часть России интеллектуальной, успешно работавшей вместе с народной массой во времена стабильные, не смогла найти общего языка с народной массой во времена кризисные, революционные.
А Россия интеллигентская до какого-то момента смогла. Парадокса тут нет — эта Россия как раз и искала путей к народу для того, чтобы вызвать кризис. У неё-то общественный навык «сострадания» и «обличения» был развит давно и хорошо, а образованная работающая Россия имела совсем другие навыки. Она умела строить, а не разрушать, к чему стремились эсер Чернов и кадет Милюков.
Я не упоминаю большевиков потому, что они не только разрушали в видах будущего созидания, но и — в отличие от черновых и Милюковых — знали, как строить новое, и умели его строить. Они тоже были людьми не фразы, а дела.
Показательно, что профессор Гарвардского университета Ричард Пайпс в книге «Россия при старом режиме» соответствующую главу назвал «Интеллигенция против государства». Показательно и то, что в его рассуждениях о российских образованных людях не нашлось места Пушкину и Ключевскому, Менделееву и Вернадскому, то есть — тем интеллектуалам, которые не противостояли государству, а жили и работали в нём, сознавая его пороки и стремясь их устранить.
Увы, сегодня мы вновь имеем тоже две образованные России, которые совершают всё те же системные ошибки, особенно — Россия интеллигентская.
Так, будучи летом 1993 года в «атомном» Сарове, кинорежиссёр Станислав Говорухин заявлял, что мафия — это, мол, страшно, но коммунисты — ещё хуже.
В декабре 1993 года, перед «послерасстрельными» выборами в первую Государственную Думу, он был склонен уже к перестановке мест.
Осенью 1994 года, когда мы с ним прогуливались в Думе, он на мой вопрос: «Выходит, пересмотрели взгляды?» — вальяжно ответствовал: «Никогда я так о коммунистах не говорил. Большевики — другое дело. Были бандитами, бандитами и остались». В современные «большевики» он записал Егора Гайдара. Сразу же после нашего короткого разговора Говорухин, как к доброму знакомому, заторопился к Геннадию Зюганову, и я не успел сказать: «Были „большевики“ троцкистского разбора: радеки, бухарины. Но одновременно с ними партбилеты ВКП(б) носили Сталин и Сидор Ковпак. Позже такие же партбилеты получали перед боем миллионы советских людей. И что, все они — бандиты?»
Только сейчас становится возможным понимание всей трагической концептуальной правоты Ленина в его оценке интеллигенции. До революции российские интеллигенты восторженно призывали революцию и дружно ругали «прогнившее самодержавие», не понимая, что общество загнивает не как мертвая колода в лесу, а как живой организм!
Конечно, Россию бессознательно революционизировал сам царский режим (как и режим ельциноидов ныне), а сознательно её революционизировали космополитически ориентированные высшие слои российского общества. В целом же у процесса была объективная основа. Ужасы революции обусловлены теми ужасами, которые её порождают.
Реальная революция, да ещё в России, могла, очевидно, быть только такой, какой она была — с многочисленными и разнообразными эксцессами. Организм загнивал по-живому, и в нём накапливался не элемент необратимого распада, как в мёртвом гнилом пне, а гной заражающего организм гнойника, который, прорываясь, очищает воспалённый организм, но при этом неизбежно заливает тело не елеем, а гноем, мерзостной жидкой субстанцией. Ведь тогда прорвалось то, что веками накапливалось в глубинах несправедливо, незаслуженно страдающей, однако при этом и неразвитой, невежественной народной массы.
Русская интеллигенция в своём «живаговском» обличье интересы России и народа предала.
Причём — предала брезгливо.
Хорош был бы хирург, если бы отказывался от оперирования, то есть кровавого и жёсткого внедрения в больной организм, на том основании, что всё вокруг будет залито нечистой кровью, гноем, нечистотами… Если организм смертельно болен, «добренькие» «человеколюбивые» колебания будут стоить организму жизни!
Что обязан делать сострадающий образованный человек, оказавшись рядом с близким ему, но исходящим гноем больным, которому нужна операция, зависящая от согласия сострадающего человека? Безусловно — признать необходимость операции. А потом ведь надо ухаживать за больным, удалять послеоперационные нагноения, не забывая о санитарии и антисептике; готовить чистые бинты и турунды, заботиться об уколах, о снижающем жар питье. Хлопотать, стирать грязное бельё, убирать — невзирая на несправедливости и капризы горячечного больного, и прочее.
![Сергей Кремлев - Великий и оболганный Советский Союз [22 антимифа о Советской цивилизации]](/uploads/posts/books/183989/183989.jpg)