Владислав Гончаров - Великая Отечественная катастрофа-3
Гениальный мистификатор и абсолютный циник Сталин выглядит на их фоне пришельцем из иного мира.
Историческая несправедливость состоит в том, что посмертная судьба всех трех сложилась по-разному. Гитлер выглядит единственным воплощением абсолютного зла в глазах всего человечества, в том числе и советских людей, казалось бы, больше всех пострадавших от деятельности тройки. О Сталине, его политике, целях и личных качествах и через десятилетия после выхода «Архипелага ГУЛАГ» ведутся дискуссии.
Если в вопросе о внутрисоветских преступлениях Сталина существует какой-никакой консенсус, и существование ГУЛАГА практическо никто не ставит под сомнение, то роль Сталина и СССР во второй мировой войне по прежнему тема для ожесточеннейших исторических и идеологических споров. Причем мифы о миротворческой и антифашистской роли СССР, которые с огромным трудом изгоняются не только из советской, но и из западной исторической науки, были когда-то придуманы самим Сталиным. Но надолго его пережили.
Часть вины за это ложится на Нюрнбергский процесс. При всех своих достоинствах в одном серьезном отношении он оказался фарсом: нацистских военных преступников судили в составе международного трибунала советские военные преступники. Руденко, обвинявший Кальтенбруннера, так же, как Сталин, обвиняющий Гитлера, — это было надругательство над идеей трибунала, которого все участники не могли не сознавать. Одни с чувством бессилия, другие со злорадством. Полвека понадобилось, чтобы общественность (европейская, но еще не советская) задалась наконец вопросом: действительно ли Сталин лучше Гитлера или все-таки такой же плохой?
А Ленин? Он тут вообще ни при чем. Все было давно и неправда. Культ Ленина, обросший добродушными анекдотами, обернулся культом ритуального графического символа с лысиной и бородкой, не вызывающими у общественности, в противовес гитлеровским усикам, положительно никаких чувств. Образ Ленина сменился образом его мумии со сложной судьбой. Самая веселая проблема российской политики — следует ли ее похоронить или оставить лежать экспонатом.
Наверное, все нормально. Очень трудно связать приказы о массовых расстрелах заложников со знакомым всю жизнь юным блондином на октябрятской звездочке и пожилым мудрецом с картин Бродского. Не у всех получается.
Есть некое ситуационно-психологическое сходство между конфликтом Ленина и Сталина в последние годы жизни Ленина и конфликтом Сталина и Гитлера, тоже окончившимся гибелью последнего. Оба — и Ленин, и Гитлер катастрофически неправильно оценили человека, которого оба — один долго, а другой коротко — считали своим союзником.
* * *Поражение Красной армии летом 1941 года — самое, да и наверное, единственное неожиданное событие сталинской истории. Это единственное очевидное поражение Сталина, нарушение его планов. Все остальное всегда шло по планам, или, по крайней мере, логически вытекало из прочих действий советской власти.
До 1941 года и после 1945 года все беды, несчастья и трудности советского населения были инспирированы изнутри страны, ее собственным руководством. Поэтому все прочие беды советской истории (тоже с миллионами трупов — коллективизация, индустриализация, полицейский террор) всегда подавались казенной советской историографией либо как победы и достижения, либо как временные трудности, обусловленные непреодолимыми обстоятельствами. В крайнем случае, как ошибки и отклонения от правильного курса. И только военные поражения лета 1941 года остались в сознании советских людей как катастрофа, злой умысел коварного врага. Фактически понесенные тогда (и позже, во время войны) жертвы были единственными за всю советскую историю, которые официально признавались жертвами в советское время. По очень простой причине — их было легко списать на врага.
И ответ на вопрос о причинах военного поражения сорок первого года всегда казался совершенно очевидным: враг коварно напал на беззащитное, не готовое воевать и ничего не подозревающее советское государство. Отсюда и миллионные потери в первый момент, и тяжелейшее трехлетнее выдавливание вермахта за пределы СССР.
Это ответ, очевидный для советских людей, отученных думать над официальными формулировками, и совершенно неудовлетворительный для тех, кто способность думать не потерял.
Полагаю, что гибель всей кадровой Красной Армии последовала не вследствие неготовности СССР к войне, а по прямо противоположной причине.
Сталинский СССР слишком хорошо готовился к войне. Собственно говоря, ничем другим советские люди в течение полутора предвоенных десятилетий не занимались. Хотя далеко не все об этом подозревали. СССР готовился к войне, забыв обо всем остальном, и к тому же к моменту нападения Германии уже полтора года в ней участвовал — наравне с Гитлером и в качестве агрессора. Вот к чему совершенно не были готовы ни советские люди, ни сам Сталин, так это к роли жертв агрессии.
Вообще-то тут стоит уточнить терминологию. Выражения типа «СССР готовился» или «не готовился к войне», «СССР полагал, надеялся, рассчитывал…» — неверны по сути. СССР тридцатых годов — это Сталин и больше никто. Даже Молотов и Каганович были лишь исполнителями. Статистами, но не игроками. Статистов Сталин менял, пугал, порол, возвышал, использовал, убивал, сажал и освобождал, но решения принимал только сам. Так же, как только сам ставил ключевые задачи и определял цели. Выстроенная Сталиным к началу тридцатых структура власти исключала даже минимальную внутрипартийную коллегиальность, даже на уровне Политбюро. Поэтому планы и политика СССР того времени — это планы и политика Сталина.
Принцип своей внешней политики Сталин очень емко выразил в письме Молотову и Кагановичу от 2 сентября 1935 года: «Калинин сообщил, что Наркоминдел сомневается в допустимости экспорта хлеба и других продуктов из СССР в Италию ввиду конфликта в Абиссинии. Я думаю, что сомнения Наркоминдела проистекают из непонимания международной обстановки. Конфликт идет не столько между Италией и Абиссинией, сколько между Италией и Францией с одной стороны и Англией — с другой. Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции с одной стороны, и антанта Англии и Германии — с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем, и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе не выгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой» [176].
Здесь речь идет о конкретной ситуации, но обозначен главный принцип советской политической стратегии: стравить противников (а потенциальные противники — все европейские страны вообще), дождаться, пока они ослабеют, и тогда напасть. Именно в этом заключалась суть внешней политики СССР в тридцатые годы. Раньше и позже — тоже, но только в тридцатые шансы на достижение этих целей стали катастрофически большими.
В речи Сталина 19 августа 1939 года, изложение которой было опубликовано в ноябре 1939 года агентством «Гавас», а потом найдено в российских архивах Татьяной Бушуевой, другими словами декларировались те же самые цели.
Вот цитата из текста, найденного Татьяной Бушуевой.
«…Если мы заключим договор о взаимопомощи с Францией и Великобританией, Германия откажется от Польши и станет искать „модус вивенди“ с западными державами. Война будет предотвращена, но в дальнейшем события могут принять опасный характер для СССР. Если мы примем предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, конечно, нападет на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным. Западная Европа будет подвергнута серьезным волнениям и беспорядкам. В этих условиях у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну.
Опыт двадцати последних лет показывает, что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны. Мы сделаем свой выбор, и он ясен. Мы должны принять немецкое предложение и вежливо отослать обратно англо-французскую миссию. Первым преимуществом, которое мы извлечем, будет уничтожение Польши до самых подступов к Варшаве, включая украинскую Галицию…. В то же время мы должны предвидеть последствия, которые будут вытекать как из поражения, так и из победы Германии. В случае ее поражения неизбежно произойдет советизация Германии и будет создано коммунистическое правительство. Мы не должны забывать, что советизированная Германия окажется перед большой опасностью, если эта советизация явится последствием поражения Германии в скоротечной войне. Англия и Франция будут еще достаточно сильны, чтобы захватить Берлин и уничтожить советскую Германию. А мы не будем в состоянии прийти на помощь нашим большевистским товарищам в Германии.
